Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», заведующий отделом поэзии.
Старший научный сотрудник Государственного литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине»)
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
Я как-то все время вспоминаю кабинет Чуковского в Переделкино. Вот, как входишь, прямо и вверх поднимаешь глаза – там висит маленькая фигурка рыцаря сицилийского, которого, я думаю, Корнею Ивановичу подарила Ахматова, такого рыцаря давали в Италии, когда ей давали премию «Этна — Таормина», огромная японская рыба из ткани на потолке, иностранные книжки и на верху шкафа стоит в коробке такой четырехтомник очень выразительный. И когда подходишь близко, то видно, что это знаменитый перевод и комментарий Владимира Владимировича Набокова к Онегину.
Когда мы с сотрудниками музея изучали это издание, то конечно обратили внимание на большое количество пометок Чуковского. Вообще в доме Чуковского книг без его пометок практически нет. В самом начале перестройки горбачевской, в 1886, по-моему, году, усилиями внучки Корнея Ивановича – Елены Цезаревны, вышла книга «Высокое искусство» – книга Чуковского о теории художественного перевода. И вот тогда приложением к этой книги, впервые в книжном издании, до этого как раз в журнале, по-моему, «Дружба народов», вышла статья Чуковского «Онегин на чужбине», большая часть которой посвящена набоковскому сюжету. Есть такая легенда, я думаю, что это правда, что Корнею Ивановичу предлагали вести переговоры о публикации этой статьи, довольно ехидной критической статьи, о том, что происходит с переводами Пушкина на языки европейские в периодике какой-то советской. Большой кусок посвящен Набокову. Кто был таков Набоков для советской власти и для советских издательств, мы с вами понимаем. И Корней Иванович согласно легенде, сказал в разговоре, что если бы мне разрешили написать во вступлении, или в том месте, где я подхожу к разговору о Набокове, что Набоков – выдающийся русский писатель, то и разговора бы не было, но мне этого не разрешили.
И вот спустя много лет после смерти Корнея Ивановича эта статья вышла и вошла в его собрание сочинение, в третий том «Англо-американские тетради», в составлении которого я благодаря судьбе, принимал участие.
«Что сказать об английских переводах «Евгения Онегина»? Читаешь их и с болью следишь, из страницы в страницу, как гениально лаконическую, непревзойденную по своей дивной музыкальности речь одного из величайших мастеров этой русской речи переводчики всевозможными способами превращают в дешевый набор гладких, пустопорожних, затасканных фраз.
Стоило Пушкину сказать о Татьяне:
Сквозь слез не видя ничего, –
как американская переводчица мисс Бэбетт Дейч (Deutsch) поспешила, так сказать, за спиною у Пушкина прибавить от себя описание Татьяниных глаз, о которых в оригинале ни слова:
И ослепленная слезами, которые блестели (!)
Неприметно (!) на ее больших (!) карих (!) глазах… (!)
Стоило Пушкину сказать об Онегине:
Расправил волоса рукой, –
как та же переводчица ни с того ни с сего описывает от имени Пушкина руку Онегина, о которой в оригинале опять-таки нет ни намека:
…узкой (!)
И белой (!) рукой он быстро (!) пригладил (!) волосы (!)».
Надо сказать, что Бэбетт Дейч была одной из первых переводчиков, кстати говоря, и сказок Чуковского на английский язык и некоторых других его книг. Я листаю этот текст и дохожу до… нет, не дохожу, сам себя прерву. Вот смотрите, вторая главка как чудесно начинается:
«Крошечный, микроскопически-мелкий вопрос: какой был цвет лица у Ольги Лариной, невесты Владимира Ленского? Пушкин отвечает на этот вопрос недвусмысленно: по контрасту со своей бледнолицей сестрой, Ольга отличалась «румяной свежестью» (гл. 2, XXV) и однажды, когда ей случилось слегка взволноваться, она, по словам поэта, стала –
Авроры северной алей,
(гл. 5, XXI)
то есть, говоря попросту, лицо у нее сделалось красным, ибо кто же не знает, какой пунцовой бывает зимняя заря над снегами.
Да и вообще Ольга была краснощекая. Все помнят насмешливо презрительный отзыв Евгения:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне
Американский переводчик романа мистер Юджин М. Кейден (Kayden) так и перевел те стихи, где говорится о наружности Ольги: rosy (румяная); ее лицо было «более алым, чем утренний свет» (rosier than morning light)2.
В другом, более раннем американском переводе «Евгения Онегина» – мисс Доротеи Пралл Радин – лицо Ольги, в соответствии с подлинником, названо «круглым и красным» (round and red).
Так же передал эти эпитеты другой переводчик, Оливер Элто», в своей версии «Евгения Онегина»:
Лицо у нее круглое и красное.
Поэтому с таким изумлением я встречаю в новом американском «Евгении Онегине» следующий перевод этих строк:
Она кругла (?!), у нее красивое (?!) лицо,
Подобное этой глупой луне
На этом глупом небе3.
Почему красивое? Да потому, – поясняет переводчик (Вл. Набоков. – Ред. ) в своих комментариях, – что в древней России (в XIV – XVI вв.) красный означало красивый. От тех времен осталось название Красная площадь. И в крестьянской речи и в фольклоре недаром говорится «красное солнышко», «красна девица», «красный угол» (II, 332 – 334).
Но ведь Онегин не крестьянин и не современник Ивана IV. В его лексиконе, как и в лексиконе всех современных ему культурных людей его круга, слово красный раньше всего означало цвет, а не форму».
Вот так подступаюсь я к разговору о том, что сделал с Набоковым Корней Иванович Чуковский в своем разговоре о пушкинском Онегине в статье «Онегин на чужбине».