Метка: Александр Мраморнов

Опубликовано от — Оставить комментарий

История одной открытки: епископ Досифей (Протопопов)

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Среди членов Великого Московского Собора 1917–1918 годов очень много неординарных людей и можно сказать, что часто таких людей ищут среди большого количества мирян, из которых в значительной степени и состоял Собор 1917–1918 годов. Надо сказать, что и архиереи, которые по должности участвовали в Соборе, в своей громадной массе тоже были совершенно неординарными, интересными и очень важными для церковной истории людьми.

Сейчас мне хочется сказать об одном из членов Собора епископе Саратовском и Царицынском Досифее (Протопопове). Передо мной лежит подлинная открытка, посланная в 1911 году из города Вольска, где в то время служил викарным архиереем начинающий епископ Досифей (Протопопов), некой Людмиле Рафаиловне. Он так и обращается: «Глубокоуважаемая Людмила Рафаиловна», поздравляет ее и ее мужа с Пасхой Христовой и рассказывает, что ему было очень трудно отдохнуть на Страстной седмице, потому что были постоянные службы, вызовы для служения в Саратове и т.д. Казалось бы, простой эпизод из жизни провинциального архиерея, служившего даже не правящим, а викарным архиереем.

Отталкиваясь от этого небольшого письма, мне бы хотелось сказать несколько слов об ее авторе – епископе Досифее. Наверное, он не принадлежит в Соборе к числу тех, о ком говорят чаще всего, тех, кто пострадал от безбожной власти, был гоним, расстрелян или погиб в лагере. Нет, его судьба была немного другой. Сначала достаточно стандартная карьера дореволюционного архиерея. Он пришел в епископат из вдовых священников, отслужил некоторое время ректором Смоленской духовной семинарии на своей родине (он родился в Смоленской губернии). И епископом Гермогеном (Долгановым), другим членом Собора, о котором я уже рассказывал, был приглашен для служения на викарной Вольской кафедре в Поволжье. Там он служил тихо, мирно и практически незаметно.

Когда в 1917 году революционная стихия в ходе так называемой церковной революции снесла по всей России очень многих архиереев, в том числе и Саратовского епископа Палладия (Добронравова), епископ Досифей, до этого ничем ярко в общественном отношении себя не зарекомендовавший, становится совершенно очевидным и непосредственным кандидатом для выбора епархиального архиерея в огромной Саратовской епархии. Собственно, накануне проведения Собора в августе 1917 года он был избран и затем утвержден Синодом епархиальным архиереем.

Абсолютно спокойно он участвовал в Соборе 1917–1918 годов, без ярких выступлений, без каких-либо серьезных и значимых шагов, то есть был таким спокойным участником. И мне кажется, в этом спокойствии, в его дальнейшем смирении и заключается весь его подвиг.

В 1919 году его епархия оказывается фактически разгромленной: его викарий был расстрелян, члены епархиального совета сидели в тюрьме. Нормальной деятельности органов епархиального управления уже вообще не было. Он самый подвергается кратковременному аресту, затем его выпускают, и наконец в 1920 году вызывают для присутствия в Святейшем Синоде при патриархе Тихоне. Он отказывается, ссылаясь на то, что имеются трудности в епархии и ему необходимо быть с паствой.

Наконец, в 1922 году знаменитое преследование Церкви в связи с изъятием церковных ценностей. Напомню, что их изъятие большевики начали проводит под предлогом колоссального голода, прежде всего в Поволжье, а у епископа Досифея как раз Поволжская епархия, где тоже голодали. Не только в Самарской епархии голодали десятки тысяч людей, но и в соседней Саратовской, где голод, хотя и был несколько меньше, но тоже ощущался очень серьезно, и голодающим действительно была нужна помощь. Что удивительно, епископ Досифей до всяких мер советской власти – так называемой помощи голодающим начинает помогать, организуя приходы. Естественно, советской власти как гонителям это было не нужно. Среди прочих епископов и священников нашей Русской Церкви в 1922 году он становится одним из наиболее жестоко гонимых. И в Саратове начинается процесс и судебное дело против епископа Досифея. В результате этого процесса он был сослан на пять лет в лагеря, потом досрочно освобожден. Но весь этот исповеднический путь он нес с огромным достоинством.

Затем епископ Досифей вернулся в свой кафедральный город, куда к тому времени уже назначались другие правящие епископы в связи с тем, что он находился в ссылке и лагерях. Но к 30-м годам Русская Церковь фактически вообще не могла осуществлять епархиальное управление, управлять приходами. Мало какой архиерей был в состоянии делать это в связи с постоянными гонениями, нарушенной общей системой церковного управления.

Епископ Досифей – тихий, скромный, смиренный – остается в своем епархиальном городе, рядом со своей паствой. Есть предание, что последние годы своей жизни он живет при своем кафедральном соборе, как нищий просит милостыню на паперти. Перед нам вот такой тихий подвиг члена Собора, правящего архиерея одного из крупнейший епархий.

Думаю, что эта биография, этот жизненный путь наталкивает нас на то, что в разности, непохожести судеб членов Священного Собора 1917–1918 годов и заключается то богатство, которое мы можем сегодня черпать из их биографии, их жизненных путей. Каждый по-своему, каждый так, как мог, оставался верным Христу, верным Церкви и тем идеалам, которые тогда, в революционном 17-м и 18-м годах, сформулировал Священный Собор Православной Российской Церкви.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Собор 1917 года. Не только восстановление патриаршества

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Большинство наших современников, которые знают о Поместном Соборе 1917–1918 годов, сразу говорят о том, что этот тот Собор, который восстановил в Русской Церкви патриаршество и после двухсотлетнего перерыва избрал патриархом святителя, митрополита Московского Тихона. Это действительно так, но мне бы хотелось внести в эту общепринятую формулировку некоторое дополнение.

Я бы хотел сказать, что Собор 1917–1918 годов – это не только Собор, восстановивший патриаршество, это великий Собор, который попытался, и во многом преуспел в этом, урегулировать все сферы жизни Русской Церкви, все сферы жизни русского церковного общества. И, наверное, избрание патриарха было главным деянием только первой сессии Собора, продолжавшейся с августа по начало декабря 1917 года.

