Дон Кихот в русской литературе

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

В 1860 году Иван Тургенев читает свой известный доклад «Гамлет и Дон Кихот». Он не случайно сближает эти два образа Шекспировского героя и героя Сервантеса. Более того, героя Сервантеса можно сопоставить и с другими образами из великих трагедий Шекспира. Все эти тексты относятся к позднему Возрождению – к началу XVII века. Это самый конец культуры Возрождения – это трагедия ренессансной личности. Чтобы понять две эти движущие силы, ту эстетическую и этическую основу, которая лежит в основе этих текстов и этих персонажей, ставших вечными образами в мировой культуре, стоит разобраться в том, что лежит в основе эпохи Ренессанса, эпохи Возрождения.

Литературоведы и искусствоведы относят начало Возрождения к разному немножко времени – это может быть и XIV век, это может быть и XV век, как в случае с искусством, но тем не менее Возрождение началось в Италии с того, что образ человека не то чтобы отменил собой образ Бога, нет, он его конечно же не отменил, но теоцентрические воззрения средневековья, когда все вокруг Бога, когда все вокруг библейского текста, единственно авторитетного, сменяются сложными отношениями человека и Бога. Если мы заглянем в библейский текст, мы увидим эту мысль о том, что человек создан Богом по образу и подобию Божьему. Человек – это творение Божье, причем финальное, лучшее творение Божье. А давайте теперь задумаемся на тот счет, что человек творение Божье и человек лучшее творение Господа, каким же образом может быть он несовершенным по сравнению с миром небесным? Если человек – лучшее творение Господа, но в нем уже нечто божественное растворено, он сам по себе несет печать божественного замысла. И отсюда новые отношения человека и Бога – отношения очень сложные, отношения, которые сначала воспринимались, как гармоничные, потом развивались, например, в поэзии Микеланджело они уже превращаются в сложнейшую диалектику – кто я на самом деле в этом мире.

И в этом плане знаменитая фреска Микеланджело в Сикстинской капелле – «Сотворение Адама», когда Бог как бы свои силы, там символически эта преемственность дана, Бог свои силы какие-то передает человеку, что-то свое божественное передает человеку и человек не менее прекрасен, чем Бог. Это как раз символ эпохи Возрождения. Человек – титан, это видно и на той самой фреске Микеланджело, это видно и в литературе Возрождения. Человек титан, человек, который очень многое может, человек, который осознает свое исключительное место на этой земле. Такого человека на излете Возрождения мы видим в трагедиях Шекспира – человек, который может бросить вызов ходу вещей. Также бросает вызов ходу вещей, своему времени, своему миру и Дон Кихот. И Дон Кихот в этом плане ренессансный герой, который дерзнул – это великое дерзание, поставить свою волю, поставить свою мечту и свою веру против всего окружающего мира.

Но это только одна сторона вопроса. другая сторона вопроса – это то, что в книге «Дон Кихот» обобщены литературные традиции эпохи Ренессанса. Литературная традиция рыцарского романа восходит конечно к средневековью, но вместе с тем очень важно отметить, что средневековых рыцарских романов Мигель де Сервантес скорее всего не читал. Тогда отношения с литературой были другие, традиции были другие и литература достаточно быстро выходила из круга чтения, выходила из обихода, забывалась, терялась, не переиздавалась. Старую литературу сменяли новейшие литературные произведения, новейшие тексты. Для средних веков появление рыцарского романа стало символическим, можно сказать образным воплощением идеалов эпохи. Не случайно в рыцарском романе средневековом появляется образ Грааля, который связан на каком-то духовном мистическом уровне с реальностью рыцарских походов, то есть путешествия к некой мистической цели. Не случайно появляется сюжет о Тристане и Изольде, или Ланселоте и Дженевре, этот сюжет об адюльтере, это действительно отражение реальности идеала куртуазной любви, характерного для той самой эпохи XII века. Эти романы действительно выражали идеалы своей эпохи. Романы, которые появляются в Испании, Португалии в XVI веке – знаменитый «Амадис Гальский» про этот роман не раз говорит Мигель де Сервантес в своем романе «Дон Кихот», эти романы уже пишутся, исходя из совершенно других эстетических воззрений, совершенно другие эстетические представления характерны для авторов. Это романы скорее сказочные, это приятное времяпрепровождение. Это авантюрные повествования, которые должны не то чтобы внедрить идеал в жизнь людей XVI века, но развлечь их. Отсюда гипертрофированное изображение различных чудес, многочисленные великаны, колдуны, с которыми сражаются главные герои. Отсюда смена фокуса при изображении идеальной любви.

