Blog

Home - 02.11.2016

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Что же на самом деле происходит с человеком, который вверил свои денежные средства и свою душу и телу, свою психику тем организациям, которые гарантируют ему то, что он станет лидером и то, что он обретет этот успех? На самом деле, человек, который попадает в такую организацию, он попадает в психологическую зависимость, от которой практически нет выхода. Потому что она еще превращается и в экономическую зависимость. И вы знаете, бывает человек становится игроманом, вот он играет либо в рулетку, либо в игральные автоматы и каждый раз он оказывается в тяжелом материальном положении, и он ищет выходы из него. Ему кажется, что самый лучший выход – это занять побольше денег, чтобы была очень крупная ставка и ее поставить на кон и тогда после этой очень крупной ставки будет очень большой выигрыш, который сразу решит все проблемы.

И именно на этом основана психология вовлечения людей, по сути дела порабощения людей сектой Lifespring. Потому что человека не учат работать над собой, не учат трудиться, не учат тому, что на самом деле успех штука капризная и прежде всего зависит от твоей усидчивости и работоспособности. Его с самого начала ориентируют на мгновенный результат. И когда человек туда приходит и результата нет, ему говорят: «Наверное, вы недостаточно хорошо прошли базовый курс, наверное, надо еще раз. Ну, что делать, мы даже вам скидочку дадим. Вместо 8 500 вы заплатите 8 000, но зато уже как-то поработаете и дальше пойдет». Потом ему говорят так: «Вы знаете, а в принципе у вас уже есть некоторые сдвиги, можно сказать, что вы вполне доросли до продвинутого курса, поскольку вы постоянный наш клиент и мы видим у вас какой-то успех, то, наверное, мы даже не 16 500, а 16 000 и вы можете вполне продвинутый курс». А потом говорят: «Вы знаете, просто вы человек более высокого масштаба, вам нужно сразу в лидеры, в начальники, потому что, ну какой успех у вас на этом уровне? Вам нужно сразу тот курс, а потом уже просто бежать за мешком, за лопатой и грести бабло без устали». В общем-то, ну что, напрячься один раз, вытрясти из своих знакомых, сколько можно вытрясти денег, заплатить уже несчастные 30 000 и наконец получить искомый продукт и дальше все.

А получается, что человек таким образом не знает вообще себя. Он не знает ни своих слабых сторон, не знает свои сильные стороны, он не знает, а на что ему опереться в этой жизни. Ведь настоящая психотерапия предлагает человеку прежде всего понять, с чем надо работать, где твои сильные стороны, надо эти сильные стороны выявить, нельзя их игнорировать, даже, скажем, из христианской скромности, потому что это те сильные стороны, которые тебе дал Бог – это его дары. Поэтому, если ты их игнорируешь, то ты таким образом не славишь Бога, не благодаришь его. Нужно выявить эти сильные стороны, надо выявить слабые стороны и надо уметь использовать, учиться использовать сильные стороны, минимизировать действия слабых сторон.

И самое главное, что нужно ритмично работать, нужно как-то структурировать весь тот объем работы, который тебе предстоит и потихонечку шаг за шагом решать эти проблемы. Успех в той, или иной форме появится, может быть поменяется формула успеха, может быть ты по-другому будешь смотреть на то, что такое успех. Но ясно одно, что то, что ты хотел сделать наскоком, ты все равно не получишь, а здесь появляется даже, скажем, больше, расширяется взгляд человека и он понимает, что на самом деле ему нужно. Можно сказать, что в конце концов он для себя открывает самого себя. Такого себя, которого создал Господь и задумал его и он понимает, для чего вообще Господь его задумал. Ни один человек на земле не лишний. И конечно это труд, потому что работа над собой включает и покаяние, и исправление, и самое главное – это вот этот постоянный труд, постоянная каждодневная работа. Пусть по маленькому зернышку, но тогда результат будет настоящий, он будет подлинный – это не будет тот мнимый результат, который казалось, достигнут тобой, а потом ускользает из рук, как песок сквозь пальцы.

Психология успеха как форма зависимости

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Автором первой риторики, которая до нас дошла (не первой риторики, а первой риторики, которая до нас дошла) был ученик Платона – великий греческий философ Аристотель. Аристотель под конец своей жизни написал «Риторику». Эта риторика Аристотеля основана на той самой идее, которую высказывал еще Платон, идея о том, что суждения нравственные и суждения компетентные должны быть, стать, или представиться, как более убедительные, чем суждение некомпетентные, безнравственные и не соответствующие действительности. Эта идея и лежит в основании «Риторики». Вслед за Аристотелем риторику писали очень многие и собственно риторика постепенно становится обязательным предметом образования. Так было в Древней Греции, так было в Риме.

