Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Естественно, что представления о совести, которые были выражены в Ветхом и Новом Завете, в более развернутом виде мы находим в творениях святоотеческих. При этом надо сказать, что появляются они не сразу, а со временем. У первых отцов Церкви, например у мужей апостольских, слово «совесть» употребляется, потому что они были людьми античной цивилизации, где слово «совесть» было обычным разговорным словом, но никакого специалного богословия совести или каких-то специальных представлений о совести мы уних не находим.

Наиболее подробно из ранних авторов о совести говорят Климент Александрийский и Ориген. Климент Александрийский, например, полагал, что совесть есть призыв Логоса в человеке. Это очень интересно, потому что в египетской цивилизации и у стоиков мы видим представления о том, что совесть есть голос Бога в душе человека; и Климент Александрийский как человек, который первоначально был ориентирован на античную культуру и только потом стал христианином, действительно, в каком-то смысле соединяет в  своих представлениях о совести, с одной стороны, апостольские представления о том, что совесть – это некая часть человеческой природы, то, что дано человеку Богом и что может ошибаться или быть немощным, и представления стоические, которые гениалогически могут восходить даже к Египту, о том, что совесть – это голос Логоса, голос Бога в душе человека. В то же время Климент, понимая, что совесть – это все же некая тварная часть человеческой природы, говорит, что свою чистоту она получает от Господа. Таким уточнением он как бы ограничивает влияние стоического представления о совести как непосредственно совести Бога. Все-таки совесть не самодостаточно, а получает опору в некотором Божественном водительстве.

Наиболее подробно из святых отцов золотого века о совести говорит Иоанн Златоуст. Святитель Иоанн, по оценкам ученых, говорил о совести настолько прямо и ставил ее так высоко, что считал, что человеку вообще больше не нужны никакие водители. Некоторые современные исследователи говорят, что его можно обвинить чуть ли не в язычестве, хотя, конечно, никаких оснований для этого нет, просто он настолько высоко ставил совесть, что считал, что больше человеку не нужен ни закон, ни что иное. Только потому, что человек отпал от водительства совести, ему понадобились какие-то внешние рамки.

Святитель Иоанн Златоуст одним из первых дает подробное определение совести. Он буквально говорит, что совесть – это способность познания добра и зла, которая в человеке врождена, и продолжает: «нам не нужно учиться, что блуд есть зло, а целомудрие добро, мы знаем это от начала. Он только запретил грех, а не учил о нем». Иоанн Златоуст говорит, что Бог не учил о грехе, не говорил, почему что-то плохо или хорошо, а просто сказал, что это недолжно, а все основания мы должны были найти в собственной совести. Более того, интересно, что дальше святитель говорит, что «Он (Бог) расположил нашу совесть и волю любить добродетель, а против греха враждовать еще до их совершения на деле». Оказывается, совесть не является просто способностью рассуждать, но как бы к чему-то уже расположена. В данном случае расположена к добру и, напротив, противостоит злу.

Очень интересно, что для святителя Иоанна есть такие поступки, которые не являются плохими сами по себе, а являются плохими от того, что, когда мы их совершаем, то находимся уже в некоторой готовой, сложившейся ситуации. Например, он говорит: «Тот, кто ест идоложертвенное по неведению, свободен от обвинений, потому что оно дурно не по природе, но нечистоту производит помышление». То есть если человек не знал, что нечто является грехом, в данном случае идоложертвенное, то он менее нравственно ответственен, потому что грех – это то, что происходит в мыслях, то, из чего человек исходит, а не только то, что совершает.

Кроме того, интересно, что, с точки зрения Иоанна Златоуста, совесть неуничтожима. Он прямо пишет, что «в какую бы глубину зла мы не впали, судия души нашей не истребляется, но остается неподкупным, и никто прямо не скажет, что неправда есть добро, но выдумывает предлоги и употребляет все меры, чтобы по крайней мере оправдать себя хотя бы словами». Конечно, такое высокое представление о совести, об ее безошибочности было характерно  не для всех представителей святоотеческого богословия. Особенно в аскетической литературе (о которой нужно говорить отдельно) можно видеть, что совесть все же не является абсолютным свидетелем.

Для святоотеческого периода очень важными являются представления о совести Иоанна Дамаскина, который говорит, что в человеке существуют три закона. Есть закон Божий, есть закон ума нашего и есть закон греха. И когда закон Божий входит в наше сердце, в наш ум, он возбуждает совесть, которая, как говорит Иоанн Дамаскин, является законом нашего ума, и отвращает ее от закона греха. Получается, что закон Божий и закон греха как бы борются в человеке за закон ума нашего, то есть за совесть, которая расположена, с точки зрения преподобного Иоанна, к совершению добра. Таким образом из его слов можно заключить, что совесть не является  непосредственным голосом Бога в душе, потому что закон Божий есть закон Божий, а совесть есть наша способность, которая ориентируется на этот закон Божий и дальше ориентирует нас в вопросах добра и зла.