Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», заведующий отделом поэзии.
Старший научный сотрудник Государственного литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине»)
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
Я уже говорил, что существует книжка в «Поэтической библиотечке школьника» в издательстве «Детская литература» книжка Пушкина, томик, составленный Корнеем Ивановичем. Мне действительно как-то очень горько, что до сих пор эта книга не переиздана ни разу, как и книга Блока, составленная Чуковским в этой же серии. Вот я держу ее в руках. Горько по нескольким причинам. Во-первых, это просто интересно – эти два имени рядом. В конце концов переиздается же по сей день том стихов Киплинга, составленный Томасом Элиотом и сопряжение двух имен дает дополнительную читательскую какую-то заинтересованность в этом во всем. Во-вторых, ведь Корней Иванович не просто так составил в 1962 году эту книжку Пушкина, он это сделал в защиту Пушкина. Он действительно считал, что советская преподавательская система школьная, за исключением, конечно, влюбленных в свое дело учителей литературы, коих было немало и есть… в общем она построена так по всем своим методикам и выкладка, что влюбить в Пушкина она вряд ли может.
У него в 1937 году была такая собрана работа «Литература и школа», он ее включил в книгу «От двух до пяти». Это включение было недолгим, в 1939 году книга «От двух до пяти» была названа буржуазной и на полтора десятка лет, вообще говоря, запрещена. Ее не выдавали даже в библиотеках. И я думаю, не только потому, что Корней Иванович в ней цитировал так называемых буржуазных психологов, сам тон этого разговора был поперек советской воспитательной системе, я просто уверен в этом. Но и когда книжка снова стала выходить, то есть уже в оттепельные, так называемые времена, проблема преподавания Пушкина в школе осталась проблемой. И Корней Иванович снова включил это в свою работу 1930-х годов «Литература и школа» и в книгу «От двух до пяти». Я процитирую небольшой кусочек:
«Сейчас, например, все шестиклассники испытывают великую скорбь. И причина их скорби – Пушкин. Как сквозь колючий кустарник, пробираются двенадцатилетние дети сквозь такие непонятные строки:
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой мольбе,
И не завидовать судьбе
Злодея, иль глупца в величии неправом,
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединенье величавом
Слышнее ваш отрадный глас…
И т.д.
Нужно свирепо ненавидеть Пушкина, и наших детей, чтобы предлагать двенадцатилетнему школьнику такой архаический текст, полный славянизмов и непостижимых метафор.
Я не говорю, что советские школьники при их понятливости и упрямом трудолюбии, не могут в конце концов одолеть эти дремучие строки. Могут. Но не требуйте, чтобы с именем Пушкина после этой тяжелой работы была у них связана радость.
Между тем, если бы составители программы вместо «оракулов» и «суетных оков» дали детям такие стихи, как, например, «Ворон к ворону летит», «Вурдалак», «Бонапарт и черногорцы» и прочие, изучение Пушкина стало бы для шестиклассников праздником».
Так вот эти стихи все включены в эту книгу, разумеется.
«Если же Наркомпросу не терпится заявить малышам о либеральных симпатиях юноши Пушкина, пусть даст им четыре стиха из «Деревни» (ровно четыре, не больше!):
Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря? –
Да концовку из послания к Чаадаеву. Это сбережет семь или восемь часов для более полезных занятий. И, главное, с именем Пушкина не будет у школьников связано представление о какой-то сплошной тарабарщине, которую одолеваешь, тоскуя и тужась.
Но Наркомпрос упорно скрывает от них того Пушкина, которого они могли бы полюбить. Даже одиннадцатилетним ребятам (в пятом классе) он навязывает «Дубровского» и «Зимнее утро», то есть опять-таки то, что нисколько не соответствует их возрастным интересам.
Они на всю жизнь влюбились бы в Пушкина, если бы им дать, например, «Делибаша»:
Делибаш уже на пике,
А казак без головы!»
Я вспоминаю в этой связи, что, когда я читал книжку Лидии Корнеевны Чуковской «Памяти детства», вначале она называлась «Памяти моего отца», книжку, которая была написана сразу после смерти Корнея Ивановича в начале 1970-х годов, но которую Лидия Корнеевна не могла выпустить в Советском союзе, потому что ее исключили из Союза писателей за разного рода правозащитную деятельность. И книга вышла сначала по-русски в Америке, первый раз она появилась в Советском союзе в самом конце 1980-х годов. Сейчас она издана уже много раз. У меня в руках томик из собрания сочинений Лидии Чуковской. И вот она здесь пишет, как раз, как Корней Иванович воспитывал их стихами. Но воспитывал стихами – ритмом, музыкой, звукописью. Очень коротенькая цитата из Лидии Корнеевны:
«Очень полюбился нам также веселый пушкинский «Делибаш», – пишет Лидия Корнеевна от лица себя – маленькой девочки, то есть она пишет это, вспоминая, как она была маленькой, – Перестрелка за холмами;
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками
Вьется красный делибаш.
Пушкин предостерегает казака от делибаша и делибаша от казака; но напрасно.
Мчатся, сшиблись в общем крике…
Посмотрите! Каковы?..
