Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

История ранневизантийской империи всегда воспринимается как история империи христианской. Однако в IV веке большая часть, а в V веке от трети до половины населения империи сохраняло приверженность традиционным языческим культам – отеческой религии. То есть влияние язычества на политическую, религиозную и социальную жизнь ранневизантийской империи было очень значительным.

Традиционно представляется, что язычество – это некий устоявшийся набор верований и представлений. Ничего подобного. Как говорил замечательный английский историк Джонс, позднеантичное, или ранневизантийское, язычество представляло собой пеструю амальгаму различных культов, суеверий, философских и интеллектуальных построений и т.д. и т.п. По сути, в империи сосуществовало огромное количество различных национальных синкретических религиозных культов, теософских учений, которые тоже, при определенных условиях, могли быть восприняты как религиозные доктрины. И все это понималось под именем язычества.

Понятно, что ко времени правления Константина Великого бо́льшая часть населения империи была языческой. Но по мере наступательного развития христианства новая вера завоевывает себе все больше и больше поклонников. Однако мы видим, что в некоторых слоях ранневизантийского общества язычество держится с заметной силой.

Прежде всего, это крестьянство, которое традиционно является наиболее консервативной частью общества. Для него правильность языческой доктрины подтверждается самим циклом жизни: переменой времен года, в которых можно увидеть воскрешение Осириса, Адониса или схождение Персефоны в мрачный Аид, восходом и закатом солнца, урожаем и т.д. и т.п. В силу своего консерватизма язычниками были очень многие земледельцы империи, в том числе совсем необразованные. Так еще в конце VI века монофизитский епископ Иоанн Эфесский найдет несколько десятков тысяч язычников в гористой Вифинии, которая находится всего в паре сотен километров от столицы, Константинополя. И там они жили два с половиной века после того, как императоры уже исповедовали христианство.

Второй общественной страдой, в которой язычество держалось на удивление крепко, была восточно-римская аристократия и генетически связанная с ней культурная элита, условно говоря, интеллигенция восточно-римского мира. Здесь тоже не удивительно, почему так переживали из-за упадка своей веры эти люди. С одной стороны, для аристократии язычество было неразрывно связано с политическими традициями восточно-римских провинций. В каждом полисе, каждой муниципии существовали свои культы, и эти культы являлись в некотором смысле выражением уникальности этого полиса. Местные полисные религиозные празднества объединяли всех жителей муниципии в единый коллектив, который возглавляла, конечно же, местная аристократия, представляемая курией, то есть муниципальным советом – буле.

Далее, для многих образованных людей Восточной Римской империи язычество было неразрывно связано с классической традицией – образованием. Гомер, Гесиод воспринимались не просто как литературные тексты, но как боговдохновенные религиозные трактаты, которые открывали – возможно, с помощью некоторого герменевтического анализа – сокрытые тайны мироздания. То есть человек, с молодых ногтей обучавшийся сначала у ритора, потом у городского софиста, читавший эти тексты, потом ехавший в Афины, или Александрию, или Антиохию и там толковавший греческих философов, Платона, просто не мог отказаться от язычества: это значило почти то же самое, что отказаться от всей своей культурной традиции, простиравшейся в прошлое на более чем тысячу лет. Для многих Отцов Церкви, получивших классическое образование, выбор между литературой, языческой, и религией был очень сложным, и они буквально с мясом выдирали из себя это пристрастие к классической литературе.

Таким образом, мы видим, что язычество имело множество последователей и, следовательно, было еще политически вполне активным.