Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Главные герои романа Платонова «Чевенгур» – большевики, которые не признают НЭП, этот корневой ход русской истории 20-х годов, а в небольшом городе устраивают рукотворный конец света, который они так и называют «концом света», для буржуазии. И заключает с этой буржуазией гротескный, фантасмагорический, а на самом деле, если задуматься, чудовищный договор. Они предлагают буржуазии в ее собственность небо со звездами, а пролетариату оставляют землю. Средством переселения буржуазии на небо является ее массовый расстрел. Сначала уничтожают взрослых мужчин, потом все остальное буржуазное население Чевенгура. Если задуматься, это чудовищно. Когда читаешь Платонова, это, скорее, выглядит фарсово, немного условно.

Важно понимать, что русский апокалипсис возник не только на русской почве. Это сектантские утопические идеи, которые берут начало еще из средневековых ересей. Нечто подобное можно было увидеть и в средневековой Германии. Идея заключалась в том, что для того чтобы построить рай на земле, надо было уничтожить – в прямом смысле этого слова – всех грешников. А рай на земле построить можно, потому что об этом толкует 20-я глава Апокалипсиса, так называемые небольшой фрагмент этой главы, где говорится о тысячелетнем Царстве Христове, в науке это получило название хилиастическая ересь. Во многом именно эта хилиастическая ересь, то есть возможность действительного построения Царствия Божьего на земле питала все безумные коммунистические прожекты.

Платонов, как художник и, кстати, как политик, идеолог, верящий в революцию – в своей молодости он был безусловным, абсолютным революционером, может быть, даже большим, чем те, кто реально делали революцию – десять лет спустя пытается проверить эти идеи. И он показывает людей, которые творят страшные дела, но при этом душевно это очень чистые, хорошие, люди, симпатичные ему как автору, и пытается сообщить эту симпатию своим читателям. Это люди, которые верят в то, что в их отдельном городке построят коммунизм. Там не действуют законы истории, потому что история там закончилась. Там возможно невозможное. Там не надо ничего делать, а надо просто чувствовать коммунизм.

Как говорит один из героев романа: «Коммунизм как рыба в озере, и луна стоит над Чевенгуром. Вот это ощущение луны, рыбы, воды и коммунизма, который из всего этого произрастает, – картина фантасмагорическая, но написанная так убедительно, что ты не можешь в ней усомниться и не можешь понять, как к этому относится автор: нравится ему или не нравится, и то, с каким чувством он это описывает, завораживает нас.

Платонов, пожалуй, как никто из русских писателей XX века, понял сущность социализма и коммунизма, потому что пропустил их через свое зоркое, умное и беспощадное сердце. Он как бы взвесил, разложил, проанализировал и показал то лучшее, что было в этом социалистическом замысле. И «Чевенгур» в каком-то смысле – это произведение того самого социалистического реализма, о котором толковали советские идеологи, но мало кто из писателей преуспел. А Платонов, на мой взгляд, преуспел.

И как бы ни относился автор к своим персонажам, для меня несомненно одно: Платонов очень тоскует, когда их убивают. Он очень жалеет этот уничтоженный «Чевенгур», а если вдуматься, это просто бандиты, которые расстреляли мирное буржуазное население, сами ничего не производили, умерли бы с голоду, когда настала бы зима (в романе описывается лето). Но подходить к «Чевенгуру» с такими мерками, бессмысленно, потому что главное в этом романе – это дух дружбы, дух братства, товарищества, который странным образом сопрягается с этим русским апокалипсисом.

Это невероятная книга, где коммунистические и христианские идеи – абсолютно противоположные по смыслу, если вдуматься, где-то смыкающиеся, но в корне-то противоположные – проникают друг в друга. И автор изучает это проникновение, переносит читателя, погружает его в этот мир и странным образом заставляет этот мир полюбить, показывает его притягательность.

И как бы не был отталкивающ Чевенгур в некоторых своих проявлениях, мы все равно тянемся к нему, все равно любим его и сокрушаемся о его гибели, мы жалеем его, снова возвращаемся и перечитываем и перечитываем Платонова.