Русский язык

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

История церковнославянского языка начинается в 863 году, когда святые равноапостольные Кирилл и Мефодий перевели с греческого необходимые в христианской Церкви книги: Евангелие, Апостол, Псалтирь, а также литургические тексты. Язык этих переводов и принято называть старославянским или церковнославянским — это древний период существования церковнославянского языка.

В основе языка древнего периода лежал родной язык Кирилла и Мефодия — это говор, или диалект, славян города Солунь, где они родились (современный город Солоники). Это говор, принадлежавший к македонской группе южных праславянских говоров — некая, как говорят лингвисты, солунская разновидность македонского диалекта, то есть южнославянские говоры праславянского языка.

Русский язык относится к восточнославянским языкам, соответственно происходит из восточнославянских говоров праславянского. Поэтому, с одной стороны, и русский, и церковнославянский происходят из одного общего корня, но, с другой, мы видим определенные различия — это южнославянская и восточнославянская ветви. Но изначально церковнославянский язык создавался в IX веке, в конце праславянской эпохи, когда еще не было отдельных славянских языков, были лишь отдельные диалекты.

Поэтому оказалось очень удобным и возможным, что созданный единый литературный язык — церковнославянский был понят и воспринят всеми славянами. И неудивительно, что Кирилл и Мефодий проповедовали не в своем родном городе, а в великой Моравии, где как раз преобладал западнославянский диалект праславянского языка.

Потом церковнославянский язык попадает снова в Болгарию и на Русь, где, казалось бы, все говорили на восточнославянском языке, который происходит из восточнославянского диалекта, однако язык также был понятен и воспринят русской культурой, можно сказать, как свой родной.

Когда в X — XI веках на церковнославянский язык идет влияние живых разговорных славянских языков на разных территориях расселения славян, то и церковнославянский язык меняется. И уже после XI века мы говорим о церковнославянском языке различных изводов или территориальных разновидностей: болгарском, сербском, русском изводах.

В это время под влиянием живых языков меняются лексика и произношение. Например, в древнем церковнославянском, или старославянском, языке славяне еще произносили особые носовые гласные: [э] носовой и [о] носовой. Но после X века у восточных славян они точно утратились, поэтому ни в древнерусском языке, ни, соответственно, в церковнославянском языке русского извода не представлены эти особые носовые звуки.

Что касается произношения буквы «ять», она также по-разному произносилась у разных славян. У южных славян она произносится как «а» между мягкими, так, как сейчас в современной Болгарии ее произносят в словах «бряг» или «мляко». А когда церковнославянский язык попадает на Русь, эта буква начинает соотноситься с тем звуком, который был в обиходе у восточных славян, то есть начинает сначала произноситься как особый закрытый [э] или звук дифтонгического происхождения нечто среднее между [и] — [э]. И затем в живом употреблении этот звук постепенно становится близким к звуку [э] (и сейчас мы его так произносим) и уже совпадает с этим произношением.

Как мы видим, постепенно происходит влияние конкретных живых языков на церковнославянский, и он распределяется на территориальные диалекты, или разновидности.

В дальнейшем уже на русской почве происходит совместное существование церковнославянского и русского языков. Некоторые ученые считают, что в древний период XI–XIV веков эти языки существовали чуть ли не единственно в сознании книжника, распределяясь на определенные сферы: для сакрального — церковнославянский язык и для профанного, бытового — русский язык. Или же было просто стилистическое распределение. В любом случае церковнославянский язык активно взаимодействовал с русским, обогащал его и обогащался посредством живого языка восточных славян.

После XIV–XV веков живой русский язык все-таки начал развиваться быстрее, поэтому происходит некое обособление церковнославянского языка, которое только усиливается после XVII–XVIII веков, когда с началом Петровской эпохи происходит такое сложное явление, как хаотическое взаимодействие разных языков. И потом уже церковнославянский язык уходит в собственно церковное употребление, вместе с тем обогатив русский язык большим количеством элементов, в том числе словообразовательных моделей и непосредственно лексики. Некоторые ученые считают, что до 70 процентов современной русской лексики по происхождению книжные: старо- или церковнославянские. Поэтому, когда мы говорим о взаимоотношении русского и церковнославянского и считаем, что это языки, которые сейчас далеки друг от друга и церковнославянский непонятен тому, кто говорит по-русски, это некое предубеждение и, в общем-то, откровенная неправда. Потому что, как мы с вами будем смотреть в последующих лекциях или блоках, очень много элементов церковнославянского языка есть в русском, и наоборот. По сопоставлению и соотношению всегда можно понять, каким образом понимать то или иное место, то или иное явление в церковнославянском языке.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Современный русский алфавит — это кириллица. Та самая кириллица, которая и была придумана в древности учениками Кирилла и Мефодия, как это считается в большинстве теорий о происхождении славянской книжности.

Различия между церковнославянским и русским алфавитом, собственно, между древней кириллицей и современной кириллицей в первую очередь заключаются в количестве букв: в русском современном алфавите 33 буквы, как мы все знаем, а исконно в древнеславянском языке, древнейшей кириллице количество букв доходило до 43. Древние тексты кирилло-мефодиевской эпохи до нас не дошли, но тем не менее ученые восстанавливают примерно 43 буквы. В церковнославянском алфавите — 40 букв. То есть, как мы видим, происходит постепенное сокращение букв алфавита. Почему это происходит?

Сокращение букв алфавита происходит в том числе и потому, что в древности существовали так называемые дублетные буквы, т. е. буквы, которые обозначали один и тот же букв, но имели разное написание. Многие дублетные буквы сохранились и в церковнославянском алфавите. Судьба и появление этих букв разные. Казалось бы, зачем для одного и того же звука предлагать разные буквы? В современном алфавите эта особенность с течением времени устранена, но исторически было по-разному.