Ведь в средневековом романе не было никакой идеальной любви. Средневековый роман – это открытие куртуазной любви, которая есть система ухаживаний для того, чтобы приблизиться к своему объекту воздыханий и в конце концов, в финале, в итоге, получить нечто плотское, а вовсе не идеальное. Для романов XVI века, дла «Амадиса Гальского», для «Тиранта Белого», для других книг – это любовь, скорее идеальная, скорее такая любовь, которой не существует на самом деле в жизни. И вообще автор пишет скорее о том, чего в жизни не существует.

Другая традиция испанского романа, на которую явно обращает внимание Мигель де Сервантес – это традиция плутовского романа – романа о плуте, хитреце, который уходит когда-то из своего селения и дальше следует череда событий, череда его плутовских проделок, которые в итоге приводят его либо к краху, либо к обретению какого-то положения в этой жизни. Конечно же в образе Санчо Панса отражается эта традиция испанского плутовского романа, известная, например, по такому анонимному роману середины XVI века, как «Жизнь Ласарильо с берегов Тормеса».

И третья традиция испанского, и не только испанского романа, которая тоже по-своему отражена в «Дон Кихоте» – это традиция пасторального романа – романа об идеальных пастухах, пастушках, которые пасут таких идеальных овечек и козочек. Это традиция восходит к античности, к поэзии античности и характеризует идеальное представление городских жителей о сельской жизни на лоне природы. Все это сложным образом соединяется в романе «Дон Кихот» и таким образом роман Сервантеса выглядит, как обобщение литературных традиций эпохи Возрождения.

Последнее о чем здесь стоит упомянуть – это итальянская традиция шутливых рыцарских поэм, к которой, например, принадлежит произведение неоднократно упоминаемое в романе «Дон Кихот» – это «Неистовый Орландо», или как у нас принято переводить это название – «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто о рыцаре, который потерял разум, когда узнал, что его возлюбленная китайская царевна Анджелика не верна ему и стал буйно помешанным – бегал по лесам, питался сырой медвежатиной, убивал всех на своем пути и в итоге его друзьям пришлось предпринять достаточно сложное путешествие на гиппогрифе на луну, чтобы найти там склянку с его разумом. Когда в романе «Дон Кихот» выбирает чему подражать – спокойной меланхолии Амадиса Гальского, или буйному помешательству неистового Орландо – это как раз отражение двух разных традиций поздней рыцарской литературы в романе. Те традиции, против которых, вроде бы и заточен роман Сервантеса «Дон Кихот». Правда, во время чтения мы постепенно начинаем понимать, что роман «Дон Кихот» на самом деле гораздо шире, гораздо выше тех традиций, которые он пытается высмеивать. Он выходит на какой-то совершенно иной уровень обобщений, он говорит не только о традиции рыцарских романов, он подспудно говорит о ренессансной культуре вообще.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Книга «Дон Кихот» воспринимается испанцами, как главная книга в истории испанской литературы, а во всем мире – это один из важнейших романов в истории мировой литературы. Так получилось благодаря уникальному образу и даже уникальным образам главных героев, которые создал писатель. С одной стороны, главный герой романа «Дон Кихот» – это один из первых патологических образов в истории мировой литературы, но по крайней мере в истории беллетристики. Таких героев в то время было достаточно много, их больше будет с течением времени, дойдет до того, что в XX веке едва ли не большая часть главных героев в романах будут сумасшедшими, но эта традиция восходит именно к «Дон Кихоту». И вместе с тем сумасшествие Дон Кихота сразу констатируется автором в этом романе, а по мере чтения этого романа у нас возникает достаточно много вопросов, потому что автор потихоньку переворачивает этот образ, развивает его и уводит читателя в совершенно другую сторону.