Риторика, как предмет образования формирует всю образовательную систему античности, которая собственно и выразилась в термине тривиум. Что такое тривиум – это три дисциплины – грамматика, диалектика и риторика. Грамматика обучает правильной речи, построению и анализу правильной речи, отбора слов, правильному использованию имен. Диалектика обучает правильному рассуждению. А риторика обсуждает речи публичной. Собственно, она использует технику и материалы грамматики и диалектики в своем учении и всякое обучение риторики естественно основано на хорошем знании литературного классического языка и на хорошем умении аргументировать, то есть строить правильные доказательства и умозаключения.

Следующий этап развития риторики – это римская риторика. Надо вам сказать, что она существенным образом отличается от греческой риторики, постольку поскольку римская система знаний и римское образование, во-первых, представляла собой некоторый скол с греческого. Собственно, римляне учились по-гречески, греческому языку и у греческих учителей. Но постольку поскольку сама римская риторика осуществлялась уже в римских условиях, она была обычно политической, или судебной и ритор, то есть оратор обращался к римскому народу. Для него это греческое образование и греческая культура были не то что даже не обязательными, а до некоторой степени даже и нерекомендуемыми, потому что римскому народу как-то было неприятно напоминание о греческой образованности. И соответствующим образом римские ораторы скрывали то, что они получили образование именно на греческом языке и в пределах греческой культуры, греческой философии, греческого искусства и представляли себя именно как представители римского народа, который разумеется был самым мудрым, самым успешным, как нынче говорят и самым великим. И соответствующим образом римский оратор ориентируется на систему римского права. И это право римское становится основой, базой построения римской риторики.

Но учителями то все равно были греки. И собственно эти греческие учителя и разработали для воспитания оратора целую систему риторики – это теория построения высказываний. То есть теория изобретения, расположения материала, словесного выражения – элокуции, запоминания – памяти и собственно риторического действия, то есть произнесения. Собственно, эта система была очень подробно разработана великим ученым, филологом, ритором второй половины I века уже нашей эры – Марком Фабием Квинтилианом, который написал замечательное сочинение под названием «Воспитание оратора». И это сочинение легло в основу не только самой по себе риторики, но в значительной мере и юридической теории судебного процесса. Но также и системы воспитания, потому что он был великим педагогом. И собственно идеи Квинтилиана в области воспитания актуальны до сих пор. и на Квинтилиана опирались все великие педагоги всех последующих времен.

Платон и Аристотель

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Очень часто мы видим сегодня, что люди, верующие люди, а уж тем более неверующие ходят на бесконечные семинары, на бесконечные разные группы личностного роста, расстановки, психодраматические какие-то тренинги и так далее. Это, в общем-то, очень хорошо, потому что это помогает человеку увидеть себя и обрести некое состояние здоровья. Но я наблюдаю такую довольно для меня печальную тенденцию, часто я вижу людей, которые психологически вполне здоровы, им бы уже пора заняться своим духовным ростом и своей духовной жизнью, то есть вплотную и серьезно дать себе отчет в том, что духовные задачи отличаются от психологических задач – это задачи личности, задачи нравственного выбора, это уровень поступка. И это требует мужества, энергии, знания, здоровья, осознанности и так далее. И это уже не психологическая проблема.

И я вижу этих людей, которые могли бы двигаться в эту сторону, но они продолжают ходить на тренинги, семинары, расстановки и так далее. И мне кажется, что эта тенденция довольно опасна. Не так давно, в период перестройки один из наших видных коллег и учителей – Александр Григорьевич Асмолов назвал наше время «психозойской эрой», то есть такой как бы… пошла мода на психологию, люди стали заниматься психологией, все стали поступать на психологию, учиться психологии, увлекаться психологией, читать психологические книжки и так далее.

Мне очень грустно наблюдать, что в каком-то плане это может происходить и происходит в среде верующих людей. Есть опасность провалиться и нам, верующим людям, в такую «психозойскую эру» и это довольно опасная вещь, потому что психология не должна подменять собой духовный пласт. Психологический уровень – это не духовный уровень. Он нужен для того, чтобы его преодолеть и выйти в духовное путешествие. Он не сам себе светит, психологический пласт – не цель нашей жизни – это этап нашей жизни, это как бы некий такой барьер, если хотите, серьезный, важный, но барьер. И его надо взять, преодолеть, перешагнуть, осознать, увидеть свои проблемы психологические, с ними разобраться и пойти дальше.