Кроме того, даже в эту первую сессию Собор много чего успел. Если не принимать во внимание различные организационные вопросы, малозначимые в исторической перспективе, такие, как: чтение приветствий или устройство работы самого Собора, можно сказать о том, что Собор четко и исторически и богословски уверенно сформулировал принципы правового положения Церкви в государстве. Было много различных нюансов и граней, которые Собор не хотел переходить в ту или иную сторону, не желая склонять чашу весов либо на сторону полной независимости Церкви, либо на сторону подчинения Церкви государству. И здесь Собор фактически выработал модель не византийской симфонии, а современного союза Церкви и государства, действительно правового положения Церкви, но в правовом государстве. Наверное, главным заблуждением членов Собора в этой сфере было то, что соборяне рассчитывали на то, что в итоге Россия станет правовым государством, где закон будет стоять на первом месте и определять основные общественные течения. Но эта надежда, конечно, относится только к первой сессии Собора, потому что затем – с приходом к власти большевиков и развертыванием их антирелигиозной политики – эта надежда активно рушилась и сам отдел о правовом положении Церкви в государстве фактически прекратил действовать во вторую и третью сессии.

Но во вторую и третью сессии было сделано очень много полезного в рамках внутреннего устройства Церкви. Не буду останавливаться на таких достаточно известных сюжетах, как реформа епархиального управления, тем более что мы уже говорили об этом отдельно, реформа прихода. Но такая, казалось бы, редкая сфера церковного регулирования, как церковное хозяйство. Собор провел колоссальную работу по определению принципов функционирования хозяйства Церкви, начиная от приходов и заканчивая высшим церковным управлением. Может быть, сейчас об этом знают немногие, но именно на Соборе возникла идея создания церковного банка, который должен был действовать на всей канонической территории Православной Российской Церкви. С таким предложением выступили некоторые члены Собора, и отдел о церковном и имущественном хозяйстве подробно рассматривал данный вопрос, результатом чего стала выработка положения о церковном банке.

Церковный банк, по мысли членов Собора, должен был быть учрежден в виде акционерного общества и функционировать при высшем церковном управлении. Собственно, Церковь должна была быть главным учредителем и акционером этого банка. Как было записано в самом первом положении о банке: церковный банк имеет целью финансирование церковных предприятий, учреждений и отдельных лиц, нуждающихся в оборотных средствах. И другой целью церковного банка декларировалось помещение церковными учреждениями и лицами свободных сумм как для хранения, так и для приращения их процентами. То есть мы видим, что задача процентного роста решалась этим банком, но при этом банк должен был быть внутрицерковным: главной его целью все-таки была помощь церковным учреждениям, церковным лицам. И после дополнительного рассмотрения это положение было в определенной степени скорректировано, в частности было указано, что такую финансовую организацию неправильно называть банком, лучше назвать ее союзом. В результате члены Собора скорректировали устав и уже приняли устав, или положение, о Всероссийском церковном кредитном союзе приходов и церковных учреждений. Наверное, этот очень важный документ, состоявший из более чем 60 параграфов, стал интереснейшим итогом работы Собора в области хозяйства.

Думаю, что в том виде, в котором это положение сохранилось в архиве, в котором оно будет опубликовано в составе научного издания документов Священного Собора, в наши дни оно, конечно, не может быть использовано. Но сама идея, сама задача учреждения подлинно церковного банка никуда не делась, она, на мой взгляд, весьма актуальна, и наработки Поместного Собора во всех пунктах, где они не противоречат современности, конечно, должны быть использованы.

Соборяне в 1917–1918 году были теми людьми, которые от всей души старались о благе Церкви, и это благо, в том числе в материально-хозяйственной сфере, для деятелей Церкви должно быть превыше всего. Думаю, что в этом они могут служить нам примером, а те интереснейшие документы, которые они выработали, отчасти и планом будущей работы.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Собор 1917 года. Святой депутат

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Среди членов Священного Собора 1917–1918 годов очень много выдающихся людей, выдающихся по-разному: и в духовном отношении, и в научном, и трудовом.

И мне хочется сказать несколько слов об одном из канонизированных нашей Русской Православной Церковью членов Собора, который нес очень важное послушание на Великом Соборе – был его секретарем и возглавлял всю канцелярию Священного Собора. Стоит отметить, что сейчас, когда мы публикуем все документы Собора столетней давности, изучаем его архив, мы поражаемся, как много сделал Собор за суммарно неполный год своей работы: как много было написано, как много было отредактировано. И вся эта техническая работа безусловно лежала на плечах секретаря Собора. Кто же им стал?

Василий Павлович Шеин оказался на Соборе совершенно неслучайно, он был членом еще Предсоборного совета, став им от тогда еще работавшей Четвертой царской Государственной думы. До этого он был депутатом Четвертой Думы среди правой фракции. Надо сказать, что если в Думе он занимался вопросами Церкви, входил в комиссию по церковным вопросам.

Будущий священномученик, а до и вовремя революции депутат Государственной думы Василий Павлович Шеин родился в Новосильевском уезде Тульской губернии, в очень многодетной семье, где он был десятым ребенком. Это был достаточно известный дворянский род Шеиных, с детства он получил консервативное церковное воспитание, что, может быть, и сказалось потом на его выборе служить Церкви.

Наверное, надо отметить и такой факт его биографии, что он окончил императорское училище правоведения. Во-первых, это давало ему возможность стать юристом и идти по карьерной линии государственной, государевой службы. С другой стороны, это учебное заведение славилось на всю Россию. Достаточно вспомнить, что училище правоведения окончил, например, Петр Ильич Чайковский и многие другие известные люди дореволюционной России.

И вот после Государственной думы Василий Павлович Шеин оказывается на Соборе. Здесь он становится ближайшим сподвижником избранного патриарха – Святейшего Тихона. Он не только, как я уже сказал, руководит Соборной канцелярской работой, но и потом продолжает схожую работу в органах высшего церковного управления: в Высшем церковном совете и затем при митрополите Петроградском Вениамине. Сейчас мы хорошо знаем о подвиге митрополита Вениамина, ему посвящено несколько храмов, но очень часто мы забываем о том, что вместе с ним в 1922 году по так называемому петроградскому процессу проходили многие другие люди, и трое из них были расстреляны вместе с ним. Это и священномученик Сергий (Шеин). Сергием он стал в 1920 году, когда принял постриг, был рукоположен и был настоятелем подворья Троице-Сергиевой лавры на Фонтанке в Санкт-Петербурге.

Всего два года священнического, архимандричьего служения в ближайшем окружении митрополита Вениамина Петроградского, но какие разительные перемены. Может быть, они начались еще во время Собора, но какие разительные перемены в судьбе и настрое жизни священномученика Сергия, Василия Павловича Шеина. В 1922 году он с достоинством и смирением стоит в качестве обвиняемого на петроградском процессе, говорит очень яркую заключительную речь и показывает, что он вообще не боится своих гонителей – большевиков, которые неправедно судят Церковь. Вместе с митрополитом и двумя мирянами его отправляют на верную смерть. Он сидел в одной камере с протоиереем Михаилом Чельцовым, который тоже проходил по петроградскому процессу, но уцелел, не был тогда расстрелян, и благодаря его воспоминаниям, нам известны некоторые последние слова священномученика Сергия (Шеина).