Во втором томе Сервантес говорит о том, что не сумасшедшие ли те герои, которые издеваются над благородным идальго, они сами, наверное, уже безумные люди. И таким образом автор интересно переворачивает изначальную установку свою – а кто на самом деле безумен. Безумен ли наш главный герой, который видит в мире совсем не то, что он есть на самом деле? Или безумны все остальные люди, которые не верят в эту мечту и издеваются над этим рыцарем? Вот этот парадокс, который заключен уже в этом главном образе, идет из самой манеры написания романа. Мы можем сравнить это с современными писателями, которые чаще всего пишут роман и уже изначально знают, каким он будет, то есть изначально какой-то план романа уже готов. Допустим, если Владимир Набоков писал роман, то он изначально составлял план романа, потом писал карточки такие, в которых что-то из такой главы, что-то из другой главы, что-то еще откуда-то и эти карточки, как картотека ящичек заполняли и когда уже их набиралось достаточно много, тогда можно было писать роман от начала до конца. Но он вырастал как бы в разных местах и совсем не по порядку.

Естественно во времена Сервантеса такого не было и роман писался по-другому. То есть, автор пишет первую строчку, а дальше, как пойдет. Более того, когда автор пишет первую главу, он не знает, куда он приведет героя, допустим, в 30-й главе и вообще этот герой может быть, там заметно это в первом томе романа, он в определенный момент перестает быть главным героем, потому что автор забрасывает нас какими-то вставными новеллами. И, когда автор пишет первый том, он еще не знает, что в конце концов появится и второй том этого романа. Автор вынужден был его написать, потому что появилась подложная книга о Дон Кихоте, в которой этот образ, некий Авельянеда сервантесовский образ переврал и историю Дон Кихота привел совсем не туда, куда ее в принципе мог бы привести сам создатель этого образа. Таким образом мы понимаем, что сам этот герой изначально в первой главе был одним и потихоньку по мере того, как пишется роман, герой меняется. Меняется отношение автора к этому образу, меняется отношение автора не только к Дон Кихоту, но и к Санчо, который с каждой главой становится все мудрее и мудрее. Так что в конце романа он превращается уже ни много, ни мало, а практически в библейского Соломона.

С другой стороны, Дон Кихот постепенно превращается… ну эта не явно конечно заявлена тема в романе «Дон Кихот», но многие исследователи, эссеисты и те, кто внимательно читают этот роман, замечают, что образ Дон Кихота по мере течения романа все больше сближается с образом Христа. Это замечал, например, Хосе Ортега-и-Гассет, который писал о Дон Кихоте, как о Христе наших окраин. Это замечал и Мигель де Унамуно, написавший даже «Житие» – главная книга де Унамуно – испанского романиста и эссеиста, философа «Житие Дон Кихота и Санчо». Это именно житие, то есть автор берет и пересказывает подробно роман Сервантеса, именно так, как это сделано у Сервантеса, буквально по главам, комментируя по порядку каждую главу и хочет нас убедить при этом, что перед нами действительно житие святого. Святого одержимого, не сумасшедшего, а именно святого одержимого своей верой. Самое интересное, что и Владимир Набоков, которого сложно связать с подобными мыслями, он в своих лекциях о «Дон Кихоте» начинает с того, что ругает этот роман за форму, ругает автора за какие-то литературные несовершенства его романа, а продолжает и заканчивает тем, что все больше и больше увлекается этим романом, без конца восклицает: «Ах, какой неожиданный ход», «Ах, как замечательно написано, блестящая глава», – все больше и больше увлекается самим героем, так что обвиняет автора Сервантеса в жестокости по отношению к этому герою, по отношению к этому святому герою и ближе к концу лекции замечает, что Дон Кихот действительно, как Христос, посмотрите, ведь когда над ним издеваются, когда ему вешают на спину табличку «Дон Кихот Ламанчский» и как это похоже на ту табличку, прибитую к кресту «Иисус Христос царь иудейский», как это похоже на евангельскую историю с точки зрения толпы и Дон Кихот Ламанчский и царь иудейский – несомненно самозванцы. Этот трагический мотив сближает книгу Сервантеса с Евангелием.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