Например, в церковнославянском алфавите существовали две дублетные буквы «зело» и «земля». Буква «земля» — это наша современная буква «з», а буква «зело» была дополнительно придумана Кириллом и Мефодием, для того чтобы отразить в алфавите особый слитный звук «дзе», который существовал в диалекте солунских славян. Но когда Кирилл и Мефодий приезжают в Великую Моравию, то в диалектах западнославянских языков такого звука нет. Поэтому буква «зело» стала дублетной и стала обозначать тот же самый звук, что и буква «земля».

Просто так исключить букву из алфавита было нельзя, поскольку буквы в древней традиции обозначали также цифры. Потому цифры и называются арабскими, что были сначала придуманы в Древней Индии, а потом приходят через посредство арабской культуры в Европу. Арабские цифры — это более универсальный инструмент: один и тот же знак можно использовать и для обозначения единицы, и десятков, и сотен. В то время как буквы четко распределялись: для обозначения десятков были одни, единиц — другие, сотен — третьи и т. д., так что этой системой был охвачен почти весь алфавит.

Соответственно, только когда Россия переходит на арабскую цифирь, официально это происходит начиная с Петровского времени, тогда получается, что буква «зело» высвобождается с обозначения определенной цифры, и ее постепенно выводят из употребления. Но в церковнославянском алфавите она сохраняется. Получается, что церковнославянский алфавит, церковнославянская книжность сохраняет древнейшие элементы, которые были в нашей культуре издавна. Сейчас эта буква «зело» употребляется только в корнях восьми слов в церковнославянском языке — это слово «зело» в значении «очень», «зло», «змий», «зверь», «зелье» в значении трава или овощ, «злак» — злаковое растение трава, «звезда», «зеница», т. е. зрачок и в однокоренных словах. То есть представление о том, что в церковнославянском языке есть такая особая буква «зело» как раз обогащает наше представление о культуре и алфавите более древних эпох.

Или, например, существовали две дублетные буквы — это «ферт» и «фета». «Ферт» — это та буква «ф», которая сохранилась в русском алфавите по сей день. В народной традиции она часто представлена во фразеологизмах, например «стоять фертом», то есть руки в боки, а «фета», аналог греческой буквы «тета» или «тхэта». И за той, и за другой были закреплены определенные числа.

Самое интересное, что в славянской традиции, в живом языке славянам вообще был чужд звук [ф] и [фе] (твердый и мягкий), но в заимствованных словах приходилось использовать эти буквы, соотносимые с двумя греческими, то есть «фета» с греческой «тхэтой» и «тетой», а «ферт» с греческой «фи».

И книжнику древности, да и сейчас трудно сказать, какая буква пишется в словах «Матфей» или «Марфа» и какая в словах «фараон» или «Стефан». Здесь тоже нужно либо знать греческий язык, либо просто смотреть в словарь. Но иногда тоже могут быть определенные подсказки. Если буква «фета» соотносится с греческой «тхэта», то «тхэта» на западноевропейской почве часто давала звук [т] и, соответственно, межзубный вариант типа [сэ]. То есть там, где в каких-то соответствиях в европейских языках мы находим слова, однокоренные со звуком [т], значит в них и по-церковнославянски, и по-гречески писалась буква «фета» или, соответственно, «тхэта».

Название проекта, в котором мы работаем, — «Фома». Как написать это слово по-церковнославянски: через букву «ферт» или через букву «фета»? К этому имени мы находим европейское соответствие — имя Томас и видим, что на месте русского [ф] европейская [т]. Это значит, что два этих звука восходят к греческой букве «тхэта», то есть в слове «Фома» надо писать церковнославянскую «фету».

В принципе здесь работает сопоставительная модель, кода мы можем через сравнение с материалом либо своего языка, либо других понять. что исконно было в том или ином месте алфавита, в графическом облике слова. Эта идея сравнения применима к анализу вообще любых явлений.

Достаточно большое количество дублетных букв существовало в церковнославянской традиции, даже больше, чем в древнецерковнославянском, потому что через дублетные написания передавалась особая информация. Например, разное начертание дает нам информацию о начале слова или о грамматических формах. Допустим, в чуть более поздней церковнославянской традиции существовало широкое и узкое начертание буквы «есть». Если начинать слово, то употребляется «есть» широкий, соответственно, в иных местах может употребляться узкое «есть». Также это употребляется для орфографического различения некоторых словоформ.

Поэтому, когда мы сравниваем алфавиты, то видим, что русский алфавит, в общем-то, двигался в стремлении устранить те буквы, которые оказываются чуждыми русскому языку, дублетные буквы, различные начертания одной и той же буквы для какой-то дополнительной информации. В целом в русском алфавите 33 буквы, а в церковнославянском 40, то есть получается, что основа алфавита с течением времени в языке сохранена.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В современном русском языке, современной русской графике иногда встречается такое явление, как надстрочные знаки, или диакритика. Мы знаем о двух точках, которые ставятся над «ё», знак краткости над «й», получается особая буква — «и» краткая. У нас есть знаки ударения, которые помогают нам ставить логическое ударение в тех или иных фразах, но в основном, конечно, современная русская система надстрочных знаков, в общем-то, беднее, чем древняя. Когда мы обращаемся к древнецерковнославянскому и старославянскому языкам и более позднему периоду развития церковнославянского мы как раз наблюдаем достаточно развитую систему надстрочных знаков.