Не так давно мы получили первую икону священномученика Сергия (Шеина), где в свитке, как положено на многих иконах, написаны эти слова: «Я ни с кем не борюсь, только с самим собою». Подлинно исповедническое суждение священномученика Сергия дает нам прочувствовать его подвиг. Вершина этого подвига – это, конечно, его мученическая смерть в августе 1922 года в Петрограде. К сожалению, нам даже не известно точное место захоронения страдальцев, осужденных по петроградскому процессу, этих петроградских и всероссийских мучеников.

Наверное, в наше время и памятью о Соборе, и о его секретаре священномученике Сергии будет молитвенное воспоминание и строительство храмов и посвящение престолов именно этим новомученикам Церкви Русской. Не так давно созрела идея построить первый в России храм, посвященный священномученику Сергию (Шеину) в далекой от Петрограда и его родины Саратовской губернии. Но знаю, что этот проект, генетически связанный с проектами храмов, разрабатывавшихся еще дореволюционными архитекторами именно той эпохи, когда заседал Собор, может стать моментом объединения людей в эти годы юбилея революции и гражданской войны, когда наша страна должна увидеть подвиг тех, кто не боролся за власть, но боролся за правду, святость и за сохранение Церкви. И, конечно, к их числу принадлежал священномученик Сергий (Шеин).

Очень надеюсь, что усилиями исследователей, и к их числу относятся и ответственные редакторы документов Священного Собора, будет детально восстановлена биография священномученика Сергия (Шеина), как и многих других членов Собора, и в этот юбилейный год мы по-разному отдадим тот долг памяти, который мы имеем перед ними как их потомки.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Собор 1917 года и революция. Часть I

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

 

Для Русской Церкви проведение Собора в начале XX века было давно осознанной и насущной потребностью. Осознание было подготовлено, можно сказать, всем синодальным периодом – это практически 200 лет – который пришел на смену первому патриаршему периоду, когда Соборы в Церкви собирались регулярно. Правление императора Петра I и проведение Поместных Соборов прекратилось, а последующие попытки собрать вместе всех архиереев и вместе с ними представителей клира и мирян пресекались в зародыше. Например, начатая дискуссия о патриаршестве, вслед за которой естественным образом возникла бы и дискуссия о соборах, в середине XVIII века при митрополите Арсении (Мациевиче) трагически закончилась для него самого. И в течение целого столетия – от середины XVIII до середины XIX века – открыто заявить о необходимости проявления Собора Русской Церкви означало высказать идею, если не революционную и противоречащую основам государственного самодержавного строя, то по крайней мере радикальную и подлежащую осуждению.

Едва ли можно отыскать в источниках этого периода – от середины XVIII до середины XIX века – хоть какое-то значимое упоминание о том, что необходимо собрать Собор, чт о Соборы давно не созывались. Сделать это трудно, и если это у кого-то получится, мне, например, будет очень интересно.

Ситуацию начала менять пореформенная эпоха. Мы видим, что изменение в общественном течении нашей страны синхронны изменениям в Церкви. Реформы императора Александра II оживили церковно-общественную сферу. Были не только дискуссии в публицистике: знаменитая книга с описанием сельского духовенства священника Белюстина или труды славянофилов, но и первые практические шаги. И все-таки между теорией и практикой была определенная дистанция, которую надо было пройти. Отдельно стоит упомянуть и отдельно рассказывать об Архиерейских съездах 80-х годов, но это то, что происходило в епископате.

Что же происходило в пореформенный период в среде духовенства? Здесь была упрочена и фактически стала традицией практика проведения съездов епархиального духовенства. Сначала они возникли по частным вопросам жизни духовных семинарий и училищ. Духовенству надо было просто обсуждать, как дополнительно финансировать духовные учебные заведения, сколько денег отпускать на то, чтобы их дети учились в епархиальных училищах в достойных условиях. Но вскоре эти так называемые духовно-учебные съезды превратились в епархиальные съезды духовенства, на которых представители духовного сословия: священники, дьяконы обсуждали собственные проблемы. Проблем этих было множество, в том числе проблемы управления благочиниями, приходами. Таким образом, к началу XX века епархиальные съезды становятся для духовенства своего рода органом епархиального управления. Там же формировалась практика публичной дискуссии священников между собой, и таким образом здесь был определенный прототип Собора.

Как раз первая русская революция 1905 года сделала съезды духовенства более радикальными, более насыщенными острыми дискуссиями, иногда доходившими до столкновения епархиального съезда и епархиального управления, который даже мог не утверждать решения съезда. На этом уровне мы тоже видим определенную синхронность между развитием ситуации в государстве и развитием ситуации в Церкви.

Что касается мирян, то пореформенная эпоха тоже принесла колоссальные изменения в сферу взаимодействия тех, кто служил или работал в Церкви как миряне. Создавались приходские попечительства, развивалась благотворительность. В духовно-учебных съездах участвовали и миряне, во многих учебных заведениях, принадлежавших Церкви, возникают родительские комитеты, активность повышается. И, конечно, те миряне, которые были профессорами духовных академий, участвовали в Предсоборном присутствии, можно сказать, тоже проявили себя как активные подготовители будущего Собора.

В результате к 1906 году, когда проходило Предсоборное присутствие Русская Церковь готова к проведению Собора. К началу 1907 года готовы материалы для передачи на Собор. Но что происходит? Если в государстве 3 июня 1907 года принимаются так называемые законы, устанавливается третьеиюньская монархия – тот государственный строй, который просуществовал последние десять лет в предреволюционной России – с 1907 по 1917 годы – то практически такая же, зеркальная ситуация происходит в Русской Церкви. 25 апреля 1907 года император Николай II накладывает резолюцию: «Собор пока не созывать». Вместо созыва Собора Русская Церковь получает еще десять лет бессоборного периода или, можно сказать иначе, подготовки к Собору.

Когда в 1917 году происходит Февральская революция, происходит отречение императора от престола, именно тогда в Церкви тоже начинаются революционные изменения. В частности, они и привели к проведению Собора. Буквально через два месяца после того, как произошла Февральская революция, были приняты абсолютно четкие решения, что необходимо созвать Предсоборный совет и вскоре после его работы созвать и Всероссийский Поместный Собор. Так, собственно говоря, и произошло. И надо сказать, что до самого Собора революция отчасти тоже влияет на его подготовку, проведение работ Предсоборного совета, но в общем Церковь идет по тому намеченному пути, который готовился многие годы и десятилетия.