XIX век стал в России временем эссеистического осмысления образа Дон Кихота. В 1860 году Иван Тургенев читает доклад «Гамлет и Дон Кихот», где соотносит образ, созданный Шекспиром и образ Сервантеса. В отличие от шекспировского образа, Дон Кихот экстраверт, впрочем, это слово Тургенев не произносит, но имеет в виду именно это. Это человек действия, это человек безупречно нравственный, который соотносит все свои действия со своей верой, со своими идеалами и действует только во имя этих идеалов. Все, что он делает для людей, изначально задумывается, как благо для этих людей. В отличие от того, что делает Гамлет. Потому что Гамлет герой по Тургеневу демоничный, это такой рефлексирующий Мефистофель, который соблазняет людей, который ставит их в неудобные положения. И эти два образа, максимально не похожие друг на друга, полярные и вместе с тем, относящиеся к одному и тому же времени, в общем-то, это две разных стороны медали одного и того же. Это портрет конца Ренессанса. Об этом может быть Тургенев не упоминает, но это действительно трагедия ренессансной личности, к пониманию которой Тургенев подошел очень и очень близко.

В 1877 году в дневнике писателя Федора Достоевского появляется интересная заметка: «Ложь ложью спасается», где он пытается по-своему осмыслить феномен Дон Кихота. Впрочем, образ Дон Кихота неоднократно появлялся и в письмах Федора Достоевского, да и его роман «Идиот» в целом можно воспринимать, как вариацию на тему «Дон Кихота». В частности, обвинения Ипполита, когда Ипполит говорит Мышкину, что не надо было мне ваших благодеяний, именно ваши благодеяния довели меня до припадка – это напрямую соотносится с несколькими эпизодами из романа Сервантеса. В частности, там два эпизода с мальчиком Андресом, которого Дон Кихот вроде бы спас, но потом хозяин этого мальчика всыпал ему еще сильнее, нежели прежде. И мальчик проклинает Дон Кихота, в общем-то, это один и тот же мотив – благодеяние, которое обернулось еще большей бедой, такой сложный сюжетный поворот, который показывает неоднозначность любых действий в этом мире. Неоднозначность образа Дон Кихота Достоевский подмечает и в дневнике писателя. Эта заметка: «Ложь ложью спасается», она связана с одним из эпизодов романа, когда Дон Кихот начинает размышлять, а как же эти древние рыцари – Амадис Гальский и другие, как они сражались с целой толпой великанов, с целыми войсками, ведь на это должно уходить очень много времени. Дон Кихота не смущает ни сам по себе этот сюжет, ни образы великанов, он свято верит в это, но вместе с тем, его веру может поколебать лишь один вопрос, а как он сражался с целой тьмой этих великанов. И дальше идет рассуждение, видимо эти великаны они тоже не есть какие-то реальные образы из этого мира – это же образы волшебные, поэтому видимо меч проходил через них, как через каких-то слизняков и таким образом одним взмахом меча Дон Кихот мог срубить сразу много… меч мог пройти сразу через много тел. И дальше у Достоевского идет очень интересное размышление – вот так ради веры своей, ради того, чтобы она не поколебалась, мы часто изобретаем некую ложь, как подпорку, чтобы больше в этой вере не было ничего колеблющегося, чтобы она встала на твердый, не шатающийся фундамент. «Так ложь ложью спасается». Такое может быть эскизное, но тем не менее очень глубокое размышление о сути веры человеческой, о сути религии.

