Blog

Home - 30.01.2017

Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Начало XX века – это грандиозное время. Время, которое называют Серебряным веком – время открытий иконы, время больших экспериментов в искусстве, время великих надежд. Авангард обычно связывают с революцией, и многие художники авангарда приветствовали ее. Многие художники авангарда готовили эту революцию, но, конечно, понимали под ней больше не революцию социальную, а революцию духа, революцию в искусстве. Тем не менее революция всегда революция: она разрушает.

Казалось бы, это прямо противоположно тому, к чему призывает религия. Религия призывает к созиданию, преображению, прежде всего самого себя. Тем не менее религиозные искания в русском авангарде были. Неслучайно Бердяев писал о религиозных истоках русского коммунизма, что русская революция очень связана с религиозной стихией.

Не углубляясь в философию, посмотрим на искусство. Мы видим удивительный феномен: во-первых, открытие иконы очень повлияло на авангард. Достаточно вспомнить, что, побывавши на первых выставках вновь открытых древних икон, французский художник Анри Матисс говорил, что его настолько поразило это искусство, что ему казалось, что все что искали художники авангарда на Западе, все это заключено в русской иконе. То есть Матисса очень поразила русская икона.

Конечно, она не могла не поразить и наших художников, которые взяли для себя очень многие элементы иконы. Достаточно, например, посмотреть на картины Петрова-Водкина, человека, который, между прочим, был и прямо связан с храмовой живописью. В городе Хвалынске, где он венчался со своей невестой, он расписал один из храмов и оставил нам великолепное Распятие. К сожалению, этот храм не сохранился, но то, что он участвовал в храмовой живописи, уже говорит о многом. Даже в его, казалось бы, очень революционных картинах все равно присутствует сферическая иконная перспектива. Я сейчас не говорю «обратная перспектива», потому что сам этот термин тоже был рожден в это время в исследовательских работах отца Павла Флоренского, но этот термин очень сложный, чтобы сейчас его касаться. Но действительно такая сферичность, иконичность у Петрова–Водкина есть.

Его «Петроградская мадонна» – это тоже попытка осмыслить через религиозный образ женщину нового времени. Даже то, что он ее называет «Петроградской мадонной» говорит о том, что это, конечно, не Богоматерь, но понятый сквозь призму Богоматери женский образ.

У Петрова-Водкина есть и образ Самой Богоматери – «Богоматерь Умиление злых сердец» (как он назвал эту картину), где в красном пылающем омофоре Богоматерь с воздетыми руками молится о страдальцах этого мира.

Конечно, известные религиозные искания Рериха, правда, в конце концов уведшие его на Восток. Но сначала он был увлечен русской религиозностью, русскими святыми. Его цикл про преподобного Сергия тоже по-своему очень интересен.

Если мы вспомним удивительную художницу Наталью Гончарову, то я считаю, что она просто одна из наиболее интересных религиозных художников XX века. У нее есть и прямо религиозные сюжеты, и произведения, которые она называла иконами – которые с канонической точки зрения, может быть, и трудно назвать иконами, но тем не менее они написаны именно как иконы.

Эти искания русского авангарда говорят о том, что для русских художников, как бы они не шли вразрез с традициями, какие бы крайние течения они не находили, все равно для них евангельские образы были очень дороги и вдохновляли их. Может быть, этот нестандартный религиозный поиск, уходящий от традиционного православия, интересен и для художественной практики (потому что потом та же Гончарова повлияла на многих иконописцев парижской школв), и вообще для религиозной живописи XX века. Потому что XX век – это век исканий, и религиозных, и художественных, и социальных, и так далее. Русский авангард в этом смысле действительно был авангардом: его представители шли вперед, не боялись экспериментировать, может быть, не боялись даже перешагнуть те границы, которые очерчивает канон или какие-то наши привычные представления.

Искусство авангарда и поиски религиозного

Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Традиционно Византийская империя представляется как греческое государство. В Средневековье на Западе ее даже называли Греческой империей. Это определение не вполне справедливо для интересующего нас периода. Империя была населена десятками различных народов. Из них греки, конечно, составляли значительный процент. Хотя говорить о большинстве, вероятно, не приходится.

Собственно, греки составляли основу населения на юге Балканского полуострова, на западе Малой Азии. Кроме того, они составляли костяк городского населения в Сирии, Палестине, Египте и Киренаике.