Самый древний надстрочный знак — это титла, знак сокращения слов. Та же самая идея представлена в современном языке: когда мы хотим сократить слово, то либо ставим дефис, например: «гос-во», «физ-ра», «лит-ра». Таким образом сокращаем слово, просто убирая его середину и ставя дефис. Исторически вместо дефиса был особый знак «титла» — в греческой традиции это просто прямая черта, в славянской традиции она имела разную форму, но ставилась над словом. Из слова устранялся некий кусок, например, слог, который хотели сократить, и сверху ставилась титла. Но в отличие от современного языка сокращались не часто распространенные слова, а только слова, связанные с номина сакра в европейской традиции, т. е. священные имена, слова, которые относятся к Богу, Церкви и священным для христиан понятиям. Но поскольку в церковнославянской традиции большие буквы употребляются только в начале предложений, соответственно, титла в некотором смысле выполняла и роль большой буквы. Если сейчас мы пишем слово «Бог» с большой буквы, то исторически оно писалось с маленькой, но под титлом.

Еще один тип сокращения — когда мы не дописываем слово, вместо «смотри» пишем «см.» Такой способ сокращения тоже существовал в церковнославянской графике, когда слово не дописывалось, а сверху, над строкой могла писаться одна из букв, следующих далее, и тоже под титлом. Это явление называется по названиям букв. В церковнославянской традиции есть шесть таких буквенных значков под титлом: «рцы»-титла, «глаголь»-титла, «добро»-титла, «он»-титла, «червь»-титла и «слово»-титла. Шесть этих буквенных значков титла, когда какая-то буква выносится над строкой и над ней ставится знак титла.

Также титла использовалась для обозначения чисел. Когда буква обозначала число, то сверху ставился знак титла. Кроме этого, если сейчас мы ставим ударение в предложениях для того, чтобы показать какое-то логическое ударение, допустим: «Я знаю, что он скажет». Мы можем поставить на «что» ударение и таким образом подчеркнуть эту мысль. В древности ударение было, во-первых, разных типов.

Ударение в нашем теперешнем понимании — это так называемое острое ударение, или оксия. Обычно оно ставится в слове, если только ударная гласная не является последней буквой в слове. В последнем случае ставится так называемое тупое ударение, или тяжелое, по-церковнославянски «вария» от греческого термина «тяжесть, давление», то есть оно просто меняет свою направленность — ставится в другую сторону, чем привычное нам острое. Также есть ударение облечённое, или в греческой традиции это был термин «комара» — свод, полукруг или дуга над гласной буквой, в славянской традиции оно называлось камора. Тот же самый корень в слове «каморка» — очень маленькая комната с очень низким сводчатым потолком. Постановка каморы помогает нам зрительно различать слова, которые одинаковы по звучанию и написанию, но при этом это разные грамматические формы. Именительный падеж в церковнославянской традиции, например «добрый раб», ставится острое ударение, или оксия. А, допустим, «от раб» (современное «от рабов»), то есть родительный падеж множественного числа, форма слова «раб» получается та же самая, что и в именительном падеже. Для того чтобы их различить, над «а» ставится облечённое ударение.

Кроме системы ударений, которая отражала древнее состояние языка, когда было не одно силовое ударение и выдохом выделялся один ударный слог, было и политоническое ударение, то есть существовало повышение-понижение тона над каждым слогом, и эта древняя традиция нашла отражение в греческом и славянском ударении. Знак придыхания, который по греческой традиции автоматически ставился над любой начальной гласной, для русской традиции стал, можно сказать, декоративным.

Иногда при пропуске так называемых редуцированных гласных букв, обозначающих современные твердый и мягкий знаки — исторически «ер» и «ерь», ставился особый значок, похожий на молнию или некую запятую, который назывался ерок, или паерок, похожий на «ер», то есть современный твердый знак.

Когда после революции в уже русской графики твердый знак в конце слов устранили, то устранялся он еще и после приставок, например: «подъезд», «съезд», «объяснить» и т. д. Тогда ставили нечто среднее между древним паерком и апострофом (дальше мы поговорим об этом понятии). Фактически это древнецерковный знак пропуска твердого знака, в данном случае между приставкой и корнем. Иногда в каких-то объявлениях можно встретить слова «объявление», «подъезд», когда стоит апостроф, а фактически это древний ерок, который восходит к церковнославянской традиции.

Таким образом, хотя количество надстрочных знаков сейчас сократилось и они изменили свою функцию, мы продолжаем использовать их для сокращения слов и постановки логического ударения на какое-то слово.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В современном русском языке существует большое количество слов, которые заимствованы из церковнославянского языка, поэтому, когда мы говорим о том, что церковнославянский и русский языки — это некие изолированные явления, то достаточно посмотреть на материал современного русского литературного языка, чтобы увидеть славянизмы, которые в различные эпохи пришли в наш язык. Мы можем определить их по различным признакам, в том числе по фонетическим или наличию определенных суффиксов или приставок, то есть мы говорим об определенных словообразовательных моделях.

Среди важнейших отличий старославянской лексики от исконной древнерусской является противопоставление так называемых неполногласных сочетаний в старославянском и полногласных в восточнославянских языках. То есть речь идет о противопоставлении сочетаний «ла» — «оло», «ре» — «ере» и подобных. Модели будут примерно следующие: «град» — «город», «злато» — «золото», «брег» — «берег» и «млеко» — «молоко». Чередования, где представлен один гласный, так называемые неполногласные сочетания, возникли еще в древнюю праславянскую эпоху у южных славян, потом были представлены как исконные в древнецерковнославянском, или старославянском, языке и затем уже непосредственно в церковнославянском. Например, такое слово, как «страна» представлено в современном языке как слово вполне нейтральное. Мы даже не задумываемся, что по происхождению это слово церковное или старославянизм, потому что он имеет компонент «ра» в своем корне, который противопославлен. Не всякое сочетание «ра», «ла» — «ре», «ле» является по происхождению церковнославянским и старославянским, а только то, которое имеет соответствующую пару с двумя гласными, то есть «страна» — «сторона», «власть» — «волость», «град» — «город» — только при наличии подобного противопоставления. Соответственно, мы видим, что в современном языке славянизмы часто представлены как вполне нейтральный факт языка и имеют уже свое развившееся значение, например: «страна» и «сторона», «прах» и «порох» и подобные. Хотя часто славянская или церковнославянская лексика в русском языке является стилистически маркированной как слова высокого стиля или устаревшие слова. Допустим, «голод», но церковнославянское «глад», «колос» и церковнославянское «клас». То же самое слово «град» в названиях городов, например Волгоград. То есть церковнославянизмы имеют разную судьбу в современном языке, но тем не менее они в нем присутствуют.

