Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
XVII век считается веком расцвета русской культуры. И это понятно, потому что после Смутного времени, после великого разорения начинают снова строиться храмы, причем большей частью каменные, особенно в столице. До этого большей частью строились храмы деревянные, теперь начинается каменное строительство, московский стиль называют русским узорочьем. Действительно, при Романовых, Михаиле Федоровиче и особенно Алексее Михайловиче, происходит украшение столицы новыми зданиями, и дворцовыми, и храмовыми, и монастырскими и т.д.
Происходят очень интересные процессы и в иконописи. Если до XVII века были, конечно, и княжеские мастерские, но иконописание в основном было монастырским, монашеским, то сейчас главным становится царское иконописание, организуется Оружейная палата. Сейчас мы больше связываем Оружейную палату с ювелирными изделиями, где находятся разные царские регалии, но в XVII веке она имела несколько иное значение. Прежде всего там был иконописный цех. Иконописцы выполняли царские наказы, писали иконы, расписывали кареты, делали карты, то есть были мастера на все руки.
Более того, в Оружейной палате были не только русские изографы, но приглашали, особенно при Алексее Михайловиче, и западных мастеров. Вообще в XVII веке был большой интерес к западному искусству. Обычно с легкой руки Пушкина мы говорим, что Петр прорубил окно в Европу. На самом деле, уже при Алексее Михайловиче, можно сказать, была открыта и дверь.
Чтобы понять, что происходит в это время в иконописи, достаточно посмотреть на работы первого мастера Оружейной палаты, изографа, жалованного иконописца Симона Ушакова. Это удивительный художник своего времени, но который при этом стал символом новшества. Как говорил он сам и его коллеги по Оружейной палате: они вводят искусство живоподобное, писать «яко живо». То есть условность иконы уже не удовлетворяла людей в XVII веке. Они уже видели западные портреты. Художники, приглашенные ко двору Алексея Михайловича как мастера портретов, делали не парсуны – портреты, похожие на иконы, а настоящие портреты. Мы знаем портреты Алексея Михайловича, портреты Никона и так далее.
Глядя на эти портреты, глядя на гравированные Библии, например, была очень популярна голландская Библия Пискатора, художники-иконописцы тоже вводили новые элементы в свои иконы. Если мы посмотрим, например, на лик Спаса Нерукотворного, написанного Симоном Ушаковым, мы увидим, что это почти анатомически правильный лик, уже не лик, а лицо. Если посмотрим, как строится фигура на иконах Симона Ушакова, тоже увидим, что он стремится к анатомической правильности. Мы видим, что вводится светотень, чего раньше не было.
Появляются элементы пейзажа, то есть не условные горки, условные деревья и условные палаты, а уже барочные формы архитектуры, пейзажные элементы. Например, на фоне иконы «Иоанн Предтеча – Ангел Пустыни», которую писали и Тихон Филатьев, и Зубов, мы увидим разнообразный пейзаж, где чуть ли не зайчики прыгают по горкам и скачут по деревьям белочки. Получается, что художника интересует уже не условность пейзажа, а реальный пейзаж, не условность лика, а реальное человеческое лицо.
Отчего это происходит? Часто XVII век обвиняют в секуляризации и обмирщении Церкви, но это не совсем так. Дело в том, что иконописцы начинают чувствовать себя художниками, им уже тесно в рамках канона, хочется показать свое мастерство, тем более они видят, как пишут их западные коллеги. И в икону вводятся элементы картины, элементы живописи, живоподобия, как говорили художники.
Симон Ушаков все время пытается сделать что-то новое. Тем не менее нельзя обвинить его в том, что он совсем уходит от духовной основы, просто духовность в это время понимается по-новому. Появляется как бы новое благочестие. Во-первых, эта эпоха книжная. Если в Средневековье икона была как Библия для неграмотных, очень часто ее называли заменой книги. Теперь книга становится реальным предметом, поэтому икона перестает быть этой книгой. Наоборот, в икону очень часто вводится книга, не рукописная, а печатная, что в некотором роде нонсенс. Но, значит, икона должна являть что-то иное.
Икона должна являть красоту Царствия Небесного. Раньше тоже так было. Но какая теперь это красота? Красота, которая близка к красоте этого мира. XVII век – это время Раскола, когда появляются противники реформ Никона и сторонники старых обычаев, в том числе и икон старого письма. Но старые иконы к этому времени дошли потемневшими, под темной олифой, и старообрядцы часто копировали их такими потемневшими.
В споре со старообрядцами друг Симона Ушакова иконописец Иосиф Владимиров, обращаясь к дьякону Иоанну Полешковичу, спрашивает: «Почему вы пишете святых яко очаделые? – как будто они чадом покрыты – Ведь они не были темны ликом, они были прекрасны». Это новое понятие о красоте, новое понятие о свете – писать светло, но со светотенью, писать красиво, но ориентируясь уже на красоту этого мира – это теперь становится в центре внимания иконописцев.
Повторяю, это еще не уход в светское, когда икона заменяется картиной, хотя уже есть элементы барокко, элементы картины, но это новое понимание красоты, новое понимание благочестия, того, что должна собой явить икона. Нельзя сказать, что на этом заканчивается православная традиция. Нет, икона развивается дальше, она найдет другие пути, но на этом, конечно, заканчивается древнерусское искусство.