И ни в коем случае нельзя поощрять в себе и в наших ближних то, что сейчас к сожалению, происходит – кружение вокруг себя. Потому что это занятие психологией часто приводит к такому эгоцентрическому самолюбованию, самоудовлетворению, самопотаканию и раздуванию внутреннего эго нашего. Поэтому любой серьезный христианский психолог точно понимает, что есть точка, когда психология заканчивается. Великий Виктор Франкл дал такой термин «дерефлексия» – то есть, хватит размышлять о себе, давайте все-таки думать о том, как менять мир к лучшему, как помогать людям, как заботиться о ближних. И надо эту точку в себе очень точно осознать, почувствовать и может быть для этого нужна помощь и психолога – христианского психолога, и священника, духовника, когда они нам говорят: «Все, ты здоров, хватит заботиться о себе. Перед тобой мир, перед тобой люди, страждущие люди, больные люди, несчастные люди, психологически нездоровые люди, давай заниматься делами».

Я бы закончила прекрасными словами замечательного психолога, о котором я уже не раз говорила – Виктора Франкла: «Мы находим тебя тогда, когда мы себя теряем». Человек должен жить смыслом, а не своим эго. А смысл всегда лежит вне нас, он всегда в созидании добра, он всегда в любви и всегда в другом человеке, который перед нами. И к этому я нас с вами всех и призываю.

Психика – инструмент, а не цель

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Книга «Дон Кихот» воспринимается испанцами, как главная книга в истории испанской литературы, а во всем мире – это один из важнейших романов в истории мировой литературы. Так получилось благодаря уникальному образу и даже уникальным образам главных героев, которые создал писатель. С одной стороны, главный герой романа «Дон Кихот» – это один из первых патологических образов в истории мировой литературы, но по крайней мере в истории беллетристики. Таких героев в то время было достаточно много, их больше будет с течением времени, дойдет до того, что в XX веке едва ли не большая часть главных героев в романах будут сумасшедшими, но эта традиция восходит именно к «Дон Кихоту». И вместе с тем сумасшествие Дон Кихота сразу констатируется автором в этом романе, а по мере чтения этого романа у нас возникает достаточно много вопросов, потому что автор потихоньку переворачивает этот образ, развивает его и уводит читателя в совершенно другую сторону.

Во втором томе Сервантес говорит о том, что не сумасшедшие ли те герои, которые издеваются над благородным идальго, они сами, наверное, уже безумные люди. И таким образом автор интересно переворачивает изначальную установку свою – а кто на самом деле безумен. Безумен ли наш главный герой, который видит в мире совсем не то, что он есть на самом деле? Или безумны все остальные люди, которые не верят в эту мечту и издеваются над этим рыцарем? Вот этот парадокс, который заключен уже в этом главном образе, идет из самой манеры написания романа. Мы можем сравнить это с современными писателями, которые чаще всего пишут роман и уже изначально знают, каким он будет, то есть изначально какой-то план романа уже готов. Допустим, если Владимир Набоков писал роман, то он изначально составлял план романа, потом писал карточки такие, в которых что-то из такой главы, что-то из другой главы, что-то еще откуда-то и эти карточки, как картотека ящичек заполняли и когда уже их набиралось достаточно много, тогда можно было писать роман от начала до конца. Но он вырастал как бы в разных местах и совсем не по порядку.

Естественно во времена Сервантеса такого не было и роман писался по-другому. То есть, автор пишет первую строчку, а дальше, как пойдет. Более того, когда автор пишет первую главу, он не знает, куда он приведет героя, допустим, в 30-й главе и вообще этот герой может быть, там заметно это в первом томе романа, он в определенный момент перестает быть главным героем, потому что автор забрасывает нас какими-то вставными новеллами. И, когда автор пишет первый том, он еще не знает, что в конце концов появится и второй том этого романа. Автор вынужден был его написать, потому что появилась подложная книга о Дон Кихоте, в которой этот образ, некий Авельянеда сервантесовский образ переврал и историю Дон Кихота привел совсем не туда, куда ее в принципе мог бы привести сам создатель этого образа. Таким образом мы понимаем, что сам этот герой изначально в первой главе был одним и потихоньку по мере того, как пишется роман, герой меняется. Меняется отношение автора к этому образу, меняется отношение автора не только к Дон Кихоту, но и к Санчо, который с каждой главой становится все мудрее и мудрее. Так что в конце романа он превращается уже ни много, ни мало, а практически в библейского Соломона.

