Чуковский и дети

Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», заведующий отделом поэзии.
Старший научный сотрудник Государственного литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине»)

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

 

Я уже говорил, что среди многочисленных занятий Корнея Ивановича, одним из таких фундаментальных были его занятия детской психологией. Еще в 1911 году он написал книжку «Матерям о детских журналах», которая потом называлась «Маленькие дети», а потом с какого-то момента она стала называться книга «От двух до пяти» и это название вообще вошло в обиход, оно существует даже в массовом сознании. Правда, надо сказать, что эта книга сугубо научная на самом деле, и он как всегда многоадресной ее хотел сделать, она написана живым легким языком, насколько можно легким, он очень хотел, чтобы эту книгу читали родители, чтобы они могли удивиться тому, какие существа рядом с ними произрастают, собственно – их дети. Но, к сожалению, и по сегодня эта книга считается таким сборником детских анекдотов что ли, люди доходят до 20 страницы, где Корней Иванович приводит примеры детского словотворчества, там: «Папа, у тебя брюки нахмурились», – такого рода. И дальше бросают читать, потому что там уже идут серьезные рассуждения. Но это отступление. А вот следы пушкинские в этой книге примечательны тем, что одно из редких свидетельств Чуковского о себе маленьком. Там есть такая глава «Детский язык» и в нее входит главка «Народная этимология. Осмысление речи бессмыслицей». Так начинает Корней Иванович эту главку:

Случается, что погоня за смыслом приводит ребенка к сугубой бессмыслице. Услышав, например, песню, которая начиналась словами:

Царь дрожащего творенья, –

ребенок воспроизвел ее так:

Царь, дрожащий от варенья.

Это мне кстати очень понятно, я помню, что, когда я сам был маленький и слушал «Полевая почта Юности», такая была программа по радио, там часто пела певица Анна Герман и мне очень нравилась песня «Надежда» и я кому-то из взрослых сказал, что какая замечательная песня, какие замечательные слова о подземной лошади. Мне говорят: «Какая подземная лошадь, ты что с ума сошел?» – я говорю: «Ну как же, она же поет – надежда, мой конь подземной», там «компас земной». Так услышалось, компас земной ничего не означает для четырех-пятилетнего ребенка, а конь подземной – это уже что-то такое…

Корней Иванович пишет: «Когда моя старшая сестра, – Маруся, – заучивала вслух стихотворение Пушкина, – она постарше была, – Как ныне сбирается вещий Олег, -я, пятилетний мальчишка, понимал эту строчку по-своему: Как ныне собирает свои вещи Олег».

В главе «Как дети слагают стихи» главка «Первые стихи», говоря о тяготении детей к арабескам звуковым, к чисто орнаментальным стихам, Корней Ивановичу на помощь опять приходит Пушкин:

«О тяготении маленьких детей к звуковым арабескам, имеющим чисто орнаментальный характер, я впервые узнал из биографии Пушкина. У его приятеля Дельвига был брат, семилетний Ваня, которого Дельвиг называл почему-то романтиком. Услыхав, что Ваня уже сочиняет стихи, Пушкин пожелал познакомиться с ним, и маленький поэт, не конфузясь, внятно произнес, положив обе руки в руки Пушкина:

Индиянда, Индиянда, Индия!

Индияди, Индияди, Индия!

Александр Сергеевич, погладив поэта по голове, поцеловал его и сказал: – Он точно романтик».

И наконец то, что очень важно для сказок самого Чуковского. В этой книге «От двух до пяти» у него есть такой, я бы даже не сказал раздел – это такая сквозная линия – заповеди для детских поэтов. И говоря об одной из заповедей, о том, что для ребенка, когда он слушает стихи, очень важно, чтобы как можно больше было глаголов, потому что должно все время меняться действие и как можно меньше прилагательных, Корней Иванович роняет, сначала конечно обругав сочинителей детских стихов:

«Сочинители детских стихов часто забывают об этом и перегружают их огромным количеством прилагательных. Покойная Мария Пожарова дошла до того, что в своих “Солнечных зайчиках”,- была такая поэтесса детская, – чуть не каждую страницу наполнила такими словами, как зыбколистный, белоструйный, тонкозвучный, звонкостеклянный, беломохнатый, багрянозолотой, и, конечно, все это для детей мертвечина и скука.

Потому что маленького ребенка по-настоящему волнует в литературе лишь действие, лишь быстрое чередование событий. А если так, то побольше глаголов и возможно меньше прилагательных! Я считаю, что во всяком стишке для детей процентное отношение глаголов к именам прилагательным есть один из лучших и вполне объективных критериев приспособленности данного стишка к психике малых детей.

     Поучителен в этом отношении Пушкин: в своей “Сказке о царе Салтане” он на 740 глаголов дал только 235 прилагательных, между тем как в его поэме “Полтава” (в первой песне) число глаголов даже меньше числа прилагательных: на 279 глаголов – 281 прилагательное».

Ну, и надо сказать, что, рассказывая в поздних изданиях этой книги «От двух до пяти», разумеется Хрущевской эпохи, после сталинской уже, о том, как запрещались его детские сказки, а все сказки Чуковского были запрещены в разные годы за фантастику прежде всего, они никак не подходили под ту схему нового советского ребенка, которая выдумывалась тогдашними, они назывались педологи. Это если кратко. Так вот, рассуждая и рассказывая, как запрещались всеми этими несчастными педологами его сказки, Корней Иванович в этой книге вспоминает и о том, что и сказки Пушкина тоже попадали в то же самое время под запрет тогдашней советской цензуры.