В июле в Петрограде заседает Предсоборный совет, а под окнами происходит июльское вооруженное восстание. Несмотря на то, что ситуация в стране была уже очень горячая, Собор созывается, и летом 1917 года каждая епархия присылает своих делегатов. А дальнейшие взаимодействия Церкви и свершившейся революции уже относятся собственно к проведению Собора.

Опубликовано от — Оставить комментарий

Готовила ли Русская Церковь Собор в XIX веке?

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Нужно сказать, что в Русской Церкви Соборы не проводились с начала XVIII века. Чаще говорят, что последний Собор прошел еще в XVII веке в первый патриарший период и нормальных, содержательных соборов не было с 1682 или по крайней мере с 1690 года, с так называемого Латинского собора, прошедшего в первый год патриаршества патриарха Адриана. Но как минимум с 1714 года в Русской Церкви не проходило ни одного собора, и весь XVIII век, век, уже принадлежащий к синодальному периоду, Русская Церковь живет без Соборов.

Хотя мы можем вспомнить одну из самых ярких фигур нашей Церкви   XVIII века – митрополита Арсения (Мациевича), который попытался заговорить о необходимости восстановить патриаршество и вместе с тем, видимо, и о необходимости проведения Соборов, необходимости того, чтобы иерархи нашей Церкви собирались вместе и обсуждали какие-то вопросы. Но ничего из этого не осуществилось в течение практического целого столетия, начиная с середины XVIII века, когда он об этом говорил, до середины XIX века, да и не могло осуществиться.

Наверное, подготовка Собора началась подспудно, на каком-то теоретическом уровне, когда в частности Алексей Степанович Хомяков, наш видный мыслитель XIX века, очень много писал о сущности Церкви, о свойствах церковности, начал размышлять о свойствах Собора и собственно ввел само понятие «Собор». Он писал о том, что Церковь принадлежит всему миру, а не какой-нибудь местности, «потому что она принадлежит всему миру, а не какой-нибудь местности, потому что ею святится все человечество и вся земля, а не один какой-нибудь народ или страна; потому что сущность ее состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех ее членов, по всей земле, признающих ее; потому, наконец, что в писании и учении апостольском содержится вся полнота ее веры, ее упований, ее любви».

Эти высокие богословские и философские размышления Русской Церкви в XIX веке надлежало перевести и в практическую область: область административную, область церковного управления. Когда же это происходит? Видимо, стоит говорить о ключевом значении в истории русской соборности, истории высшего церковного управления пореформенной эпохи – эпохи императора Александра II. Однозначно именно это время открывает простор для конструирования нового порядка церковного управления, согласно которому Церковь могла бы не только в трудах мыслителей, печатных трудах и проповедях своих иерархов, но и в практической деятельности ощутить себя соборной.

Надо сказать, что немалую роль в этой сфере играла и зародившаяся тогда отечественная церковно-историческая наука. Именно в это время, в середине XIX века, создается, например, «История Русской Церкви» митрополита Макария, очень важная веха в нашей историографии. Но, переходя к практической области, надо сказать, что именно конкретные действия высшей церковной власти и власти императорской в пореформенную эпоху стали толчком для осознания необходимости проведения Собора.

Один из архиереев именно пореформенной эпохи – преосвященный епископ Палладий (Раев), впоследствии митрополит Санкт-Петербургский, в период своего служения на Тамбовской кафедре писал о том, что практически все сословия и слои общества в России того времени начали собираться вместе, соорганизовываться, обсуждать свои внутренние проблемы, проблемы взаимоотношений с другими слоями общества и решать накопившиеся дела. И в то же время, писал преосвященный епископ Палладий, русские православные епископы не имеют взаимного общения, «не имеют обмена мыслей, необходимого по важности церковных дел, в чем упрекают нашу Церковь представители и писатели других христианских вероисповеданий. Собрание епископов в таких священных городах, как Москва и Киев не только напомнило бы собой, но и воскресило бы древние Соборы и оказалось бы весьма полезным по вопросам догматическим, законодательным, административным, миссионерским».

И вот эти слова, а епископу Палладию вторили и другие архиереи нашей Церкви, осуществились еще позднее, но тоже в XIX веке, а именно в 80-е годы, при императоре Александре III и обер-прокуроре Константине Петровиче Победоносцеве. Собственно говоря, впервые за более чем полтора века русской церковной истории вместе, свободно – насколько это было возможно в условиях того времени – собираются архиереи, не на Соборы, но на съезды. Три таких архиерейских съезда состоялось в 1884 – 1885 годах. Наш современный исследователь Александр Геннадьевич Кравецкий, который много пишет об истории миссия Русской Церкви, отмечает, что именно миссия – необходимость ответить на вызовы сектанства, учения Толстого и его последователей вызвала к жизни проведение Архиерейских съездов.

В 1884 году такой съезд проходит в Киеве. Съехавшиеся на него архиереи юго-западного края первоначально опасались свободного обсуждения вопросов и даже специально пригласили обер-прокурора Победоносцева, чтобы не сказать в его отсутствие чего-то лишнего и чтобы потом до всесильного и всемогущего обер-прокурора не донеслись какие-нибудь слухи. Тем не менее состоялось очень плодотворное обсуждение, и по результатам этого Киевского съезда, или так называемого «соборика», Святейший Синод вынес целый ряд новых определений. То есть этот съезд тоже имел в результате своего рода властные полномочия. На нем обсуждались вопросы языка богослужения, школьного просвещения в Церкви и многое другое.

В следующем 1885 году проходят еще два съезда, которые были фактически региональными. Один проходил в Казани, другой – в Иркутске. Их решения тоже посылались в Синод и в виде некоторых определений затем входили в церковную жизнь.

Надо сказать, что решения этих так называемых Архиерейских Соборов 80-х годов XIX века действовали не напрямую и локально, по отдельным сторонам церковной жизни. Но надо констатировать, что именно возможность проведения таких архиерейских съездов открыла путь для Русской Церкви к осознанию необходимости проведения Поместного общецерковного Собора.

Итак, на вопрос, который я поставил в заглавие этой лекции: «Готовила ли Русская Церковь в XIX веке свой Собор?» – я вынужден дать положительный ответ. Конечно, готовила, но подспудно еще опасаясь давления, диктата государства. Однако эта деятельность сыграла роль и в последующей подготовке Всероссийского Собора, которая началась уже в начале XX века.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Собор 1917 года и революция. Часть II

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Когда в августе 1917 года открылся Великий московский Собор, то не реагировать на революционные события, происходившие в это время, было очень трудно. Собор какое-то время справлялся с этим, но искушения были велики.