С другой стороны, Дон Кихот постепенно превращается… ну эта не явно конечно заявлена тема в романе «Дон Кихот», но многие исследователи, эссеисты и те, кто внимательно читают этот роман, замечают, что образ Дон Кихота по мере течения романа все больше сближается с образом Христа. Это замечал, например, Хосе Ортега-и-Гассет, который писал о Дон Кихоте, как о Христе наших окраин. Это замечал и Мигель де Унамуно, написавший даже «Житие» – главная книга де Унамуно – испанского романиста и эссеиста, философа «Житие Дон Кихота и Санчо». Это именно житие, то есть автор берет и пересказывает подробно роман Сервантеса, именно так, как это сделано у Сервантеса, буквально по главам, комментируя по порядку каждую главу и хочет нас убедить при этом, что перед нами действительно житие святого. Святого одержимого, не сумасшедшего, а именно святого одержимого своей верой. Самое интересное, что и Владимир Набоков, которого сложно связать с подобными мыслями, он в своих лекциях о «Дон Кихоте» начинает с того, что ругает этот роман за форму, ругает автора за какие-то литературные несовершенства его романа, а продолжает и заканчивает тем, что все больше и больше увлекается этим романом, без конца восклицает: «Ах, какой неожиданный ход», «Ах, как замечательно написано, блестящая глава», – все больше и больше увлекается самим героем, так что обвиняет автора Сервантеса в жестокости по отношению к этому герою, по отношению к этому святому герою и ближе к концу лекции замечает, что Дон Кихот действительно, как Христос, посмотрите, ведь когда над ним издеваются, когда ему вешают на спину табличку «Дон Кихот Ламанчский» и как это похоже на ту табличку, прибитую к кресту «Иисус Христос царь иудейский», как это похоже на евангельскую историю с точки зрения толпы и Дон Кихот Ламанчский и царь иудейский – несомненно самозванцы. Этот трагический мотив сближает книгу Сервантеса с Евангелием.

Дон Кихот как образ Христа

Борис Братусь, профессор МГУ

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Ну а теперь перейдем с вами к нашим родным психологам, к моим коллегам. Как они относятся к идеям христианской психологии? Здесь тоже надо сказать, что подавляющее большинство относятся отрицательно, есть те, кто относятся положительно. И тоже их можно выстроить в некую шкалу, или континуум – от полного отрицания до острожного признания и наконец полного признания. И опять же большинство будет на полюсе отрицания. Причем отрицания такого жесткого.

Я вспоминаю начало 1990-х годов, когда начиналась только христианская психология, когда впервые собрался такой кружок психологов, священников и эта проблема появилась в фокусе нашего внимания. И я хорошо помню, что когда я стал говорить об этом в аудиториях – в аудиториях моих коллег – то, в общем-то, встречал такие каменные лица и некоторых как-то даже стало подергивать, и вообще они как-то ерзали, даже выходили из аудитории. То есть вообще и слышать даже этого не хотели. О чем вы говорите, религия и наука – совершенно разные вещи, зачем вы это привносите? Более того, некоторые говорили о том, что это просто какая-то прививка какого-то чужого черенка на дерево науки и более того – это какое-то паразитирование на дереве науки.

Я даже, чтобы не быть голословным, я взял конкретную статью одну и в ней такие жесткие строки: «Не надо паразитировать на психологии. Именно паразитировать, потому что, если хотите растить свое дерево, то сажайте рядом. Не надо претендовать на корни того дерева, которое растили без вашей помощи и которое было выращено исключительно для того, чтобы преодолеть ненаучные способы обоснования мысли». И так далее. «Своего дерева нет, но площади, где выращивать – полно. Так растите свое, а вот заставлять на себя работать, память, пот, труд, тех людей, которые были верны определенным научным принципам – это просто паразитирование». Вот цитата выступления одного коллеги.

Итак, мы видим, что в большинстве случаев мы встречали некоторое отрицание, отвержение, но также, как и в отношении церковной науки, здесь, я уже говорил, есть некий континуум от отрицания к признанию. Часть людей признавало, но опять же скептически и очень с оговорками – да, это можно, но только в таких случаях и так далее. И наконец, конечно же были психологи, которые с энтузиазмом откликнулись на эту идею. Собственно, без этих психологов у нас бы не появилась сейчас христианская психология.

Один из них – мой коллега Сергей Леонидович Воробьев прямо писал об этом, что не надо думать, что наступила перестройка и мы обратились к христианской психологии, потому что стало можно. Нет, она нас вызывала из нашего небытия. И кроме того, надо сказать о том, что в отечественной психологии работа по духовным аспектам, внутренним аспектам личности, она собственно велась всегда, но подспудно.

И если подводить некоторый итог этого отношения, то надо сказать следующее, что, как ни странно отрицатели христианской психологии, отрицатели вообще того, что психология нужна Церкви, они сходятся, как с церковной стороны, так и с научной стороны. Потому что они говорят о том, что эти две области надо развести, они совершенно разные. Понятно, что внутри позиция тех и других различается, потому что с церковной точки зрения психология светская, лишена церковного попечения и ведет человека в тьму. А с точки зрения светской науки тьма, разумеется, никто не признает себя тьмой, тьма видится в церковности. Тьма, мракобесие и так далее. В результате это сжигание мостов и разведение. Психология должна заниматься на научных основаниях человеком, психикой и так далее, а Церковь должна быть обращена к духовному миру без какой-либо связи с сомнительной и странной психологией. Вот такой получается итог, который можно подвести словами «свой среди чужих и чужой среди своих». И те не признают, и эти не признают.

Какие же в этом плане можно предложить основания христианской психологии? Об этом мы поговорим в следующей части.