Греческий язык был в ранневизантийской империи культуры, философии, образования. Постепенно, на протяжении V – VII столетий идет постепенное распространение греческого языка на систему государственного управления. Первым государственным чиновником высшего ранга, который начал издавать свои распоряжения на греческом языке, был знаменитый египетский поэт Кир Панополетанский, который в 40-е годы V столетия занял сразу две высших должности ранневизантийской империи: он был префектом Востока и префектом Константинополя. Тем не менее новообразования Кира не прижились. В дальнейшем на этот же путь встал один из виднейших министров императора Юстиниана Иоанн Каппадокийский. Но окончательный переход на греческий в качестве государственного языка утвердился только в VII веке.

Второй важной частью ранней Византии были латиноязычные жители, то есть римляне или латинизированное романо-язычное население. Встретить латиноязычных жителей можно было на территории Далмации, где они составляли большинство, а также в Придунайских провинциях. В принципе, латинский язык в повседневной жизни был распространен гораздо меньше. Образованному жителю Византийской империи, в общем-то, даже не нужно было изучать латинский. Так, например, знаменитый софист IV века Либаний почти кичился тем, что не знает этого варварского наречия.

Кроме того, на Балканах сохранялись остатки автохтонного населения – это прежде всего иллирийцы. О том, что иллирийский язык был широко распространен, нам говорит сохранение до настоящего времени албанского языка, который, судя по всему, является прямым наследником древнего иллирийского наречия. А также это были фракийцы, которых довольно много проживало в окрестностях столицы Константинополя. Но о них как о народе со своим языком и культурой редко вспоминают в источниках. Однако есть интересная запись одного галльского пилигрима, посетившего Синайские монастыри в VI веке, который упоминает, что в одном из монастырей разговаривают на греческом, латинском, коптском (то есть египетском) и на бесском. Бессы – это одно из крупнейших фракийских племен. Если монахи разговаривают на этом языке, то, вероятно, и фракийское население сохраняло свой родной язык.

В Малой Азии помимо греков проживало довольно много армян. Помимо большого армянского населения здесь также сохранялись автохтоны: галаты, переселившиеся сюда в III столетии до новой эры кельты, также сохранявшие свой язык. Иероним Стридонский говорил на исходе IV века, что галат, кельт, живущий в Малой Азии, с легкостью может понять своего сородича – галла, живущего на территории современной Франции. И это исавры. Исаврия была гористым регионом, расположенным на юго-востоке Малой Азии, где сохранялся местный племенной строй, местные горцы жили кланами. Начиная с III века исавры по сути не подчинялись римскому правительству и представляли собой некий анклав, не подчиняющийся Константинополю, в самом центре – самом сердце византийских владений в Малой Азии. Исаврийские разбойники на протяжении столетий беспокоили окрестных мирных поселенцев, разоряли города, и война с ними была настоящей головной болью для византийского правительства.

На территории Сирии основным сельским населением были сирийцы. Причем если на западе Сирии сирийцы – это в основном селяне, а горожане – в основном греки, то чем ближе к Месопотамии, тем сильнее становился сирийский компонент городского населения. В таком крупном культурном и религиозном центре, как Эдесса, сирийцы составляли даже большинство местной аристократии.

Интересно отметить, что сирийцы были одним из четырех народов, населявших империю, имевших свою письменность и довольно развитую литературу. IV – VII века – это период расцвета сирийской литературы и деятельности таких блистательных поэтов, как например, Ефрем Сирин.

Южнее, в Палестине, сохранялась значительная часть иудейского населения. А также здесь проживали многочисленные самаритяне – этно-религиозная общность, по сути, сектанты внутри иудаизма.

Основной частью римского Египта были египтяне, которых с IV века начинают звать коптами. Коптская общность во многом формируется на основе принятия египтянами христианства. По сути это так же, как самаритяне, этно-религиозная общность.

В интересующем нас периоде – IV веке – окончательно формируется коптская письменность, которая представляет собой развитие древнеегипетского языка, наложенного на греческий алфавит.