На первой сессии Собора, приходящейся на тот период, когда большевики еще не пришли, хвалить на Соборе революцию было не принято, а выступать против нее, конечно, опасно. Потому что даже власти Временного правительства активно следили за выступлениями значимых лиц Церкви, тех, которые были на виду. И сам Собор тоже был на виду, несмотря на то что позднее очень многие силы пытались представить его как малозначимое событие. И при Временном правительстве, и при большевиках это могло рассматриваться как контрреволюция, поэтому соборянам надо было вообще очень аккуратно подходить к вопросам обсуждения текущих событий. Тем не менее они эти события обсуждали. Известно, что по поводу знаменитого корниловского мятежа Собор собирался специально и обсуждал те меры, которые должна была предпринять Церковь в условиях тех событий. Между прочим, это заседание Собора было закрытым, нам не известно, что точно говорили члены на его заседании, но известен его результат: Церковь тогда не вмешалась в революционную политику.

В самом начале работы Собора так называемый революционный обер-прокурор Владимир Николаевич Львов, приветствуя соборян, говорил: «Только сам народ и то великое революционное движение, которое по неисповедимым путям Промысла Божия охватило Россию, даровали Церкви свободу». И надо отметить, что эти слова обер-прокурора, который потом естественным путем выбыл из числа членов Собора, во многом отражали ту ситуацию, которая была в первую сессию. Несмотря на то, что ряд заседаний был закрытым и надо было кое-чего опасаться, все-таки соборяне говорили свободно и пытались здраво оценить ситуацию.

Какие были самые острые точки до прихода большевиков, по которым был вынужден высказываться Собор? Конечно, это вопрос церковно-приходских школ. Еще в июне 1917 года Временное правительство подписывает акт, согласно которому все начальные школы всех ведомств должны были быть объединены в ведении Министерства народного просвещения. Конечно, Церковь очень встревожило такое решение Временного правительства: дело в том, что большинство членов и активных деятелей Церкви в 1917 году понимали, что церковно-приходские школы – это сокровища Русской Церкви, хотя и проблемное, но все-таки сокровище. Конечно, нужно было где-то изыскать деньги, чтобы платить учителям церковно-приходских школ на том же уровне, на котором получали учителя земских школ. Это было значительной социальной проблемой: учителя приходских школ были недовольны гораздо меньшим в сравнении с земскими учителям жалованьем. Церковная школа создавалась приходами, старостами, меценатами и во многом создавалась и государством, но принадлежала Церкви. Как поступает Временное правительство, которое декларировало свою приверженность правовым нормам и нормам демократическим? Оно национализирует все церковные школы. По факту все это произошло позднее, но сама проблема была создана именно Временным правительством.

Что дальше делать приходу, который желает иметь свою церковную школу и у которого теперь, по постановлению Временного правительства, здание школы должно быть отобрано и в нем должна размещаться школа министерская? Все это создавало целый ворох проблем.

И вот в начале октября 17-го года, когда большевики еще не пришли к власти, делегация членов Собора во главе с архиепископом Тамбовским Кириллом Смирновым отправляется к министру председателя правительства Александру Федоровичу Керенскому, который встречает членов Собора, делегацию, включавшую и владыку, и священника, и крестьянина, и встречает их с достаточно суровым видом. В результате соборной делегации удается договориться о том, что некоторые гарантии сохранения присутствия Церкви в школе все-таки будут, но повернуть вспять уже решенный вопрос – а для Временного правительства он уже был решен – Керенский отказался. Впрочем, его отказ или в ином случае согласие мало что означало в ближайшей исторической перспективе, потому что совсем скоро к валсти пришли большевики, которые с большим натиском и нажимом и уже без всяких объяснений могли национализировать приходские школы.

Другой достаточно острый вопрос, обсуждавшийся до прихода власти большевиков, – это грузинская автокефалия. Проблема в том, что Временное правительство признало фактически самочинно объявленную в Грузинском экзархате автокефалию и признало Грузинскую Православную Церковь субъектом, независимым от Русской Церкви. Конечно, это признание порождало очень много проблем, в том числе вело к вытеснению русского духовенства, русских верующих в самой Грузии из сферы активной церковной и общественной жизни.

Таковы две основные проблемы, по которым столкнулись революция и Церковь. Но, конечно, большинство этих столкновений уже будут относиться ко времени, когда у власти окажутся самые крайние радикалы – большевики.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Собор 1917 года и революция. Часть III

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

После прихода к власти большевиков, в конце октября 1917 года, Собор Православной Российской Церкви был вынужден реагировать на то, что происходило в сфере государственной и общественной жизни. Эти радикалы, взявшие власть сначала в Петрограде, а потом и по всей стране практически сразу стали реализовывать свою программу, свою политику, даже перевыполняя те меры, которые были намечены ранее в программе РСДРП(б). Надо отметить, что уже в первый день после революции, когда был издан знаменитый декрет о земле, в нем содержался пункт, носивший антицерковный характер, а именно отнимавший у монастырей и приходов земельные владения, которые состояли в их собственности. Собор в своих пленарных заседаниях отреагировал на это: была дана определенная оценка. Но поскольку большевики еще не настолько укрепились у власти, чтобы немедленно реализовать намеченное, то первое время каких-то принципиальных решений по этому поводу Собор не выносил.  Поздней осенью 17-го года выполнение этого пункта о земле было стихийным и обусловленным общей революционной ситуацией.

Самые первые серьезные столкновения Церкви в лице Собора и Патриарха и революционной большевистской стихии относятся к январю 1918 года, когда большевики издают свой знаменитый декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, публикуют его и призывают к его реализации. На одном из последующих заседаний Собора этот декрет был оценен его членами как поход на Церковь, как сатанинская акция – именно такие, достаточно резкие оценки произносились на Соборе. Причем надо отметить, что в январе члены Собора связывали эти новые гонения на Церковь с тем, что началось еще в Февральскую революцию, в частности член Собора Афанасий Васильевич Васильев говорил, что в самом начале революции власть совершила акт богоотступничества: «Была запрещена молитва в войсках, знамена с христианским крестом были заменены красными тряпками. В этом повинны не только нынешние властодержцы (большевики – прим. А.И. Мраморнов), но и те, которые уже сошли со сцены (Временное правительство – прим. А.И. Мраморнов). Будем уповать, что и нынешние правители, которые теперь льют кровь, сойдут со сцены». В этом чаянии – а это было чаяние не только Васильева, но и многих других членов Собора, они, конечно, ошибались. Большевики утвердились у власти прочно.

Мы знаем, что тогда же, в январе 18-го года, один из народных комиссаров первого большевистского правительства Александра Коллонтай попыталась занять в Петрограде Александро-Невскую лавру под нужды новой власти. Но у нее ничего не получилось: Северная столица ответила мощными крестными ходами, и чуть позже вся страна, вся Русская Церковь, мирно собравшись на крестные ходы по всем крупнейшим городам, что она протестует против принятия декрета и его введения. Архив Собора тоже сохранил большое количество протестов с мест против декрета большевиков. Люди думали, что они еще могут свободно выражать свой протест, не будучи за это наказанными.