Что светская наука думает о христианской психологии?

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В начале 1930-х годов формируется культ личности Сталина, что является частью уже на тот момент существующего тоталитарного режима. Отсутствует критическое отношение к его политике, как среди населения, так и среди окружения. Огромное количество славословий и восхвалений на всевозможных партийных мероприятиях. Подчеркивается незаурядность Сталина, как личности, его индивидуальность. Даже на плакатах если посмотреть, он подобно египетской традиции, да, когда фараон изображается выше, чем остальные его подданные, а боги еще выше, чем фараоны. Вот Сталин изображается даже больше, чем все люди, которые его окружают. Огромное количество плакатов вроде: «Пока ночью страна спит, за нее думает Иосиф Сталин» – это действительно так и было, потому что Сталин, как известно, работал по ночам, он был совой и спал очень допоздна. Не знаю, «Спасибо товарищу Сталину за наше любимое детство». Портреты его висели во всех возможных учреждениях и не только учреждениях. Везде превозносились его способности в организации, в образовании, везде, где только можно превозносили его имя. Это очень было выгодно окружению, которое во многом сформировалось вокруг него и на основе этого культа личности проводилось узаконивание фактически той диктатуры, которая существовала на тот момент.

Тут надо еще раз отметить, что меняется очень серьезно идеологема. Вопрос о мировой революции уже не просто не поднимается, лучше его было и не поднимать, чтобы не стать проповедником зиновьевского блока, или троцкистского блока и не попасть в лучшем случае куда-нибудь очень далеко, валить лес. Меняется она на идею Сталина о некоем обострении классовой борьбы при строительстве коммунизма. Казалось бы, при строительстве коммунизма классы должны исчезать, отмирать, как государство, но тем не менее, все оказывается по-другому. Почему – потому что есть огромное количество классовых врагов. Классовые враги, впоследствии враги народа, они именно так стали называться. Потом это вредители в большом количестве – это те люди, которые спят и видят, как уничтожить советскую власть.

Отсюда же вытекает еще одно важное построение, какое оно – государство должно отмирать. Коммунизм – это как известно общество, в котором нет государства. Однако же, как известно, при Сталине государство набирает, наверное, наибольшее за всю нашу историю силу. Почему – потому что оно с точки зрения сталинской верхушки, выступает уже не в качестве аппарата принуждения и аппарата насилия, как об этом говорил Маркс, и Ленин, и прочие идеологи марксизма-ленинизма, оно выступает в качестве главного орудия пролетариата. Страна же диктатуры пролетариата, соответственно государство его главный помощник и оно железной рукой должно уничтожить всех врагов пролетариата. К врагам относится, еще раз подчеркиваю, огромное количество элементов, которые так, или иначе связаны с не социалистическим строем в большей степени, а с тем, что было до этого.

В определенной степени большой террор можно начинать с 1934 года, когда был застрелен при невыясненных до конца обстоятельствах один из самых ближайших соратников Сталина – Киров, который был главой Ленинского комитета ВКПБ. Даже по основной точке зрения его убил Николаев – большевик, который заподозрил его, ну и заподозрил во многом обоснованно в связи со своей женой. Но его естественно, с точки зрения сталинской верхушки сразу посчитали представителем троцкистско-зиновьевского блока и в ближайшие сроки расстреляли. После этого вводится очень сокращенный порядок судопроизводства. Вводятся суды «тройки», которые могут принимать решения о смертной казни без представителей защиты, во-первых, а во-вторых, это можно сделать в течение суток и исполнение приговора в течение десяти суток.

Очень важно, что в 1936 году при организации разумеется тогдашнего Народного комиссариата внутренних дел Ежова, начинается проведение так называемого большого террора – это сталинские репрессии, охватившие 1936-1938 года. Они у нас преподаются, как московские процессы, но на самом деле они были гораздо более шире. В 1936 году, как известно, окончательно были обвинены Зиновьев и Каменев, они были расстреляны, свою вину они признали на суде под давлением, разумеется. И огромное количество людей, которые так, или иначе были с ними связаны также были репрессированы. И расстрел, и разумеется отправка в лагеря системы ГУЛАГ – Главного управления лагерей. В 1937 году широкий процесс начался против Красной армии, был обвинен маршал Тухачевский, маршал Якир, Уборевич, Блюхер, которые впоследствии были расстреляны. Вместе с ними репрессировали практически весь комсостав Красной армии. Вместе с комсоставом Красной армии было репрессировано огромное количество просто командиров, как тогда называли офицеров и это создало огромную проблему даже в начале Великой отечественной войны, когда комсостава просто не хватало. Сталин фактически уничтожил весь командующий костяк армии, считая, и возможно оправданно, что он представляет из себя главную угрозу его власти.