Также начальные гласные. По начальным гласным можно, допустим, противопоставить церковнославянскую форму, где имеется начальное «э» с йотацией, то есть начальное «йэ», а русское имеет начальное «о». Например, «един» и «один». Это один и тот же праславянский корень, одно и то же слово, которое по-разному развивается у южных и восточных славян, соответственно, в церковнославянском и русском. В современном языке мы имеем слова, в том числе содержащие церковнославянский корень, такие слова, как: «единый», «единство», «единение» и так далее. Хотя есть и слова: «один», «одиночество» и подобные. На самом деле, церковнославянизмы являются очень важным элементом и фактом современного русского языка.

Если мы говорим о начальных звуках церковнославянизмов, то для них характерно начальное «а», а для русизмов начальное «а» с йотацией, то есть «я». Например, церковнославянское «агнец» и русское «ягненок». Тот же самый корень, но с разным началом слова. «Агнец» тоже употребляется в современном языке, хотя и как книжное слово высокого стиля, тем не менее мы можем его понять.

Существуют и иные фонетические соответствия, связанные с тем, как протекали в праславянском языке различные процессы. Допустим, в русском языке «ночь», в церковнославянском — «нощь». В русском «свеча», в церковнославянском «свеща». То же самое слово, но произносится по-разному. «Надежда» и «надежа» — также разные варианты одного слова.

Что касается словообразовательных элементов, церковнокнижная приставка «ис» соответствует русской «вы». Например «испити» — «выпить». Приставка «воз» соответствует русской «за»: «возопите» — «завопите». Церковнославянская приставка «низ» соответствует русской «с»: «низвергнуть» — «свергнуть». Мы видим, что здесь тоже есть противопоставление этих словообразовательных моделей. Книжные и церковнославянские формы сейчас употребляются, конечно, очень редко: «испить воды» в живом употреблении «выпить воды», но в принципе эти слова понятны. «Испить», «возопить», «низвергнуть» — эти слова нам понятны, надо просто заменить церковную книжную приставку русской, и мы тогда получим нужное слово. Такой очень удобный момент для понимания церковнославянского текста: просто попытайся поменять приставку и тогда ты уже поймешь, какое слово перед тобой и что оно значит.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Когда Кирилл и Мефодий создают древнецерковнославянский язык, то они опираются на живой народный говор солунских славян. Но, конечно, живой народный язык не приспособлен для того, чтобы перевести греческие литературные тексты в полном объеме и со всей их сложностью — лексической, семантической и синтаксической. Понятно, что когда церковнославянский язык создавался и в дальнейшем развивался, то в первоначальный солунский говор и в дальнейшем язык приходилось вводить много слов или грамматических конструкций.

Если говорить о лексике, то, конечно, добавлялись слова, которые брались из языков или говоров славян Моравии, Болгарии, потом уже на Руси, если мы говорим о церковнославянском языке русского извода. Какие-то слова были заимствованы из греческого языка, а какие-то созданы путем калькирования: из славянских элементов по подобию греческих слов.

Когда мы слышим, что церковнославянский язык непонятен, то, возможно, речь идет о том, что в каких-то элементах этого языка мы имеем дело со словами, заимствованными, например, из греческого. Например, слово «адамант». Если мы не знаем, что по-гречески «адамос», или «адамантос», — это алмаз или бриллиант, то мы и не поймем, что это за слово. Иногда думают, что «адамант» — это потомок Адама, даются какие-то еще толкования полушутливой, полународной этимологии. Тем не менее почему мы не можем понять слово? Потому что в русском языке нет аналогов, хотя на самом деле, если мы посмотрим в современной сети Интернет, словом «адамант» как раз называются фирмы, связанные с ювелирными изделиями, торговлей или продажей алмазов и т. д. Таким образом есть какая-то часть слов, которая непонятна, потому что эти слова были изначально чужды языку.

Конечно, большое количество слов содержит исконно славянские корни. Может быть, у восточных славян, в живом русском языке история тех или иных слов пошла несколько иначе, тем не менее для носителей современного русского языка они могут быть вполне понятны.

Классический пример: цитата из Евангелия из Матфея, ставшая устойчивым выражением, — «довлеет дневи злоба его». В буквальном переводе — хватает на каждый день своей заботы, или довольно для каждого дня своей заботы. Речь идет о заботах или нуждах момента, требующих немедленного удовлетворения, отсюда слово «злободневный». Трудность здесь возникает в понимании слова «довлеть», которое из-за фонетического сходства с глаголом «давить» многими сейчас употребляется в контексте, когда кто-то на кого-то давит, хотя это неверно и является речевой ошибкой. Лингвисты и специалисты по культуре речи неоднократно обращали внимание, что слово «довлеет» означает «быть довольным, достаточным» или «исконно хватать».