В 1897 году Мережковский пишет о Сервантесе и о «Дон Кихоте» в своей книге «Вечные спутники», определяя Дон Кихота, как вечного спутника человечества, в сущности – это то самое понятие, которое потом приведет к формированию понятия «вечный образ», «вековой образ», уже в 1920-е годы. И Мережковский подробно характеризует и образ Дон Кихота, и образ Санчо. Он рассуждает о том, что в этот роман, какие смыслы в этот роман вложил сам автор, а какие, может быть более глубокие смыслы, привносим в него мы. И далее он делает интересный вывод о том, что для Дон Кихота жизнь интересна тогда, когда она превращена в мечту. То есть Дон Кихот всеми своими действиями делает эту жизнь фантастической. Но рядом с ним есть Санчо, который тоже по-своему, это очень интересно, он тоже по-своему пересоздает эту жизнь. Он всю жизнь превращает в забаву, самое главное для него, чтобы жизнь была интересной. То есть Санчо, в общем-то, в каком-то смысле, мечтатель и затейник в не меньшей степени, нежели его начальник, хозяин – Дон Кихот.

Та двойственность этого образа, когда эти герои параллельно существуют – это как бы двойной образ, они не отдельно друг от друга, их заметил в свое время еще Генрих Гейне в своей статье «Введение к «Дон Кихоту». Мережковский по-своему эту мысль продолжает.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В XX веке в русской культуре «Дон Кихот» стал основой для многих литературных произведений, для стихов, для нескольких инсценировок, для сценариев кинофильмов. Я упомяну две таких интересных работы – это пьеса Михаила Афанасьевича Булгакова «Дон Кихот», где он по-своему воспринимает сюжет Сервантеса и максимально разводит трагические и комические моменты этого романа. И финал этого романа очень удачный и очень театральный. То есть когда вроде бы все хорошо окончилось, все счастливы, все разрешилось, именно в финале, как контраст к этому происходит трагедия – смерть Дон Кихота, буквально, как будто кинематографический такой параллельный монтаж у нас есть, когда счастье, хэппи энд монтируется с неожиданным трагическим финалом, со смертью Дон Кихота. И самое интересное здесь то, что те мысли, которые Булгаков отдает Дон Кихоту, они не только Сервантеса. Это мысль о том, что все люди на самом деле добрые, она напрямую соотносится с тем романом, который Булгаков в течение многих лет писал в стол, не надеясь на какую-то публикацию, с «Мастером и Маргаритой». С линией Иешуа. Эта мысль о том, что все люди нравственные и добрые на самом деле изначально, что-то их испортило. Вот эта мысль, которую он из своего романа переносит в сюжет о Дон Кихоте, отдает ее сервантесовскому герою.

Та же мысль об изначально доброй природе человека присутствует и в сценарии Евгения Шварца, который он пишет для режиссера Григория Козинцева. Этот киносценарий интересен еще и потому, что также, как у Булгакова пьеса соотносится с романом, который тогда еще не вышел в свет, также у Евгения Шварца сценарий «Дон Кихота» соотносится с запрещенной в то время пьесой «Дракон», посвященной проблеме человека и власти. Эта пьеса «Дракон» о Ланселоте, который приходит в город и хочет освободить этот город от власти дракона, она писалась в военные годы и вроде бы посвящена была, аллегорически изображала фашистскую диктатуру. Но параллельно, в общем-то, можно было ее воспринимать, как и сатиру, и как глубокое размышление над природой власти вообще, тем более, что в Советском союзе тоже было далеко не все так просто. Пьеса была тем временем запрещена, а мысли Ланселота, которые кстати говоря выпали из известного фильма «Убить дракона», мысли Ланселота об изначально доброй и прекрасной природе человека, Шварц отдает Дон Кихоту. Опять же отдает герою Сервантеса. И момент с мельницами, сцена с мельницами в фильме Григория Козинцева и в сценарии Евгения Шварца помещена в финал. Действительно очень яркий образ, очень яркая сцена, которая у Сервантеса присутствует в самом начале первого тома. Но как финальная сцена, как сцена, предвещающая финал и смерть главного героя – это очень хорошая кульминация. Именно поэтому Шварц и Козинцев переносят ее в финал. И именно там Дон Кихот, который крутится вместе с лопастями этой мельницы произносит свой монолог о том, что я все равно верю в добрую природу человека и даже ты злобный волшебник Фристон, никогда не сможешь поколебать мою веру.