Но к концу работы Собора, когда в августе 1918 года принимается устрожающий декрет и поясняющая его инструкция Наркомюста, протестов уже меньше: люди начали бояться и, собственно, не зря, так как в октябре 18-го года начинается красный террор, который начался практически синхронно с закрытием третьей сессии и всего Собора.

Внезапное завершение работы Собора конечно стало следствием революции, как и само начало работы Собора в августе 17-го года было следствием другой, Февральской, революции. Надо сказать, что в течение второй и третьей сессии Собор и его члены, конечно, пытались установить контакт с новой властью большевиков, даже существовала особая делегация Собора, ставшая потом делегацией высшего церковного правления, входившая в совет народных комиссаров и общавшаяся с управляющим делами совета народных комиссаров Бонч-Бруевичем. Собор пытался донести мнение Церкви – мнение многомиллионного православного населения о том, что большевики поступают в остром противоречии с мнением миллионов людей, но революционные власти это, к сожалению, волновало слабо.

Почему фактически перестал действовать Собор? Он перестал действовать под натиском силы: большевики изъяли церковные капиталы, содержать членов Собора стало не на что, они вот-вот собирались изъять здания и помещения, в которых заседали соборяне. Именно поэтому та великая законотворческая работа, которую соборяне вели в 1917–1918 годах не была завершена, очень многие документы, выработанные отделами и комиссиями Собора, были переданы в распоряжение Высшего церковного правления Синода и Высшего церковного Совета, которые потихоньку вводили некоторые из них в действие, рассылали по епархиям. То есть по многим сферам своей работы Собор заседал не зря, уже тогда что-то пытались претворить в жизнь, но, конечно, в условиях репрессий и гонений Собор не мог сделать что-то побеждающее приход к власти большевиков.

Но, конечно, в дальней исторической перспективе историческая правда оставалась за членами Собора, которые хотели устроить Церковь так, чтобы она подлинно отвечала своим задачам служить Христовой истине, любви, служить миру среди людей, в отличие от большевиков, которые несли братоубийство и рознь в общество: классовую, материальную, культурную, и эта рознь стала огромной трагедией и для Церкви, и для нашей страны в XX веке.

 

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Южно-русский Собор 1919 года

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Всероссийский Поместный Собор 1917–1918 годов заложил для Русской Церкви прекрасную основу и навыки соборной работы и выработки решений и соборного правления. Действительно, мы много говорим о том, что подготовка к московскому Собору была очень значительной, длилась много лет, но значительным был и тот исторический шлейф, который тянулся за проведением Собора после его закрытия, и непосредственно, и в виде отголосков в наши дни.

Что касается непосредственной истории после Собора, то буквально в сентябре 1918 года завершилась третья сессия Собора, и за некоторое время до его закрытия соборяне говорили про четвертую, что работа будет продолжена, но в условиях большевистского натиска она оказалась невозможной. Тем более что страна, ввергнутая в гражданскую войну, во многих регионах оказывалась разделенной, та или иная ее часть оказывалась отделенной от центра. В частности на юге России гражданская война привела к тому, что южные губернии были фактически оторваны от центра и связи южных епархий с каноническим патриахом и Синодом фактически не было.

Поэтому через несколько месяцев после завершения Всероссийского Поместного собора на юге России принимается решение о созыве регионального Собора в городе Ставрополе, так называемого Ставропольского Собора, который чаще называют по его самоназванию – Южнорусским церковным Собором. Он  был подготовлен Предсоборной комиссией в начале мая 1919 года и заседал с 19 по 24 мая. Не так долго в сравнении с общероссийским Собором, но и другие региональные Соборы, которые прошли в эпоху московского великого Собора, тоже были короче, чем основной общероссийский Собор. Я имею в виду Всеукраинский Собор 1918 года, Сибирский того же времени.

К счастью, у нас сохранились материалы двух из них: Всеукраинского собора и Южно-русского , происходившего позднее всех региональных соборов. Очень часто в прежней советской историографии, когда упоминали об этом соборе, тиражировался старый штамп о том, что этот Собор был абсолютно контрреволюционным и политическим. Он действительно был профинансирован генералом Деникиным, Добровольческой армией, но заседал и проводил свои работы Собор абсолютно в церковном духе и духе верности патриарху Тихону и тем задачам, которые стояли в эпоху гражданской войны перед церковным руководством и приходами юга России.

Надо отметить, что в такие достаточно сжатые сроки и в условиях ощущавшейся войны и трагедии члены Собора работали очень хорошо. Во-первых, среди них было очень много членов Всероссийского Поместного Собора. Все члены Собора, сохранявшие это звание, кто находился в это время на юге России, прибыли на заседание в Ставрополь. Остальные были выбраны от южных епархий, был представитель от южного монашества, и таким образом Собор состоялся. Кроме какой-то торжественной части, он был призван выработать строй управления на юге России и было создано временное высшее церковное управление на юге России, что и было его главной задачей.

Для чего создавалось это временное высшее церковное управление? Оно будет существовать до того момента, как наладится нормальная связь с патриархом, как верили члены этого Собора, когда христолюбивое воинство генерала Деникина победит большевиков, дойдет до Москвы, возьмет ее, снова объединит все русские территории, и тогда временное высшее церковное управление прекратит свое существование и епархии войдут в канонический строй управления. Но этого, к сожалению, как мы знаем из истории, не произошло. Верх в гражданской войне одержали большевики, в результате многие из членов Ставропольского Собора 19-го года оказались потом в эмиграции, изгнанными со своих территорий, как архиереи, так и клирики с мирянами. Кто-то пострадал уже потом, после того как большевики заняли эти территории.

Пожалуй, самое главное в полной публикации всех материалов Южнорусского Собора, которые готовятся к печати Новоспасским монастырем под руководством историка Юлии Бирюковой, наверное, в том, что именно подлинный документ показывает несостоятельность тех штампов, с помощью которых этот Собор пытались показать как политический. Когда люди Церкви собирались, призывая на себя благодать Святого Духа, они работали для Церкви, а не для политики, не для какой-то сиюминутной ситуации, и это показывает Южнорусский Собор.

Позиция Собора была, в общем-то, независимая, и осуждение большевизма было для него не политической борьбой, а нравственным выбором и, скорее, даже миссионерской деятельностью. Неслучайно Южнорусский Собор принял  особое воззвание к фактически противоположной стороне – красноармейцам. Соборяне надеялись, что, прочитав его, многие из воюющих против своих собственных братьев на стороне Красной армии перейдут под знамена армии Деникина. Об опасности перестать быть христолюбивым воинством, опасности следовать той государственной власти, которая была правящей для юга России, говорилось и на Соборе, и в результате говорил святейший патриарх. Таким образом, Южнорусский церковный Собор работал в духе верности патриарху Тихону и тому строю, который учредил Всероссийский Поместный Собор.