Как понять, что «довлеть» и «хватать, быть достаточным» семантически связаны? В слове «довлеть» корень «дов» или «довл» такой же, как и в словах «довольный», «довольствие», «довольно». Что значит «довольно»? Достаточно. Что значит «вдоволь»? Удовлетворение, удовольствие, когда нам всего хватает. В принципе, здесь можно провести параллели и сопоставления не только собственно фонетического сходства — которое часто бывает обманчиво — а на уровне семантики, то есть значения слова. В церковнославянском вполне могло существовать такое словосочетание, как «довольный дождь». Для нас довольным может быть только человек, которому всего хватает и который всем доволен. А в церковнославянском языке прилагательное встречается в таком неожиданном словоупотреблении. Почему? Потому что «довольный» в старом значении — способный, многочисленный, достаточный, то есть «довольный дождь» — это сильный дождь или ливень. Сейчас это слово встречается уже в значении «испытывающий удовлетворение, довольство, достаток». Тем не менее и это значение мы можем увидеть. Или, например, в церковнославянских контекстах можно встретить «тучные капли». «Тучный» в современном языке — полный, упитанный. Что имеется в виду — капли большого размера? На самом деле, здесь «тучный» происходит от слова «туча», то есть которых исходит из тучи — дождь или ливень. Поэтому «тучные капли» — это всего лишь дождевые капли, когда речь идет о дожде. В общем, здесь мы можем пронаблюдать, что такое простое сопоставление и сравнение с родственными словами в русском языке может помочь нам понять, какое значение то или иное слово имело в церковнославянском. Просто надо задуматься над этими элементами и осуществлять некое вдумчивое понимание текста.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Давайте еще раз обратимся к сравнению церковнославянской и русской лексики и попытаемся решить лингвистические загадки, связанные с древним значением знакомых нам слов. Например, церковнославянский контекст: «Не убоимся, когда смущается земля». Что значит «смущаться»? В современном языке «смущаться», «смущение» — это состояние некоего замешательства. Даже в словаре Ожегова можно прочитать, что это состояние застенчивости, стыда. Как же земля может быть застенчивой и стыдливой? Не очень понятно. Как только мы совсем немного погрузимся вглубь и посмотрим, например «Словарь современного русского языка» Ушакова, то увидим, что в нем «смущение» дается как слово, имеющее значение замешательства, волнения, состояния, связанного с утратой самообладания, внутреннего равновесия. То есть мы видим, что этот глагол и соответствующее существительное соотносятся с идеей утраты равновесия или неким замешательством.

Когда земля утрачивает равновесное состояние? Наверное, когда происходит землетрясение и земля дрожит, трясется, приходит в состояние смятения, которое противоположно спокойному течению событию. «Смущается» — это дрожит и трясет, то есть речь идет о землетрясении.

Применяя такой метод, мы можем рассматривать многие церковнославянские контексты, и понимать смысл текста, который вроде бы кажется нам понятен. Например, в Евангелии от Матфея, когда речь идет о Рождестве Христовом. Когда царь Ирод получил от волхвов весть о рождении Христа, мы читаем: «Слышав же, Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним». Как он смутился? Разве он пребывал в застенчивом состоянии, если брать современное толкование? Чего он застыдился? Явно, что есть значение слова, связанное с таким состояние волнения, утратой равновесия. Потому что царь Ирод увидел некоего конкурента, который готов взять его власть, как будто сейчас за ним придут, тогда Ирод приказывает, не зная, кто Младенец Христос, убить всех младенцев в округе.

Чтобы еще лучше понять слово «смутиться», можно взять какой-нибудь другой церковнославянский контекст и посмотреть, что оно значит там и увидеть еще какую-то грань значения, которая от нас скрыта. То есть метод сравнения должен хорошо работать.

Например, в XIV главе Евангелии от Матфея мы можем найти слова: «И видевше Его ученицы по морю ходяща, смутишася, глаголюще, яко призрак есть, и от страха возопиша». Контекст таков: когда ученики плыли по морю, они увидели, как Христос идет к ним по воде, и они смутились. То есть они утратили самообладание. Почему? Потому что подумали, что это призрак, привидение, и от страха закричали. Таков смысл слова «смутиться», а не просто застенчивость, как в современном понимании. Здесь контекст совершенно конкретно объясняет: они уведили, и им стало так страшно, они пришли в такое волнение, что даже закричали. Что надо испытать человеку, чтобы он закричал от страха?

Соответственно, чем больше мы привлекаем контекста, для того чтобы увидеть то или иное значение слова, тем проще понять. Можно, конечно, обратиться к словарю, но можно понять и самому из более широкого контекста, что значит это слово. И можно использовать потом сходные семантические модели, например, для сопоставления слова «трус», которое в церковной книжной традиции означает землетрясение. Тут тоже понятно: трус, потому что трясется, соответственно, здесь тоже смущение, смутиться, потому что дрожит, трясется, приходит в такое волнение. И трус — землетрясение, потому что трус — тряска (представлено и фонетическое сопоставление). Потом это значение уходит из языка, и мы говорим, что «трус» — это просто человек, который боится, дрожит, но это значение появляется в русском языке только после XVIII века. Получается, что идея землетрясения, идея волнения земной коры передается в языке в церковнославянский период через идею тряски — возмущения, волнения.

Когда мы начинаем сопоставлять такие примеры, то древний текст становится нам достаточно понятен и прозрачен.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Когда мы обращаемся к церковнославянскому материалу, часто нам справедливо кажется, что сложности, которые могут возникать у обращающегося к древнему тексту, связаны с пониманием грамматических явлений.

Естественно, грамматическая система древнего языка достаточно активно развивалась, и в современном языке грамматика во многом упростилась, по сравнению с древним периодом. Тем не менее остатки и фрагменты грамматической системы древности того же самого церковнославянского языка вполне могут быть найдены нами в материале современного языка.