Образ золотого века, который у Сервантеса в романе связан безусловно с прошлым – это золотой век, когда все были счастливы, у Шварца он относится скорее к будущему, скорее к желаемому идеалу, к которому идет главный герой. Мы все равно доживем до золотого века, и никакие злые волшебники нам не помешают. «Вперед, вперед, – говорит он, – и ни шагу назад», – вольно, или невольно цитируя Сталина, что интересно конечно в этом контексте получается. И перед смертью Дон Кихоту в этом фильме является Дульсинея, а дальше идет кадр, где это будущее, незаявленное в романе Сервантеса, это будущее воплощено метафорически – Дон Кихот снова на Росинанте, Санчо снова на осле и оба они идут в вечность, уходят в даль. Так эти герои и продолжают идти в вечность, так они и продолжают присутствовать в русской мировой культуре до сих пор. И видимо каждая следующая эпоха в них будет находить много-много нового и воспринимать этих героев по-своему.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В XVIII веке Шарль Луи Монтескье в своем романе «Персидские письма» замечает, устами одного из своих героев: «У испанцев есть одна великая книга – та, которая говорит о бессмысленности всех остальных». И действительно «Дон Кихот» посвящен литературе того времени, «Дон Кихот» посвящен обобщению литературных традиций. Рыцарские романы, которые высмеивает Сервантес – это изначальный замысел романа «Дон Кихот», от этого Сервантес отталкивается, но постепенно эта тема разворачивается в интересные размышления о сути и задачах литературы вообще.

Более того, постепенно все герои этого романа оцениваются автором и главным героем по тому, какие книги они читают, какие книги они любят и вообще читают ли они книги. Вспомним, что Санчо Панса, например, герой неграмотный и это очень важно в контексте этого романа. В этом романе есть такой герой, как священник – это герой, наверное, изначально наиболее близкий автору, своего рода воплощение автора в его тексте. Другое дело, что те моральные рассуждения и та моральная высота, на которой стоит священник, все же для читателя они оказываются более скучны, нежели приключения главного героя и нежели сложнейший и очень привлекательный образ главного героя – Дон Кихота. Поэтому постепенно на протяжении этого романа мы понимаем, что автор смещает свое внимание от одного положительного героя резонера к главному герою, мысли которого с определенного момента начинают выражать позиции автора не в меньшей степени.

Так вот, именно со священником связана одна из важнейших сцен этого романа, из первого тома – это сцена сожжения книг, сцена сожжения библиотеки Дон Кихота. В огонь летят многие рыцарские романы и вместе с тем многие книги герои пощадили. Пощадили по разным причинам. И тут стоит, например, разобраться в этих причинах, чтобы понять, какие воззрения на литературу того времени имеет автор и близкий к нему по духу священник – герой романа. В частности, герои пощадили роман «Амадис Гальский», хотя вот тут парадокс, хотя этот роман породил традицию испанских рыцарских романов. Все испанские рыцарские романы, в той, или иной степени – это подражание «Амадису…» – это развитие тех идей, которые были в «Амадисе Гальском». Но этот роман пощадили именно потому, что это первое и самое лучшее высказывание в этом жанре. Это первый роман от которого пошла эта пустая традиция. Именно поэтому, как первый и лучший роман, в виде исключения его можно оставить. С другой стороны, священник предпочел пощадить и роман самого Сервантеса.

