Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
Это было советское время, Церковь не была запрещена, но находилась в положении полузаконном: у нее не было голоса, она не имела доступа к средствам массовой информации, ни в церкви, ни вне ее не продавались ни священные, ни церковные книги. Говорить на религиозные темы можно было, наверное, только на лекциях по научному атеизму в определенном ключе. И великая заслуга русской советской литературы 60–70-х годов, причем не только той, которая печаталась в самиздате или на Западе, но именно той, которую читали русские люди, – проза так называемых деревенщиков: Распутина, Астафьева, Белова, Шукшина и Федора Абрамова, на самом деле, была христианской по духу. Она несла в себе эти христианские ценности и пыталась вернуть в русскую литературу, в русскую мысль эту христианскую вертикаль.
Разумеется, апокалиптическая тема неизбежно становилась одной из составляющих этой вертикали, потому что мысль о том, к чему стремится мир, чем он закончится, что будет в конце мира, занимала внимание писателей, философов, мыслителей, художников во все времена существования человечества. То же самое было и в 70–80-е годы.
Еще одним писателем, хотя по своему воспитанию, традиции он не принадлежал к христианству, был киргизский писатель Чингиз Айтматов, опубликовавший в 1980 году роман «И дольше века длится день» (строчка из стихотворения Бориса Пастернака). Роман, с одной стороны, реалистический, исторический, написанный на материале трагических страниц русской истории, связанной с репрессиями, незаконными арестами невинных людей. С другой стороны, роман фантастический, устремленный в будущее. Он тоже имел эту апокалиптическое измерение, связанное с тем, что в этом романе Айтматов исследовал и показывал хрупкость, уязвимость земной цивилизации, причем во всех ее системах – и западной, и восточной, и социалистической, и капиталистической, и призывал найти какое-то решение, какой-то выход из тупика, в котором оказалось человечество.
Это были те самые времена, когда литература выполняла не только функцию эстетическую. Люди читали не только для того, чтобы им было интересно или чтобы получить удовольствие от чтения. Литература играла огромное социальное, огромное политическое значение. Она могла решать судьбу страны. Во многом под влиянием действий Валентина Распутина и близких к нему писателей было остановлено строительство новых губительных гидроэлектростанций, приостановлены проекты переброски части северных и сибирских рек на юг, которые нарушили бы экологический баланс в России.
Точно так же и Чингиз Айтматов своим романом призывал дошедшие до конфликтов, противостояния Соединенные Штаты Америки и СССР задуматься над природой этих конфликтов, почувствовать близкую возможность уничтожения земной цивилизации, призывал одуматься, отступить назад, взяться за ум. Апокалипсис, таким образом, становился средством предупреждения.
В то советское время в нашей пропаганде даже появилось такое выражение – «ядерный апокалипсис», что с христианской точки зрения звучит, попросту говоря, нелепо. Но как пропагандистское клише это действовало очень убедительно, потому что люди, которые использовали само понятие апокалипсиса, давно уже забыли его религиозный смысл, он им даже не был нужен. Из апокалипсиса была взята только одна тема, один мотив, одно ощущение – ощущение катастрофы, потрясения, гибели.
Это очень важно подчеркнуть, потому что между поздней советской литературой и поздней советской идеологией очевидно существовала громадная разница. Идеология еще на прежней инерции, прежней самоуспокоенности и глухоте толковала о том, что мы живем в самой передовой стране, строим коммунизм, что у нас все хорошо, что «если есть трудности, то они носят временный характер», что «победа социализма в Советском Союзе окончательная и бесповоротная». А литература становилась с каждым годом все тревожнее и тревожнее, и явно показывала, что мы идем не туда, что у нас накапливаются проблемы, что они не решаются, что с нами что-то происходит. Вспомним знаменитый вопрос, который поставил Василий Шукшин в одном из своих рассказов: «Что же с нами происходит?».
Получалось так, что литература становилась союзницей, а иногда и в каком-то смысле выразительницей голоса безгласой, лишенной возможности проповедовать Церкви. Литература была подлинным, а пропаганда и идеология была фальшивым, и этот разрыв имел очень трагические последствия для нашей страны и стал одной из причин краха советской политической системы.