Алексей Беглов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Первая сессия собора 1917-1918 года проходила в достаточно драматических обстоятельствах. В конце октября, по новому стилю в ноябре месяце произошел новый государственный переворот – временное правительство было свергнуто, к власти пришла партия большевиков. Наверное, сейчас уже достаточно известно, что многие общественные и в том числе церковные деятели восприняли этот переворот первоначально как случайность, как несерьезный некий этап в развитии государственного кризиса 1917 года, никто не представлял себе, что большевики пришли к власти на долгие 70 лет. И собор поэтому продолжал готовиться к созыву Учредительного собрания. Напомню, что именно Учредительное собрание было тем единственным правомочным легитимным органом, который должен был определить будущую государственную судьбу Российского государства. Временное правительство должно было только довести страну от момента отречения к моменту Учредительного собрания. Выборы в Учредительное собрание уже шли и его открытие было запланировано на начало 1918 года.

Здесь важно сделать интересную ремарку. Дело в том, что сам собор определял себя, как церковное учредительное собрание и считал себя правомочным обращаться к государственному Учредительному собранию с определенными предложениями о форме будущих государственно-церковных отношений. Такого рода предложением было специальное определение собора от 2 декабря 1917 года о правовом положении Церкви в Российском государстве. Это очень важный и интересный документ, который представляет собой фактически церковный проект будущего договора между Церковью и Российским государством, своего рода, как бы сказали западные правоведы – конкордата между Церковью и государством. Священный собор предполагал, что Учредительное собрание рассмотрит этот документ, сделает свои предложения и потом собственно примет его. И таким образом отношения Церкви и нового Российского государства будут определенным образом юридически оформлены. С одной стороны – Церковь получит внутреннюю свободу, а с другой стороны Российское государство, как предполагалось, признает определенные заслуги Церкви в государственном строительстве и выстроит последующие взаимоотношения, как взаимоотношения сотрудничества, соработничества в деле строительства русского государства и окормления русского народа.

Однако эти ожидания соборян потерпели крах, поскольку большевики, как известно, учредительное собрание разогнали. В этой ситуации собору уже пришлось выстраивать свои отношения непосредственно с самим большевистским руководством, большевистским правительством. А большевики далеко не сразу сформулировали свою позицию по отношению к Церкви и вообще к религиозным организациям. Они это сделали только в январе 1918 года – 20 января (по старому стилю) 1918 года было подписано особое постановление, декрет, который назывался «О свободе совести и религиозных обществах» – первоначально, в первых публикациях он так назывался, позднее он публиковался под названием «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» и этот декрет фактически был своего рода ответом на определения собора от 2 декабря. По определенным пунктам мы четко можем увидеть, что это был определенный… что большевики как бы реагировали на предложения Церкви в адрес Учредительного собрания. Основная мысль декрета была та, что Церковь, прежде всего, и вообще любые другие религиозные организации вытеснялись за пределы общественной и государственной жизни. Никакое участие в общественной жизни было невозможно, религия объявлялась частным делом отдельного гражданина, а все имущество религиозных организаций изымалось в пользу государства, национализировалось. Это было воспринято Церковью, собором, как прямое кощунство, поскольку было непонятно, в чьи руки попадут храмы, монастыри, святыни и так далее.

Поэтому первая реакция собора на декрет 1918 года была очень жесткой. Собор выступил с заявлением о том, что собственно это является кощунством и призвал народных комиссаров пересмотреть соответствующие эти положения декрета. При этом есть важный нюанс, собор с самого начала, с одной стороны, очень жестко реагируя на постановления большевистского правительства, призывая отказаться от такой антирелигиозной, антицерковной политики, с другой стороны, был готов вступить с ним в определенные переговоры и искать компромисс. Вместе искать компромиссы и новую редакцию декрета, как это предполагалось. Поэтому собор в те же первые месяцы 1918 года сформировал особую делегацию для контактов с народными комиссарами, которая отправилась из Москвы в Петроград и туда вошли достаточно авторитетные люди, причем только миряне туда вошли, в том числе крестьяне, кстати, которые должны были осуществлять контакты между собором и народными комиссарами, довести до их сведения позицию Церкви и просить их пересмотреть положения декрета. Тем временем, мы должны понимать, что страна погружалась в хаос Гражданской войны.

Еще в самом начале 1918 года до появления декрета патриарх Тихон выступил с особым посланием, обратился к пастве с особым посланием, которое в том числе предполагала анафематствование всех, творящих беззаконие. Таким образом, как бы патриарх своим пастырским словом пытался остановить, растущую анархию, разгул анархии. Большевики прямым образом не назывались в этом послании, но они восприняли его на свой счет, хотя в позднейший разъяснениях, последовавших в том числе со стороны Синода и патриарха, говорилось о том, что анафема должна быть адресная – против конкретных кощунников, беззаконников, или преступников в конкретной области, городе, или селе. Это первое послание патриарха Тихона в начале 1918 года. Но в последующих своих посланиях он уже обращается с обличениями адресно, непосредственно к тогдашним правителям России – к большевистскому правительству.

Поводом для второго его послания стало (в марте оно выпущено было 1918 года) заключение Брестского мира с Германией, который передавал Германии огромные территории с православным населением, что вызвало протест со стороны патриарха и собственно Церкви. В частности, очень характерен эпиграф из одного из пророков, которым открывалось это послание: «Все говорят: “Мир, мир”, – а мира нет». И третье послание появилось осенью в октябре 1918 года и поводом для него стал собственно декрет большевиков о красном терроре. Напомню, что в ответ на покушения на лидеров большевиков – на Урицкого в Петрограде, которое закончилось успешно и на покушение на Ленина в Москве, когда он был ранен, большевики объявляют красный террор. Он заключался в том, что берутся заложники из числа дворян, из числа императорской бюрократии, из числа офицеров, духовенства в том числе и расстреливаются в ответ на те, или иные недружественные акты в отношении большевистских лидеров. Собственно, осеннее послание патриарха Тихона было посвящено обличению такой политики советского руководства. Но, тем временем, общее отношение Церкви и правительства, складывались таким образом – дело в том, что вплоть до августа месяца собор и патриарх предполагали определенный компромисс в отношениях с большевиками. Для этого собственно работала делегация собора, предполагалось, что положения декрета будут пересмотрены.

Однако в августе появилась инструкции Наркомата юстиции большевистского правительства, которая конкретизировала отдельные положения декрета и разъясняла, как его нужно применять в жизни. И эта инструкция была даже еще в чем-то более жесткая, чем сам декрет. И поэтому, после ее издания стало ясно, что компромисс, в данной ситуации по крайней мере, невозможен, или приобретает все более призрачный характер. В этой ситуации и в ситуации разворачивавшейся уже Гражданской войны, собор в сентябре 1918 года вынужден был прекратить свою работу.