Может быть, для истории России и даже гражданской войны этой эпохи это было незначительное, эпизодическое событие, кто-то может сказать и так. Но я думаю, в подвиге выражения правды, истины в сложной политической ситуации, когда даже южный город Ставрополь, где заседал Собор, не был еще занят большевиками, откровенно выразить свои мысли: назвать черное черным, а белое белым было высотой духа членов Собора, многие из которых, повторюсь, были членами Всероссийского Поместного Собора и многие впервые участвовали в работе Собора именно здесь, на юге России. Поэтому я уверен в том, что мы не должны забывать этой высоты человеческого духа, которая, безусловно, присутствовала в тех, кто пытался отстаивать истину в том сложном 1919 году и кто вообще продолжал все годы после завершения Всероссийского собора его традиции, был верен его решениям и в конечном счете был верен Русской Православной Церкви.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Семинарское движение конца XIX начала XX веков

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 годов, конечно, собрался не просто так. Он был призван обсудить весь огромный комплекс проблем, возникших за огромный синодальный период русской церковной истории.

Может быть, одной из таких проблем, не самых главных, но ощущавшихся соборянами, была проблема духовного образования. В общем система духовного образования Русской Церкви предреволюционного и революционного периодов достаточно хорошо известна: академии, семинарии, духовные училища. Но, наверное, ядром их были духовные семинарии, поставлявшие кадры для русского духовенства. Из них, собственно, и выходило большинство тех, кто служили Церкви в течение всей своей жизни.

И вот эта сфера церковной жизни находилась в глубочайшем кризисе в конце XIX – начале XX века. На мой взгляд, этот кризис показывал, что в системе управления Церковью есть серьезные проблемы, которые необходимо решать. Священный Собор, как мы хорошо знаем, решал эти проблемы в ситуации достаточно необычной – ситуации революционной. Тогда было неясно, что станет с его решениями. Но это другой вопрос, а я хочу показать картину того, что происходило с духовными школами до революции, до того как собрался Собор.

Я предпочитаю называть то массовое и мощное движение, которое возникло в духовных школах на рубеже веков, антисеминарским движением. Действительно, ведь семинарии создавались в Русской Православной Церкви как первые учебные заведения, очерченные рамками закона и точных церковных постановлений. Не просто домашние школы или школы при архиереи или храме, а действительно серьезные школы подготовки будущих пастырей и архипастырей Церкви.

К сожалению, то, что задумывалось еще в XVIII веке и создавалось реформами начала XIX, к концу XIX, а тем более в начале XX находилось в состоянии серьезного кризиса. Прежде всего он проявлялся в том, что духовные школы стали сословными. Практически 90 с лишним процентов студентов любой семинарии были детьми духовенства. Представители других сословий по тем или иным причинам не могли проникнуть в стены семинарий, для того чтобы получить духовное образование и стать священниками. Это было трудно.

С другой стороны, дети священников с большим трудом, когда они не хотели, как их отцы, стать служителями алтаря, с трудом проходили в светские учебные заведения, например гимназии. Это тоже было сопряжено с определенными проблемами. Эта сословная замкнутость безусловно мешала обновлению состава духовенства и, может быть, какой-то идейной свежести, которая всегда необходима в свободном служении Богу.

В 1884 году Синод под влиянием уже нового обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева принимает новый семинарский устав, который был буквально наполнен благостными пожеланиями, идеальными положениями, но на деле многие из них так и не начали работать. Если еще в 70-е годы XIX века семинарии бунтуют еще против каких-то бытовых неурядиц, заведенных порядков, то с середины 80-х годов эти бунты становятся регулярными. В чем была их причина? Наверное, в том, что именно высшее церковное управление занималось больше администрированием семинарий, чем приведением их в соответствие с духом церковности, теми задачами, которые затем должны были выполнять их выпускники.

В частности системной ошибкой была частая смена руководства духовных школ. В общем, можно откровенно говорить, что ректоры и инспектора духовных семинарий чаще всего использовали эту должность в качестве какого-то карьерного шага. Часто представители так называемого ученого монашества занимали ректорские должности, для того чтобы потом продвинуться на должность настоятеля монастыря или архиерея.

Также во многих внутренних сферах жизни семинарий господствовал формализм. Учебные программы были устаревшими, преподавали их по старым методологиями, и гимназии в этом смысле значительно опережали семинарии. При существовании многочисленных запретов в семинарии – что, в общем-то, достаточно логично, не учитывался возраст семинаристов. Надо сказать, что в старших классах гимназий учились подростки, которым было 15–17 лет, а семинаристы проходили тот же курс с опозданием в 4–5 лет, и, когда они заканчивали семинарию, им было примерно 21–22 года. А многие наставники  семинарии относились к ним в целом как к детям, которым еще 14–15 лет.

Синодальные инструкции очень строго ограничивали повседневную жизнь семинаристов, в частности они фактически приравнивали посещение публичных библиотек, концертных залов или каких-то других культурных мест к посещению кабаков или иных мест, вредных для нравственного здоровья молодых людей. Все это вело к определенным трудностям в последующей жизни семинаристов: они не были знакомы с реальной общественной повесткой. Часто, будучи рукоположены сразу после окончания гимназии в 22–23 года, они отправлялись служить на приход, не умея найти общего языка со своей паствой. В этом была огромная трудность.

Но и сами семинаристы ощущали себя неудовлетворенными, отсюда семинарские бунты, доходившие в эпоху первой русской революции 1905–1907 годов до убийств ректоров, инспекторов духовных семинарий. Все это очень плохо сказывалось на состоянии духовной школы: она бурлила, постоянно находилась в турбулентном состоянии. К сожалению, четкие и продуманные выходы из этой ситуации были обозначены только лишь Священным Собором 1917–1918 годов, в то революционное время, когда духовная семинария лишилась постоянного и надежного финансирования и ее дальнейшая судьба была под большим вопросом. В этом была трагедия дореволюционной духовной семинарии Русской Православной Церкви до проведения Собора. Но в этом опыте жизни духовной школы до революции, конечно, есть много ценного и для наших дней. И ошибки, сделанные в поздний синодальный период истории Русской Церкви, необходимо не повторить в будущем. Для этого очень важно изучать историю духовной школы до революции и то, как рассматривались проблемы духовной школы сто лет назад на Священном Соборе 1917–1918 годов.