Это касается таких интересных грамматических явлений, связанных с именной системой церковнославянского и русского языков, например с системой падежной или системой числа. Исторически, кроме известных нам шести падежей, существовал еще звательный падеж, или звательная форма, то есть падеж, который имел значение и выполнял функцию обращения к лицам или предметам. На самом деле, как только мы сопоставляем этот материал с современным языком, мы видим, что и в нем есть некая звательная форма, когда мы берем слова I склонения, отсекаем от них окончания и получаем форму типа: «мам», «пап», «Маш», «Саш». Это форма, которую мы используем для обращения, но в ней нет признака, который мы бы воспринимали как падежный, то есть особого окончания. Здесь просто отсечение окончания, и это не факт современного литературного языка, а факт язык разговорного. Тем не менее функционально это тоже обращение, правда, таким образом мы обращаемся только к лицу, а исторически можно было обращаться и к лицам, и к предметам. Но и тут мы тоже можем увидеть, что в современном языке представлены архаичные формы звательного падежа, которые иногда даже используются, но уже не как обращения, а междометия. Это традиционные примеры типа «Господи», «Боже», «Отче». Как вы помните, в известной сказке Пушкина приплывает рыбка и спрашивает: «Чего тебе надобно, старче?» Не «старик», а «старче», не «отец», а «отче», не «Бог», а «Боже» — наблюдается особое окончание «е», а в форме «Господи» — «Господь» окончание. Мы видим, что исторически эта звательная форма, или звательный падеж, имела определенное окончание, два из них совершенно отчетливо представлены в современенном языке: «Боже» и «Господи». Видимо, исторически это были разные склонения, поэтому у них разные окончания.

Если мы возьмем формы устойчивых выражений, например о человеке, который должен сначала обратить внимание на себя, решить собственную проблему, а потом заниматься решением проблем других, мы говорим «врачу, исцелися сам». Это выражение из Евангелия, которое Христос использует как выражение, уже тогда имевшее пословичный характер. «Врач» и «врачу» — мы видим, что есть еще одно окончание — «у». Если и современные слова «врач» и «Бог», и исторические — это одно склонение, но у них разные окончания, видимо, это значит, что внутри каждого склонения были какие-то свои особенности, которые вынуждали использовать разные окончания. Это было завязано на том, что у слов типа «Бог» твердые конечные согласные основы, а у «врач» — как раз мягкая, но это особая, смешанная, разновидность в церковнославянском. В любом случае мы видим, что разность окончания показывает, что внутри одного склонения тоже могли быть особые случаи и разновидности.

Если мы возьмем известную молитву «Богородице Дево, радуйся», то в словах «Богороди-це», «Де-во», «Мари-е» видим, как звательный падеж представлен в формах, которые в современном языке относятся к I склонению (на «а» женского, мужского рода), а в церковнославянской грамматике это II склонение. Мы можем пронаблюдать эти формы, и такое вниательное отношение может указать нам на древнюю картину в более широком ключе.

Форма двойственного числа — использование некой особой формы числа по отношению к двум лицам или предметам — также достаточно сохранилась в русском языке. Например, в форме «воочию», что буквально означает «в двух глазах», какое-то особое окончание «ию», тоже маркирующее какой-то фрагмент древней системы. Или случаи типа: «два глаза», «два раба» и т. д., где мы думаем, что это родительный падеж единственного числа, а исторически это и есть форма двойственного числа, которая просто была переосмыслена в языке, как конструкция с родительным падежом единственного существительного.

Когда мы обращаемся к древнему тексту, то наблюдаем, что какие-то явления и элементы вполне сохранились в современном языке, но при этом, может быть, подверглись некоему переосмыслению. Как мы видим, форма «два раба», какой была исторически, так и сейчас визуально не изменилась.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Сейчас в современном русском языке мы выделяем три склонения существительных и признак выделения склонений — это род и окончания в именительном падеже единственного числа. Например, слово «стол» мужского рода с нулевым окончанием, а «дверь» — слово тоже с нулевым окончанием, но женского рода — это уже другое склонение. А, допустим, слово «стена» женского рода, но с окончанием «а» будет еще одно склонение. Мы видим, как легко определяется склонение в современном языке по этим двум признакам. Но так было не всегда.

В церковнославянском языке мы наблюдаем более древнее состояние языка, когда еще в исторических: праиндоевропейском и праславянском языках склонения выделялись по совершенно иным основаниям. Ни род, ни окончания в именительном падеже не являлись признаком распределения по склонениям и определением, как склоняется, изменяется слово. А выделялись склонения по конечному звуку древней исторической основы, собственно, по конечному звуку тогдашней основы существительных в индоевропейском и праславянском языках.

И так получилось, что в древности склонений было значительно больше. В совсем древний период раннего праславянского языка выделяется целых шесть склонений. Конечно, основные склонения — то, что в современном русском языке I, II, III — существовали и исторически, но, кроме этого, некоторые группы слов изменялись по-разному и выделялись в особые группы склонений. Допустим, слова, которые вроде бы в современном языке ничем не отличаются от основной группы слов, то есть слова типа «сын», «дом», «пол», «верх», «мед», «вол». Эти слова для нас грамматически совершенно не отличимы от слов типа «раб» или «стол», а тем не менее исторически это были разные склонения. Все потому, что исторически у них был разный конечный звук основы. Или, допустим, слова на «ов» или на «ва», типа «свекровь», «кровь», «любовь», «морковь», «буква», «тыква» — исторически это тоже было особое склонение.

Эта древняя система начала разрушаться в праславянскую эпоху. В древнецерковнославянском она еще существовала: все эти парадигмы, то есть системы форм для каждого склонения, еще примерно соответствовали древним образцам, но, конечно, уже было взаимовлияние склонений и утрата некоторых из них: слова начинали изменяться по более, так сказать, продуктивным типам. Где было очень много слов, в язык приходили новые слова, приходили именно в так называемые продуктивные склонения. Так в современном языке у нас сложилась система трех основных склонений. А в церковнославянском есть еще и некая архаическая черта: помимо трех русских склонений: мужского, женского и среднего рода, есть группа слов типа «стол» и «конь», «село» и поле«, у нас они относятся ко II склонению, но в церковнославянских грамматиках обычно считаются I склонения. Это продуктивная, включающая много слов, группа, поэтому она идет первой. Собственно, в академических грамматиках русского языка тоже часто можно встретить, что это именно I склонение.