Завершает весь период московских процессов – процесс над Николаем Бухариным в 1938 году, который уже окончательно заканчивает борьбу с так называемыми «уклонами». Если Зиновьев и Каменев – это левый уклон, то Бухарин – это так называемый правый уклон. И опять-таки страдают те люди, которые так, или иначе с ним связаны. В 1936-1938 году репрессированы были по огромному количеству причин, зачастую по обычному доносу, по подозрению огромное количество представителей интеллигенции, старой интеллигенции, еще получившей университетское образование и разумеется в 1936-1938 году был окончательно уничтожен основной костяк церковной иерархии.

В частности, на 1938 год фактически действующими оставалось только три архиерея и в случае, если бы их репрессировали, то соответственно можно говорить о том, что вся церковная традиция и хиротония была бы прервана. На этом бы и закончилась история Русской Православной Церкви.

Этот период действительно называется большим террором, или массовыми репрессиями, количество репрессированных варьируется очень и очень. Считается, что смертных приговоров было более 700 тысяч, количество погибших от болезней и содержания в лагерях практически не поддается никакому исчислению. Но всего за время сталинского правления в лагерях перебывало более 6 млн человек. Это действительно большие цифры, однако же, конечно, здесь нет ничего общего с теми цифрами, которые дает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГе» – это порядка 50 млн, но это разумеется цифра была крайне завышена.

Под знаком страха: репрессии 1930-х годов

Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», заведующий отделом поэзии.
Старший научный сотрудник Государственного литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине»)

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Я уже говорил, что среди многочисленных занятий Корнея Ивановича, одним из таких фундаментальных были его занятия детской психологией. Еще в 1911 году он написал книжку «Матерям о детских журналах», которая потом называлась «Маленькие дети», а потом с какого-то момента она стала называться книга «От двух до пяти» и это название вообще вошло в обиход, оно существует даже в массовом сознании. Правда, надо сказать, что эта книга сугубо научная на самом деле, и он как всегда многоадресной ее хотел сделать, она написана живым легким языком, насколько можно легким, он очень хотел, чтобы эту книгу читали родители, чтобы они могли удивиться тому, какие существа рядом с ними произрастают, собственно – их дети. Но, к сожалению, и по сегодня эта книга считается таким сборником детских анекдотов что ли, люди доходят до 20 страницы, где Корней Иванович приводит примеры детского словотворчества, там: «Папа, у тебя брюки нахмурились», – такого рода. И дальше бросают читать, потому что там уже идут серьезные рассуждения. Но это отступление. А вот следы пушкинские в этой книге примечательны тем, что одно из редких свидетельств Чуковского о себе маленьком. Там есть такая глава «Детский язык» и в нее входит главка «Народная этимология. Осмысление речи бессмыслицей». Так начинает Корней Иванович эту главку:

Случается, что погоня за смыслом приводит ребенка к сугубой бессмыслице. Услышав, например, песню, которая начиналась словами:

Царь дрожащего творенья, –

ребенок воспроизвел ее так:

Царь, дрожащий от варенья.

Это мне кстати очень понятно, я помню, что, когда я сам был маленький и слушал «Полевая почта Юности», такая была программа по радио, там часто пела певица Анна Герман и мне очень нравилась песня «Надежда» и я кому-то из взрослых сказал, что какая замечательная песня, какие замечательные слова о подземной лошади. Мне говорят: «Какая подземная лошадь, ты что с ума сошел?» – я говорю: «Ну как же, она же поет – надежда, мой конь подземной», там «компас земной». Так услышалось, компас земной ничего не означает для четырех-пятилетнего ребенка, а конь подземной – это уже что-то такое…

Корней Иванович пишет: «Когда моя старшая сестра, – Маруся, – заучивала вслух стихотворение Пушкина, – она постарше была, – Как ныне сбирается вещий Олег, -я, пятилетний мальчишка, понимал эту строчку по-своему: Как ныне собирает свои вещи Олег».

В главе «Как дети слагают стихи» главка «Первые стихи», говоря о тяготении детей к арабескам звуковым, к чисто орнаментальным стихам, Корней Ивановичу на помощь опять приходит Пушкин:

«О тяготении маленьких детей к звуковым арабескам, имеющим чисто орнаментальный характер, я впервые узнал из биографии Пушкина. У его приятеля Дельвига был брат, семилетний Ваня, которого Дельвиг называл почему-то романтиком. Услыхав, что Ваня уже сочиняет стихи, Пушкин пожелал познакомиться с ним, и маленький поэт, не конфузясь, внятно произнес, положив обе руки в руки Пушкина:

Индиянда, Индиянда, Индия!

Индияди, Индияди, Индия!

Александр Сергеевич, погладив поэта по голове, поцеловал его и сказал: – Он точно романтик».

