Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
В XX веке в русской культуре «Дон Кихот» стал основой для многих литературных произведений, для стихов, для нескольких инсценировок, для сценариев кинофильмов. Я упомяну две таких интересных работы – это пьеса Михаила Афанасьевича Булгакова «Дон Кихот», где он по-своему воспринимает сюжет Сервантеса и максимально разводит трагические и комические моменты этого романа. И финал этого романа очень удачный и очень театральный. То есть когда вроде бы все хорошо окончилось, все счастливы, все разрешилось, именно в финале, как контраст к этому происходит трагедия – смерть Дон Кихота, буквально, как будто кинематографический такой параллельный монтаж у нас есть, когда счастье, хэппи энд монтируется с неожиданным трагическим финалом, со смертью Дон Кихота. И самое интересное здесь то, что те мысли, которые Булгаков отдает Дон Кихоту, они не только Сервантеса. Это мысль о том, что все люди на самом деле добрые, она напрямую соотносится с тем романом, который Булгаков в течение многих лет писал в стол, не надеясь на какую-то публикацию, с «Мастером и Маргаритой». С линией Иешуа. Эта мысль о том, что все люди нравственные и добрые на самом деле изначально, что-то их испортило. Вот эта мысль, которую он из своего романа переносит в сюжет о Дон Кихоте, отдает ее сервантесовскому герою.
Та же мысль об изначально доброй природе человека присутствует и в сценарии Евгения Шварца, который он пишет для режиссера Григория Козинцева. Этот киносценарий интересен еще и потому, что также, как у Булгакова пьеса соотносится с романом, который тогда еще не вышел в свет, также у Евгения Шварца сценарий «Дон Кихота» соотносится с запрещенной в то время пьесой «Дракон», посвященной проблеме человека и власти. Эта пьеса «Дракон» о Ланселоте, который приходит в город и хочет освободить этот город от власти дракона, она писалась в военные годы и вроде бы посвящена была, аллегорически изображала фашистскую диктатуру. Но параллельно, в общем-то, можно было ее воспринимать, как и сатиру, и как глубокое размышление над природой власти вообще, тем более, что в Советском союзе тоже было далеко не все так просто. Пьеса была тем временем запрещена, а мысли Ланселота, которые кстати говоря выпали из известного фильма «Убить дракона», мысли Ланселота об изначально доброй и прекрасной природе человека, Шварц отдает Дон Кихоту. Опять же отдает герою Сервантеса. И момент с мельницами, сцена с мельницами в фильме Григория Козинцева и в сценарии Евгения Шварца помещена в финал. Действительно очень яркий образ, очень яркая сцена, которая у Сервантеса присутствует в самом начале первого тома. Но как финальная сцена, как сцена, предвещающая финал и смерть главного героя – это очень хорошая кульминация. Именно поэтому Шварц и Козинцев переносят ее в финал. И именно там Дон Кихот, который крутится вместе с лопастями этой мельницы произносит свой монолог о том, что я все равно верю в добрую природу человека и даже ты злобный волшебник Фристон, никогда не сможешь поколебать мою веру.
Образ золотого века, который у Сервантеса в романе связан безусловно с прошлым – это золотой век, когда все были счастливы, у Шварца он относится скорее к будущему, скорее к желаемому идеалу, к которому идет главный герой. Мы все равно доживем до золотого века, и никакие злые волшебники нам не помешают. «Вперед, вперед, – говорит он, – и ни шагу назад», – вольно, или невольно цитируя Сталина, что интересно конечно в этом контексте получается. И перед смертью Дон Кихоту в этом фильме является Дульсинея, а дальше идет кадр, где это будущее, незаявленное в романе Сервантеса, это будущее воплощено метафорически – Дон Кихот снова на Росинанте, Санчо снова на осле и оба они идут в вечность, уходят в даль. Так эти герои и продолжают идти в вечность, так они и продолжают присутствовать в русской мировой культуре до сих пор. И видимо каждая следующая эпоха в них будет находить много-много нового и воспринимать этих героев по-своему.