Слова женского и мужского рода типа «стена», «земля», «юноша» — в церковноцерковнославянских грамматиках это II склонение. И слова женского рода, и некоторые слова мужского рода, например, «дверь», «радость», «путь» — это слова III склонения. Но архаическая черта — это так называемое IV церковнославянское склонение, куда входят слова, которые в косвенных падежах на один слог длиннее, чем в именительном. Например, «небо», а во множественном числе в русском языке можно увидеть форму «небеса». В церковнославянском языке это особая форма с суффиксом «ес» встречается еще и в единственном числе, то есть «небо» — «небесе» (т. е. кого-чего?), по-русски «небо», а по-церковнославянски «небесе». «Имя» — «имене», «мать» — «матере» — эти слова, как получилось исторически, принадлежат к IV склонению. У них особое окончание «е» в родительном падеже (нет кого-чего?): не — «неба» или «матери», а «небесе», «матере», «свекрове» и так далее. Это IV склонение — особенность церковнославянской грамматики, а уже в русском языке они распределились по продуктивным типам. «Мать» и «дочь» ушли в современное III склонение, «небо», хотя и имеет особенность «небеса» (как «чудо» — «чудеса»), теперь тоже считаются II склонения, только с особенностью, когда во множественном числе появляется дополнительный суффикс «ес».

А некоторые слова, такие, как «имя», составляют особую группу разносклоняемых слов. Если задуматься, в современном русском языке к трем склонениям тоже добавляются разносклоняемые слова типа «имя», «пламя», «племя» и подобные, которые исторически и составляли особое IV церковнославянское склонение. То есть, как мы с вами видим, система соотносится значительно больше, чем мы думаем.

Или, например, твердая или мягкая разновидность: слова типа «стол» и «конь». Конечные согласные основы твердые или мягкие. В русском языке такое тоже есть, но в нем окончания при системе форм одинаковые, то есть «нет стола», «нет коня», «к столу», «к коню» и т. д. А в церковнославянском и еще древнее, в древнецерковнославянском и старославянском, в твердой и мягкой разновидности окончания были разные. Это явление тоже представлено в русском языке. Слова-исключения на «ий», «ия», «ие». Мы говорим «Мар-ия», «зем-ля», но «о ком, о чем?» — «о земле», но «о Марии». Склонение одинаковое, а окончания разные. Слова на «ий», «ия», «ие» в русском языке наследуют церковнославянскую особенность — окончания так называемой мягкой разновидности. На самом деле, если мы вдумаемся, эти явления вполне представлены в русском языке, надо их только увидеть и соотнести между собой. Следы древней грамматической системы в современном русском языке помогут нам лучше понять древний церковнославянский текст.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Когда мы читаем церковнославянский текст, то особую сложность у нас вызывает работа с временами глагола. И вообще с глагольной системой, но в первую очередь с временами, так как эта система в наибольшей степени подверглась изменениям и преобразованиям от древности к современности, уже в живом русском языке. В особенности это касается системы прошедших времен.

В древности существовало целых четыре прошедших времени глагола: аорист, имперфект, перфект и плюсквамперфект — такие сложные названия характеризовали прошедшие времена, существовавшие у глагола. При работе с этими формами нужно представлять значение каждого из этих времен. Почему было четыре времени, а не одно? Некоторые ученые выдвигают соображения о том, что глагольный вид появился в достаточно позднее время, уже после XIV века, в том числе и поэтому существовали целых четыре времени для выражения различных значений и оттенков прошедшего времени. Хотя есть и другие точки зрения.

Начнем с первых двух глагольных времен: аориста и имперфекта. Несмотря на то, что их названия достаточно сложные, тем не менее аорист — это так называемое неопределенное прошедшее время, или время исторического рассказа, которое обычно отвечает на вопрос «что произошло?» или «что случилось?» Если переводить на русский язык, то оно образуется от глаголов совершенного и несовершенного вида, но фактически это указание на определенное действие, которое просто случилось, без указания на его длительность. Когда мы, допустим, пересказываем, что произошло за день: проснулся, оделся, позавтракал, поехал, приехал, работал, вернулся и т. д., исторически это можно обозначить аористом. Если мы не хотим говорить «Я ехал на работу в течение нескольких часов, стоял в пробке полдня и т. д.», а именно только указание на то, что это произошло: встал, проснулся, оделся, умылся, поехал и т. д., то используем собственно аористные формы.

Конечно, сложность возникает с тем, что все эти прошедшие времена появлялись исторически особым образом. Сейчас эти формы уже утратились, и мы не можем соотнести их с современными, но в принципе есть какие-то опорные точки, за которые можно цепляться при работе с текстом. Поскольку древнецерковнославянские тексты зачастую повествования, конечно, не всегда, бывают и формы от первого лица, но часто это описания каких-то событий, и очень большое значение здесь имеют формы третьего лица единственного и множественного числа.

В аористе в церковнославянском они выглядят следующим образом. Если основа глагола заканчивается на гласный, то в третьем лице единственного числа, будет просто чистая основа глагола.

Например, глагол «болеть». Во фразе «Он заболел», то есть это случилось, мы просто убираем показатель инфинитива, в древности он в основном заканчивался на «ти» (были еще преобразуемые в шипящие, типа «шти»), а по-русски это либо «ти», либо «ть». Соответственно, убираем «ть» (или «ти») в глаголе «болеть» (или «болети») и получаем чистую основу «боле» — это и есть форма 2-го и з-го лица (в единственном числе исторически эти формы совпадали в аористе). Так мы получили форму в аористе от глаголов на гласный. Если во множественном числе: «Они заболели», то надо добавить древний суффикс «ш» и в финале «а», то есть буквально компонент «ша», и мы получим форму «болеша». Это аориста «Они заболели». Вот такие формы: либо чистая основа глагола, либо заканчивающаяся на «ша» — и мы с вами, собственно, изучили самые распространенные формы аориста от основы на гласный.