 

Опубликовано от — Оставить комментарий

Илиодоровщина: системный кризис церковного управления начала XX века

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Наверное, иеромонах Илиодор (Труфанов) был одной из самых ярких, но в то же время трагических фигур русской церковной и церковно-общественной истории начала XX века. В нем и его деятельности отразились многие явления и, можно сказать, сбои и в церковном управлении, и в отношении синодальной власти к повседневным проблемам Русской Церкви, и еще, наверное, во взаимоотношениях общества и церковной администрации.

Наверное, не всем известен иеромонах Илиодор, хотя литература собственно о нем и затрагивающая его косвенно, огромна. Но, пожалуй, чаще всего он упоминается в связи с именем небезызвестного старца Григория Распутина. На самом деле, проблемы гораздо глубже, чем просто участие Илиодора (Труфанова) в распутинском деле и деятельности Григория Распутина.

Поначалу иеромонах Илиодор  был типичным представителем ученого монашества. Вышел из духовной академии, окончив до этого духовную семинарию, написал блестящую работу, стал преподавателем в духовной школе. Но то ли его генетическая предрасположенность – он был из донских казаков и человеком очень бурного характера, то ли обстановка, в которой он начал трудиться на церковной ниве, – первая русская революция и все общественные брожения, связанные с этим временем, повлияли на то, что даже самый первый этап его служения Церкви – преподавание в духовных школах, в частности в Ярославле, – был очень бурным и заметным.

Сначала Илиодор проявил себя как очень яркий сторонник существующих порядков: и российской монархии, и сохранения всего, из чего состояла общественная и политическая системы накануне русской революции. И это накладывалось на то, что в духовной семинарии, куда он пришел преподавателем, происходило семинарское, или, как я его называю, антисеминарское, движение, когда студенты духовных школ бунтовали против существующих порядков, хотели фактически примкнуть к существующему политическому движению. Илиодор, как молодой преподаватель, начал это пресекать, фактически бороться со своими студентами, но его не удовлетворяла эта роль преподавателя, педагога, который просто усмиряет молодежь, и вскоре он вышел в сферу общественной мысли, сферу идеологии и даже сферу политики.

Илиодор начал публиковать крайне правые статьи в газетах и после некоторого периода служения в духовных школах попадает на запад Российской империи, в Почаевскую лавру, участвует в ее издательской деятельности тоже крайне правого настроения в защиту монархии, категорически против парламентаризма. Наверное, в изданиях Почаевской лавры того времени больше, чем о Христе и о вере, говорилось именно о политике. И, наконец, находясь в Почаевской лавре, он добивается того, что Синод запрещает ему писать и публиковаться, обращает внимание на то, что он должен служить Богу, предстоять перед алтарем, а не занимать большую часть своего времени публицистикой и писанием статей в газеты. Но вспомним, что время революционное, и иеромонах Илиодор пренебрегает этим запретом. Это было его первое пренебрежение, а таких еще будет несколько.

Благодаря влиянию определенных кругов и благодаря симпатиям к нему в высших кругах, вскоре Илиодор попадает в Саратовскую епархию к будущему священномученику епископу Гермогену (Долганову) и начинает очень тесно сотрудничать с ним именно в русле общественной деятельности. Он начинает снова публиковаться. Епископ Гермоген выпускал газету «Братский листок», которая носила не чисто церковный характер, но церковно-общественный и отчасти политический. И, наконец, что гораздо важнее, чем публицистика, – это строительство собственного духовного центра.

Иеромонах Илиодор попадает на юг Саратовской епархии, в город Царицын (нынешний Волгоград) и начинает строить там Свято-Духово архиерейское подворье, которое превращается в центр «илиодоровщины». Буквально за два-три года он смог сплотить вокруг себя огромные народные массы, связанные в том числе с простыми рабочими. Тем самым иеромонах Илиодор предлагает альтернативу социалистическим партиям, которые в то время уже начинают внедрять лозунг об объединении всех пролетариев и о том, что именно социалистическая идеология должна сплотить низшие трудовые слои общества, постоянно находящиеся в трудах и заботах о хлебе насущном, но уровень социальной защищенности (говоря современным языком) которых находится на весьма низком уровне.

По мнению Илиодора, эта борьба за свою достойную жизнь должна осуществляться через преданность царю, через веру и Церковь, а не как не через то, чтобы слушать интеллигентов, которых Илиодор ненавидел, и публицистов, хотя не будем забывать, что сам он был публицист. Эти лозунги об объединении вокруг Церкви низших слоев общества стали очень популярными. Илиодору действительно удалось сплотить вокруг себя огромные массы. Его выступления, постоянные яркие, как бы сказали сегодня, пиар-акции раздражали очень многих и стали раздражать власть.

В результате в 1911 году Синод снова предписываем ему что-то, чему он не готов подчиняться, а именно просто переводит его в другой монастырь, из Саратовской епархии в Новосильский монастырь Тульской епархии. Что вы думаете, неужели Илиодор Труфанов подчинился этому распоряжению высшей церковной власти? Нет, он не подчиняется, а едет с народом в огромное паломничество по Волге, объединяя еще большие народные массы, и буквально все газеты Российской империи публикуют повседневную сводку того, что происходит с паломничеством Илиодора.

Наверное, 1911 год был пиком его деятельности. Дело в том, что его защитником был епископ Гермоген (Долганов), который в следующем 1912 году был смещен со своей кафедры в результате так называемого дела епископа Гермогена, что, конечно, повлияло и на самого иеромонах Илиодора. Здесь произошел сбой системы. Представитель черного монашества, сплотивший церковные массы вокруг народной идеи, в 1912 году отрекается от Церкви. Вся его деятельность, можно сказать, оказалась пшиком, который был, скорее, для удовлетворения собственной гордыни, собственного эго и для вхождения в политическую сферу. Не для того чтобы служить Христу, Церкви.

Это отречение в 1912 году он подписывает кровью и просит прощения у уже покойного к тому времени Льва Толстого, которого неоднократно громил и порицал в своих проповедях как антицерковного деятеля. Более того, через какое-то время Илиодор создает собственную общину, которая была вне Церкви. Через какое-то время он направляется в эмиграцию, а в советскую Россию он возвращается после революции не как православный деятель, а создатель собственного религиозного движения. Называет себя патриархом, создает собственную, можно сказать, секту – вот, к чему привела деятельность иеромонах Илиодора. Результат весьма плачевный, но он, конечно, был показателем того, что система подготовки высших церковных кадров, называемая системой ученого монашества, была не столь надежна.

В истории иеромонаха Илиодора (Труфанова) и в истории «илиодоровщины» для нас и для будущего содержится очень много поучительного. Эти ошибки, я уверен, повторить нельзя, и история в данном случае является учительницей жизни.