Население ранней Византийской империи

Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Главные герои романа Платонова «Чевенгур» – большевики, которые не признают НЭП, этот корневой ход русской истории 20-х годов, а в небольшом городе устраивают рукотворный конец света, который они так и называют «концом света», для буржуазии. И заключает с этой буржуазией гротескный, фантасмагорический, а на самом деле, если задуматься, чудовищный договор. Они предлагают буржуазии в ее собственность небо со звездами, а пролетариату оставляют землю. Средством переселения буржуазии на небо является ее массовый расстрел. Сначала уничтожают взрослых мужчин, потом все остальное буржуазное население Чевенгура. Если задуматься, это чудовищно. Когда читаешь Платонова, это, скорее, выглядит фарсово, немного условно.

Важно понимать, что русский апокалипсис возник не только на русской почве. Это сектантские утопические идеи, которые берут начало еще из средневековых ересей. Нечто подобное можно было увидеть и в средневековой Германии. Идея заключалась в том, что для того чтобы построить рай на земле, надо было уничтожить – в прямом смысле этого слова – всех грешников. А рай на земле построить можно, потому что об этом толкует 20-я глава Апокалипсиса, так называемые небольшой фрагмент этой главы, где говорится о тысячелетнем Царстве Христове, в науке это получило название хилиастическая ересь. Во многом именно эта хилиастическая ересь, то есть возможность действительного построения Царствия Божьего на земле питала все безумные коммунистические прожекты.

Платонов, как художник и, кстати, как политик, идеолог, верящий в революцию – в своей молодости он был безусловным, абсолютным революционером, может быть, даже большим, чем те, кто реально делали революцию – десять лет спустя пытается проверить эти идеи. И он показывает людей, которые творят страшные дела, но при этом душевно это очень чистые, хорошие, люди, симпатичные ему как автору, и пытается сообщить эту симпатию своим читателям. Это люди, которые верят в то, что в их отдельном городке построят коммунизм. Там не действуют законы истории, потому что история там закончилась. Там возможно невозможное. Там не надо ничего делать, а надо просто чувствовать коммунизм.

Как говорит один из героев романа: «Коммунизм как рыба в озере, и луна стоит над Чевенгуром. Вот это ощущение луны, рыбы, воды и коммунизма, который из всего этого произрастает, – картина фантасмагорическая, но написанная так убедительно, что ты не можешь в ней усомниться и не можешь понять, как к этому относится автор: нравится ему или не нравится, и то, с каким чувством он это описывает, завораживает нас.

Платонов, пожалуй, как никто из русских писателей XX века, понял сущность социализма и коммунизма, потому что пропустил их через свое зоркое, умное и беспощадное сердце. Он как бы взвесил, разложил, проанализировал и показал то лучшее, что было в этом социалистическом замысле. И «Чевенгур» в каком-то смысле – это произведение того самого социалистического реализма, о котором толковали советские идеологи, но мало кто из писателей преуспел. А Платонов, на мой взгляд, преуспел.

И как бы ни относился автор к своим персонажам, для меня несомненно одно: Платонов очень тоскует, когда их убивают. Он очень жалеет этот уничтоженный «Чевенгур», а если вдуматься, это просто бандиты, которые расстреляли мирное буржуазное население, сами ничего не производили, умерли бы с голоду, когда настала бы зима (в романе описывается лето). Но подходить к «Чевенгуру» с такими мерками, бессмысленно, потому что главное в этом романе – это дух дружбы, дух братства, товарищества, который странным образом сопрягается с этим русским апокалипсисом.

Это невероятная книга, где коммунистические и христианские идеи – абсолютно противоположные по смыслу, если вдуматься, где-то смыкающиеся, но в корне-то противоположные – проникают друг в друга. И автор изучает это проникновение, переносит читателя, погружает его в этот мир и странным образом заставляет этот мир полюбить, показывает его притягательность.

И как бы не был отталкивающ Чевенгур в некоторых своих проявлениях, мы все равно тянемся к нему, все равно любим его и сокрушаемся о его гибели, мы жалеем его, снова возвращаемся и перечитываем и перечитываем Платонова.