Если мы возьмем инфинитив на согласный, типа «нести», «идти» и подобные, то третье лицо образуется с помощью окончания, можно так назвать «е» в финале, плюс инфинитивная основа. «Нести»: «те» убираем, добавляем «е» — «несе» — это форма единственного числа. А во множественном добавляем «оша», получается «несоша». «Несе», «несоша» — эти формы у нас представлены.

Если мы будем образовывать такие формы от глагола «быть», во 2-м и 3-м лице у нас получится форма «бы» — это наша частица. То есть глагол «быть» в аористе исторически участвовал в образовании условного наклонения. Соответственно, это «бы» сохранилось у нас, зафиксировавшись в одной форме. Теперь мы считаем, что это частица, на самом деле это аорист, который сохранился в русском языке.

Имперфектные формы, то есть формы глагола в несовершенном виде, обозначающие длительные или повторяющиеся действия, тоже имеют определенный признак, который характеризует часто распространенные формы. В единственном числе к основе мы прибавим «ш» и, может быть, еще суффиксальный компонент «а» или «я», типа «вопияше» или «величаше». Множественное число заканчивается на «ху», то есть «вопияху» или «величаху». На самом деле, цепляясь за какие-то опорные точки, в принципе мы с вами можем достаточно легко воспринимать и такие сложные глагольные времена, как, например, имперфект и аориста.

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Два необычных времени — перфект и плюсквамперфект, которые употреблялись для наименования действия в прошлом, на самом деле также не вызывают особых сложностей при их понимании. Перфектная форма есть и в современных европейских языках, например, английский perfect. Речь идет о том, что действие закончено в прошлом, но результат актуален для настоящего. Мы можем сразу догадаться, как образовано это время. При его образовании, вероятно, должны быть использованы какие-то элементы и настоящего, и прошедшего времени.

Допустим, «он принес», актуальность этого сохраняется какое-то определенное время до момента речи. Первая часть похожа на наше современное прошедшее время — «принесл». А вторая часть — это глагол «быть» в настоящем времени, который спрягается, форма, которая нам тоже достаточно известна. Если «я», то «есмь», соответственно известная церковнославянская формула «Аз есмь». Если «ты», то «еси» — это «иже еси» в молитве «Отче наш». Форма глагола «есть» — единственная из системы форм, которая сохранилась в русском языке. Есть еще форма «суть» для 3-го множественного числа. У нас это существительное, в процессе эта форма лишилась своего глагольного значения и стала существительным: суть какого-то явления.

Получается особая форма так называемого исторического причастия «л» — «принесл» и дальше добавляется форма глагола «быть» настоящего времени. «Принесл есмь», «принесл еси», «принесл есть». Я нарочито взял форму не очень сохранившуюся в языке — «принесл», по-русски в прошедшем времени мы говорим «принес». А если взять, например, глагол «строить», то эта форма причастия с суффиксом «л», которая образует это перфектное время, то у нас получится «строил есмь», «строил еси», «строил есть». То есть первый компонент, о котором мы говорим, это наше современное прошедшее время. То есть наше прошедшее время получилось из древнего перфекта, просто глагол «быть» утратился как глагол-связка и таким образом утратилась и связь с настоящим временем — моментом речи. Поэтому у нас эта форма так называемого элеевого причастия, причастия с суффиксом «л», выражает как раз исключительно прошедшее время, без дополнительного оттенка, связанного с настоящим. Получается, что перфект — это достаточно сильное время — у нас сохранилось, только утратив глагол-связку.

Практически для понимания перфекта необходимо видеть эту форму причастия, которая стала нашим прошедшим временем. Отсюда, кстати, наше прошедшее время, как ни странно, изменяется по родам. Вообще, глагол не должен меняться по родам, это категории имени изменяются по родам. Прилагательные изменяются по родам, существительные представлены в форме какого-то из родов, а глагол вроде бы не должен. Тем не менее у нас есть формы «строил — строила — строило», потому что перед нами древнее причастие, то есть древняя именная форма. А глагол быть по формам: «аз есмь», «ты еси», «он есть», «они суть» в принципе можно восстановить.

Плюсквамперфектная форма. В переводе плюсквамперфект означает: «плюс» — более, «квам» — чем, «перфект» — прошедшее законченное время. То есть «более чем перфект» — действие, совершившееся в прошлом, но удаленное от нас на значительное расстояние, то есть до начала еще какого-то действия в прошлом. Так конкретно мыслили в древности, делили действия на ближайшее, которое актуально в настоящем, в церковнославянских текстах это часто применительно к святым и чудесам, которые продолжают быть актуальными долгое время, если не вечно, — это перфект. А плюсквамперфект — это то, что уже произошло и часто — это плюсквамперфектная традиция — то, что в дальнейшем отменилось последующим действием.

В русском языке плюсквамперфект преобразовался в конструкции с частицей было: «Он было поехал куда-то, но передумал». «Он было сказал, но замолчал». То есть последующее действие отменяет предшествующее с частицей было. Это и есть плюсквамперфектная форма. Исторически она образуется так же: с помощью причастия с суффиксом «л», которое стало нашим прошедшим временем, типа «строил», и второй части — глагола «бы» в одном из прошедших времен, либо в имперфекте, либо в особой форме аориста. Например, «строил бех» или «строил бях» и т. д. В русском языке эта форма преобразовалась в «было сказал», «было поехал», то есть здесь исторически получилось два причастия с суффиксом «л», одно из которых уже зафиксировалось в какой-то одной форме и теперь воспринимается у нас как особая частица.

Если вникнуть в эту систему с помощью каких-то опорных элементов, связав с современным русским языком, то мы вполне можем разбирать древний текст, где можем находить формы, которые каким-то образом преобразовались в современном языке, но кардинальных отличий мы не наблюдаем.