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Ритм – лучший толкователь содержания. Хотя речь идет тут о войне, о двойном убийстве, – ритм говорит об игре. Недаром в другом четверостишии Пушкин называет кровавую стычку «лихой забавой». Никакого ужаса эти стихи не внушают, напротив, веселье. И мы, подчиняясь истине ритма, при всякой удаче: соскочишь ли с забора, вывернешь ли тяжелый камень, отгонишь ли осу, собьешь ли сосульку, орали:
Посмотрите! Каковы?..
Делибаш уже на пике,
А казак без головы!»
Вот это желание влюбить в Пушкина, а через уже эту влюбленность потом, опираясь на эту влюбленность, рассказать о всех исторических и прочих реалиях, которые необходимы при понимании пушкинских стихов, об этом болела у Корнея Ивановича голова и сердце. И повторюсь, мне очень грустно и жалко, что его книжка Пушкина, составленная им, до сих пор не переиздается. Мне кажется, что и сегодняшние юноши старшеклассники и гуманитарии будущие, и не гуманитарии оценили бы эту книгу, которая вроде бы начинается «Пророком» и заканчивается «Памятником», а между тем, я не представляю другого человека, который предпоследним стихотворением поставил бы:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить… И глядь — как раз —умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
Мне кажется, полюбить Пушкина через книжку, составленную Корнеем Ивановичем можно.
Я ничего не сказал об отражении Пушкина в отражении Пушкина в сказках Чуковского – это я предоставляю дорогим зрителям сделать самим. Но вообще мечтается, чтобы не только следы Лермонтова, Некрасова, Дениса Давыдова, Гумилева – это то, о чем уже написано, были обнаружены в сказках Корнея Ивановича, но и следы Пушкина. Скажу только об одном, маленьком и очень явном следике, о его самой первой сказке «Крокодил». И вот кусочек из «Крокодила», под которым Корней Иванович поставил точную дату – 1916 год. Я напомню сюжет «Крокодила», там по городу Петрограду идет крокодил, мальчик Ваня Васильчев, который его не боится, вынимает игрушечную саблю, крокодил испугался, выплюнул городового, которого проглотил, собачку, которую проглотил. Ваня отпускает его в Африку. Крокодил приезжает в Африку, ябедничает, что он видел зоопарк. Африка вся идет на Петроград, схватили девочку лялечку и так далее. И вот эпизод – это шестая главка, Ваня просит отдать лялю, а звери говорят, что:
Если из плена вернутся тигрята,
Львята с лисятами и медвежата –
Мы отдадим тебе Лялю твою.
Но тут из каждого двора
Сбежалась к Ване детвора:
– Веди нас, Ваня, на врага.
Нам не страшны его рога!
И грянул бой! Война! Война!
И вот уж Ляля спасена.
В этих последних двух строчках – самом коротком описании батальных действий в русской литературе, я думаю и в мировой: «И грянул бой! Война! Война! И вот уж Ляля спасена» мы конечно слышим «Полтаву»: «И грянул бой, Полтавский бой!»
Вот один самый коротенький такой следик. Закончу тем же, чем и начал, словами Корнея Ивановича о Пушкине лирического свойства, более того, его одним из редких взрослых стихотворений. Сразу после войны в 1946 году он шел по улице Горького, ныне Тверской, снова, как она и была когда-то и в общем, на душе у него было нехорошо. В «Правде» выругали его военную сказку «Одолеем Бармалея», которая потом никогда не переиздавалась, кроме научных изданий, огромный был подвал в газете «Правда» – «Пошлая и вредная стряпня Чуковского». На войне погиб сын Борис, разбили бомбы квартиру старшего сына Коли, денег не было, в общем, все было нехорошо. И он увидел, как у памятника Пушкину няньки и мамки с детишками нарезают на колясках круги, дети играют. Может быть там даже в какие-то старинные времена было что-то вроде песочницы, не знаю, в общем, он остановился около этого дела, посмотрел и на душе у него потеплело и он, придя домой свои впечатления описал стихотворением:
Никогда я не знал, что так весело быть стариком.
С каждым днем мои мысли светлей и светлей.
Возле милого Пушкина, здесь на осеннем Тверском,
Я с прощальною жадностью долго смотрю на детей.
И, усталого, старого, тешит меня
Вековечная их беготня и возня.
Да к чему бы и жить нам
На этой планете,
В круговороте кровавых столетий,
Когда б не они, не вот эти
Глазастые, звонкие дети,
Которые здесь, на моем
Грустном, осеннем Тверском,
Бездумно летят от веселья к веселью,
Кружась разноцветной своей каруселью,
В беспамятстве счастья, навстречу векам,
Каких никогда не видать старикам!
По-моему, замечательное стихотворение и сейчас я думаю, что когда в Переделкино, где Корней Иванович прожил последние, пятнадцать то точно лет своей жизни, после смерти супруги, туда перевез весь свой архив и там образовался желанием его читателей, образовался музей, я думаю, что сейчас, когда современные младшие школьники будут продолжать меня спрашивать: «А бывал ли здесь Пушкин?» – то, поглядывая на их родителей, стоящих за их спинами, в общем, я смогу вполне уверенно сказать, что да, бывал, не раз и еще будет. Я рад, что мы поговорили, соединив рядом эти два имени и будем надеется, что это вступление в какую-нибудь будущую серьезную исследовательскую тему.