Сервантес дважды упоминает себя в первом томе своего романа. И первое упоминание – это как раз упоминание романа «Галатея» – этот роман не сожжен, потому что у автора есть шанс еще создать нечто дельное в мире литературы. Именно поэтому авансом герои Сервантеса не сжигают роман Сервантеса. В 1614 году некий Авельянеда создал поддельного «Дон Кихота». На самом деле эта книга вышла, как продолжение романа «Дон Кихот», она повествовала о тех же самых героях Дон Кихоте и Санчо Панса и вместе с тем в этой книге эти образы подверглись определенной трансформации. Дон Кихот стал более безумным, нежели он изображен у Сервантеса и он изображен более зло, без той симпатии, которая была у Сервантеса к своему безумному герою. Санчо Панса же превращается просто в глупца. И поэтому финальная сцена, когда Дон Кихот оказывается в сумасшедшем доме, она оправдана самим ходом этого романа. Сервантес был возмущен этой книгой, которая вышла без его ведома и второй том своего романа «Дон Кихот» стал писать именно как опровержение романа Авельянеды – бесчестного Авельянеды.

Начинается второй том с того, что Дон Кихот узнает об этой книге и возмущается по этому поводу. То есть, Сервантес устами своего героя, опровергает тот сюжет, который предложил Авельянеда. Не было такого, Авельянеда все наврал, а на самом деле тот автор, который упоминался в первом томе, а именно ученый мавр Сид Ахмет бен-Инхали, в первом томе ему именно приписывалась история о Дон Кихоте, ученый мавр тем временем пишет, как вдумчивый и правдивый летописец, он описывает вторую часть, дальнейшие приключения Дон Кихота такими, какими они должны быть. Соответственно, если Авельянеда отправил Дон Кихота в один город, то Сервантес, из чувства сопротивления, отправляет Дон Кихота в другой город, чтобы максимально развести сюжеты. И именно поэтому Дон Кихот у Сервантеса превращается все больше в мудреца. Дон Кихот второго тома мудрее, чем Дон Кихот первого тома. И поскольку такое случилось, автору уже не до разных дополнительных историй, вводных рассказов, которые отвлекали нас в первом томе. Он посвящает второй том исключительно Дон Кихоту. И с точки зрения Дон Кихота, он уже размышляет и о нем в первом томе, и о Авельянеде. И второй том превращается в повествование о книгах. Это книга о других книгах, книга о том, как должна строиться литература, книга о том, где герой рассуждает о книге, повествующей о нем.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В 1614 году выходит поддельная вторая часть «Дон Кихота», написанная неким Авельянедой. Текст, которой возмутил Сервантеса и стал причиной появления второго тома, написанного самим Сервантесом, как опровержение сюжета, придуманного Авельянедой. Начиная уже с книги Авельянеды, мы можем сказать, что Дон Кихот выходит за рамки текста, которым он был порожден. И в течение последующих веков Дон Кихот действительно становится вечным образом.

О Дон Кихоте пишут другие книги. Так, например, известный французский писатель XVIII века Ален Рене Лесаж, взяв поддельного «Дон Кихота» Авельянеды, сочиняет собственную вариацию на темы дальнейших приключений Дон Кихота. Великий английский писатель XVIII века Генри Филдинг пишет политический фарс о Дон Кихоте в Англии. Дон Кихот в этой пьесе попадает в Англию и участвует в английской предвыборной гонке. В XIX веке образ Дон Кихота стараются понять по-разному, например, йенские романтики подчеркивают в этой книге конфликт между прозой и поэзией, между мечтой и действительностью. О нем пишут и Новалис, и Шеллинг, а русская литература тем временем – Толстой, Достоевский, Мережковский уже в XIX веке начинают собственное осмысление этого образа. В XX веке Дон Кихот становится персонажем оперы Жюля Массне, персонажем нескольких фильмов, из которых самые известные – это фильм Георга Вильгельма Пабста с Федором Шаляпиным, созданный кстати говоря, по инициативе Федора Шаляпина, болевшего этим образом, этим сюжетом. С этим сюжетом он даже обращался к Сергею Эйзенштейну, пытаясь спровоцировать его на эту тему. Так хотел Федор Шаляпин играть Дон Кихота не только в опере, но и как драматический актер. В конце концов вспомним великий фильм Григория Козинцева по сценарию Евгения Шварца. То есть, Дон Кихот приходит и в музыку, и в кино, и в театр, и в философию тоже. Дон Кихоту посвящены философские эссе Мигеля де Унамуно, Хосе Ортега-и-Гассета и других.