И наконец то, что очень важно для сказок самого Чуковского. В этой книге «От двух до пяти» у него есть такой, я бы даже не сказал раздел – это такая сквозная линия – заповеди для детских поэтов. И говоря об одной из заповедей, о том, что для ребенка, когда он слушает стихи, очень важно, чтобы как можно больше было глаголов, потому что должно все время меняться действие и как можно меньше прилагательных, Корней Иванович роняет, сначала конечно обругав сочинителей детских стихов:

«Сочинители детских стихов часто забывают об этом и перегружают их огромным количеством прилагательных. Покойная Мария Пожарова дошла до того, что в своих “Солнечных зайчиках”,- была такая поэтесса детская, – чуть не каждую страницу наполнила такими словами, как зыбколистный, белоструйный, тонкозвучный, звонкостеклянный, беломохнатый, багрянозолотой, и, конечно, все это для детей мертвечина и скука.

Потому что маленького ребенка по-настоящему волнует в литературе лишь действие, лишь быстрое чередование событий. А если так, то побольше глаголов и возможно меньше прилагательных! Я считаю, что во всяком стишке для детей процентное отношение глаголов к именам прилагательным есть один из лучших и вполне объективных критериев приспособленности данного стишка к психике малых детей.

Поучителен в этом отношении Пушкин: в своей “Сказке о царе Салтане” он на 740 глаголов дал только 235 прилагательных, между тем как в его поэме “Полтава” (в первой песне) число глаголов даже меньше числа прилагательных: на 279 глаголов – 281 прилагательное».

Ну, и надо сказать, что, рассказывая в поздних изданиях этой книги «От двух до пяти», разумеется Хрущевской эпохи, после сталинской уже, о том, как запрещались его детские сказки, а все сказки Чуковского были запрещены в разные годы за фантастику прежде всего, они никак не подходили под ту схему нового советского ребенка, которая выдумывалась тогдашними, они назывались педологи. Это если кратко. Так вот, рассуждая и рассказывая, как запрещались всеми этими несчастными педологами его сказки, Корней Иванович в этой книге вспоминает и о том, что и сказки Пушкина тоже попадали в то же самое время под запрет тогдашней советской цензуры.

Чуковский и дети

Сергей Федякин, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Дома Русского зарубежья имени Солженицына, доцент Литературного института.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Судьба Ходасевича имеет то своеобразие, что он очень долго рос, как поэт. Его по-настоящему, как поэта крупного заметили именно в этой роли большого поэта в последние годы его жизни в России. То есть, уже после революции он сумел выпустить такие книги, где он заявил себя, как очень крупная фигура. Первая из таких была «Путем зерна». Вторая «Тяжелая лира».

Чтобы понять, что он представлял из себя в это время, маленькое стихотворение из «Тяжелой лиры». Буквально семь строчек стихотворения, первая строфа пять строк и потом две строки – вторая строфа.

Перешагни, перескочи,

Перелети, пере- что хочешь –

Но вырвись: камнем из пращи,

Звездой, сорвавшейся в ночи…

Сам затерял – теперь ищи…

Бог знает что себе бормочешь,

Ища пенсне или ключи.

Первые пять строф идет такое интонационное движение, такое звуковое, как с оттенком музыкальным. Потом пауза и потом, когда говорится, что «Бог знает, что себе бормочешь» – эти строки действительно бормочутся. А в это зияние попадает ощущение тревожного времени, в котором он оказался, как и оказались другие писатели после революции.

Рухнула Российская империя, а Ходасевич по отцу поляк, по матери еврей, но при этом мать ревностная католичка и он сам католик. Он все время пытался показать, что он был достоин быть преемником великих русских писателей, достоин великой русской литературы. И поэтому это поэт для которого Российская империя значила очень много. Империя замечательная тем, что она каждому дает быть самим собой, если ты для этой империи что-то делаешь. И главным образцом для него был Александр Сергеевич Пушкин. Когда, например, Гумилев пригласил Ходасевича в «Цех поэтов», он там побывал один раз, его насторожило то, что в «Цехе поэтов» говорят много о том, как надо писать и не говорят о том, что надо писать. На то у Гумилева были свои причины, потому что «что» должно идти от самого автора, но Ходасевичу такой разговор показался неполным. И он себе выбрал Пушкина, для него Пушкин – это мерило всего того, что есть ценного в литературе. Поэтому для него литература – это значительная часть его собственной жизни. Собственно, из таких слабостей известных вне литературных – это карточная игра, которой он все-таки отдал какое-то время. Остальное – литература – это главное.