«Вечный образ», вот этот самый термин появился в русском литературоведении в середине 1920-х годов, но, наверное, он был подготовлен в свое время книгой Дмитрия Мережковского «Вечные спутники». Вечный образ – это такой образ, который выходит за границы текста и начинает самостоятельное существование. Мы понимаем, что и Фауст – образ Фауста не оканчивается там, где оканчивается текст Гете, или текст народной книге. И Гамлет живет своей жизнью, и Прометей, и многие другие образы – это вечные образы – те образы, которые разные эпохи воспринимают по-разному, по-разному интерпретируют, разный смысл в этот образ вчитывают. И именно так немецкие романтики, а вслед за ними и поэты романтики других стран, воспринимали Дон Кихота, прежде всего, как романтика, прежде всего, как человека мечты, как человека, который рискнул бросить вызов существующему положению вещей.

С другой стороны, реалисты эпохи просвещения, или реалисты XIX века, воспринимали роман Сервантеса совершенно по-другому. Как роман о бесплодных мечтаниях в мире реальной жизни, то есть это совершенно другой угол зрения на роман «Дон Кихот». Другими глазами смотрели и писатели модернисты, которые видели в этом романе уникальные формальные открытия. И собственно лекции Владимира Набокова о Дон Кихоте – это как раз взгляд модерниста на произведение Сервантеса. Постмодернизм, допустим, видит в «Дон Кихоте» тему книги о книгах, литературы о литературе. Тот текст, который рефлексирует над другими текстами. Немаловажна тема для литературы постмодернизма. И мы видим, что роман «Дон Кихот» по сути становится родным для любого литературного течения. Более того, в различных литературных манифестах разных литературных течений, «Дон Кихот» объявляется как самое наше произведение. То есть это то произведение, в котором несомненно отражены те эстетические установки, которые близки к нам. Так что «Дон Кихота» считают своим представители самых разных литературных течений.

Символически это отражено в известной новелле Хорхе Луиса Борхеса – Пьер Менар, автор «Дон Кихота». Сюжет этой новеллы в том, что был некий Пьер Менар, который писал свой роман о Дон Кихоте, по-новому его осмысляя этот образ. Но парадокс, весь текст романа о Дон Кихоте полностью соответствовал роману Сервантеса. Однако созданный в совершенно другую эпоху, при том, что он совершенно ничем не отличается от текста Сервантеса, и вместе с тем отличается всем, потому что он вмещает в себя и философию более позднего времени, и литературную традицию более позднего времени, и очень много из опыта человечества, которое прожило уже достаточное количество времени после этого романа. Таким образом, роман «Дон Кихот» – это то произведение, которое живет своей жизнью. Когда Виктор Шкловский, или, когда Владимир Набоков пишут, что фактически – это произведение… и Мережковский об этом пишет, что фактически это произведение шире того замысла, который изначально предполагался автором. Что автор, в общем-то, создал такой текст по ошибке, что он сам даже не понимал того величия, которым наделены его образы. Более поздние интерпретации в этот роман очень много чего вчитывают. И когда в своей книге «Вечные спутники» Дмитрий Мережковский пишет о том, что еще стоит подумать, какой взгляд на этот роман более важен – субъективный, или объективный. Тот объективный взгляд, который выявляет в нем нечто характерное для начала XVII века, или тот субъективный взгляд, который вчитывает в этот роман какие-то смыслы, может быть даже не ведомые автору. Так произведение оказывается мудрее своего создателя. Образ Дон Кихота оказывается мудрее его создателя.