Как поэт он уже замечен стал в эмиграции после этих двух книг. О нем очень серьезную статью написал Андрей Белый, уже давно признанный писатель и в 1927 году Ходасевич выпустит такой во-многом итоговый сборник стихотворений, где первые два раздела – это книги «Путем зерна» и «Тяжелая лира», слегка подсокращенные, а вот третий раздел, «Европейская ночь» – это целиком те стихи, которые родились у него за границей. Можно на примере одного стихотворения показать, к чему он пришел. В сущности – это фигура довольно одинокая в русской литературе. Он имел некое воздействие на младшее поколение писателей, тем не менее, поскольку он был довольно жесткий критик, для него литература была важнее авторитетов и поэтому он был во-многом несговорчив и писал то, что думал. У него были не очень простые отношения со многими литераторами. Одно из знаменитых его стихотворений называется «Перед зеркалом». Эпиграф из Данте, из первой строчки его «Божественной комедии». Буквальный перевод: «На середине пути нашей жизни». В известном переводе Лозинского «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу». «Сумрачный лес» – это как бы наша жизнь. Стихотворение «Перед зеркалом» – это человек смотрит на свое изображение.

Я, я, я! Что за дикое слово!

Неужели вон тот – это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?

Портрет, который Ходасевич рисует довольно точен и довольно жесток, он очень был болезненный человек и эти все свои болезни, которые на него в жизни навалились – костный туберкулез, экзема и так далее, он все это запечатлел в двух словах.

Разве мальчик, в Останкине летом

Танцевавший на дачных балах,-

Это я, тот, кто каждым ответом

Желторотым внушает поэтам

Отвращение, злобу и страх?

Это его место в литературе теперь здесь за границей. «Желторотые поэты» боятся его суждений. А когда-то он мечтал быть балетным танцором – это воспоминание о своем детстве.

Разве тот, кто в полночные споры

Всю мальчишечью вкладывал прыть,-

Это я, тот же самый, который

На трагические разговоры

Научился молчать и шутить?

Это уже человек, который как бы отодвинулся от литературной среды и более замыкается в себе и в своей литературе.

Впрочем – так и всегда на средине

Рокового земного пути:

От ничтожной причины – к причине,

А глядишь – заплутался в пустыне,

И своих же следов не найти.

Середина жизни, подведение итогов, с которой начинается «Божественная комедия» Данте, здесь он этим и приходит. Следующий образ пантеры – это тоже из самого начала «Божественной комедии».

Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.

И Виргилия нет за плечами…

Строчка, отсылающая к тому, что Данте по Аду водит Вергилий, он его защита как бы.

Только есть одиночество – в раме

Говорящего правду стекла.

Довольно безрадостное он свое изображение увидел и надо сказать, что таким он сам себя воспринимал. Очень жестко относился к самому себе, был очень требователен. Когда вышла его книга, она произвела очень сильное впечатление на современников и многие в похвалах этой книге доходили до очень превосходных степеней.

Зинаида Николаевна Гиппиус скажет, что трагедия Ходасевича, пожалуй, более сильная, чем у Блока, потому что он еще и эмигрант. Мережковский бросит фразу, что он Арион эмиграции, то есть отсылка к стихотворению Пушкина «Арион», написанного после декабрьского неудачного восстания декабристов. И здесь не стерпел Георгий Иванов, его известный литературный противник и написал статью в защиту Ходасевича. Фраза, которая Ходасевича убила, была следующая: «Конечно и тундра тоже природа, конечно и Ходасевич – это тоже поэзия». После этого Ходасевич отдельные стихи писал, но на целую книгу уже его не хватило.

Но может быть дело не только в том, что как бы на него произвела впечатление эта критика, но поэт, который вырос из культуры Российской империи, он обрел особую силу, когда империя рушилась, но он был верен ее традициям. Но когда мир весь стал рушиться и когда на Европу опустилась эта самая «Европейская ночь», уже ушел этот звук, который мог рождать поэзию. Возможно, связано с этим.

Ходасевич очень известен еще как один из ведущих критиков русского зарубежья. С Георгием Адамовичем они как бы делили это место первого критика. И современники спорили, кто же из них более первый. Надо сказать, что спор, который они вели на протяжении многих лет, во-многом определил особые тяготения, магнитное поле литературы русского зарубежья. И здесь его роль очень высока, но надо назвать еще некоторые прозаические книги Ходасевича. Одна из них – это биография Державина, написанная в традициях пушкинской прозы. Она очень хорошо читается, вообще узнавать Державина очень хорошо, начиная с Ходасевича. И другая книга называется «Некрополь», она закончена незадолго до его смерти, накануне Второй мировой войны. Это его воспоминания о современниках. Надо сказать, что в книгу он отобрал из написанного раньше и переработал примерно половину из того, что он вообще написал в этом жанре. И как мемуарист, это одна из ведущих фигур русского зарубежья. В этом смысле многие, кто потом обращался к этим мемуарам и изучал русскую литературу начала века, говорит, что без Ходасевича многие явления, например, в русском символизме понять просто нельзя, без его свидетельств. В этом смысле он и здесь оставил очень серьезный и важный вклад в русскую литературу.