Роман “Чевенгур” Андрея Платонова

Алексей Беглов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Петровская реформа благочестия и дисциплинирования духовенства в первой половине XVIII века. Было бы неправильно сводить петровскую церковную реформу только к административной реформе, к упразднению патриаршества и учреждению Святейшего синода. На самом деле его интересы в церковной области распространялись гораздо шире и одной из главных задач, которую видел перед собой Петр – глава и основатель абсолютистского государства – это была задача дисциплинирования подданных, введения, укладывание их поведения в определенный чин, в определенный регламент, который позволил бы реализовывать государственные задачи, реализовывать государственные указы. Прежде всего здесь очень важно отметить, что Петр, упразднив патриаршество, себя рассматривает в качестве источника информации о… скажем так, воле Божьей, о высшем благе для своих подданных. Это вполне отвечает тому представлению о себе, которое разделяли большинство абсолютистских монархов Европы. Именно монарх теперь оказывается источником сведений, информации о высшем благе. И в этой связи очень важно, чтобы подданные четко исполняли указания государства. И в рамках этой системы дисциплинирования подданных, Церкви отводился очень важный аспект, очень важный момент, потому что Церковь должна была дисциплинировать подданных в религиозном и нравственном ключе. Воспитывать лояльных, честных, преданных граждан нового государства.

Регламентация религиозной жизни подданных распространяется даже на практику причащения – ключевой момент в религиозной жизни любого православного христианина. Но, что интересно, Петр в данном случае продолжает подобные же усилия своего отца. Дело в том, что Алексей Михайлович в ряде своих указов, например, в указе 1650, 1660 и 1674 годов предписывает в частности своим воеводам обращать пристальное внимание на то, как подданные московского царя причащаются – насколько часто они это делают, не оставляют ли они исполнение этого долга на смертный час и так далее. То есть государство уже в XVII веке достаточно последовательно пытается регламентировать и дисциплинировать своих подданных, в том числе в религиозной сфере. В чем отличие Петра от этой прежней практики?

В духовном регламенте содержится та же самая норма – причащение не менее, чем один раз в год. Но Петр увязывает эту практику ежегодного причащения со своими, если можно так выразиться, фискальными интересами. Дело в том, что практика причащения со времен Петра становится своего рода ежегодным следственным экспериментом по поиску скрывающихся староверов, старообрядцев. Дело в том, что Петр, как и его отец, достаточно напряженно относится к старообрядцам, но он достаточно прагматичен и разрешает им легально существовать в рамках империи в случае, если они платят двойной подушный оклад. А вот, чтобы не скрывались староверы от соответствующего двойного оклада, они должны непременно причащаться, хотя бы раз в год и соответственно те, кто причащаются, они имеют право платить оклад всего лишь в единственном размере, все остальные соответственно староверы и должны платить оклад в двойном размере. Практика причащения таким образом оказывается на службе империи, на службе ее фискальных интересов. Но – это не единственное вмешательство в благочестие граждан.

Очень интересен, с этой точки зрения, ряд указов 1722 года, которые регламентировали самые разные стороны бытовой религиозности. Например, они запрещали делать приношения к чтимым и чудотворным иконам – так называемые «привесы», запрещалось выносить иконы из церквей и носить их по домам. То есть фактически Петр в данном случае покушался на вполне каноническую и принятую в Церкви практику крестных ходов. Практиковалось, согласно указу 1722 года и изъятие чтимых икон, или икон, которые почитались, как чудотворные из частных домов, а иногда и из приходских церквей и передача их в соборы, или монастыри. Кроме того, санкциям подвергалось ложное разглашение о чудесах, а поскольку, как правило, чиновники петровской эпохи и, наверное, сам реформатор были склонны рассматривать любой слух о чудесах от иконы, или от мощей, как ложный, поскольку ключевой категорией для их осмысления религиозного пространства была категория суеверия и любые такого рода народные проявления религиозности подпадали под эту категорию. То соответственно любой слух о чудесном некоем явлении уже рассматривался, как слух суеверный и соответственно, мог вызвать следствие не только церковное, но и гражданское.

Еще одним очень важным элементом реформы благочестия было наступление на часовни. Петр в одном из своих указов полностью запрещает строить новые часовни и более того, он предписывает старые часовни разрушать, или приспосабливать под хозяйственные нужды. А нужно иметь в виду, что во многих удаленных от центра областях приходы православные, имя центром приходскую церковь, имели также массу часовен, в которых за дальностью расстояния, прихожане отправляли ежевоскресное богослужение мирянским чином. И покушение на часовни фактически было покушением на всю эту уже сложившуюся религиозную инфраструктуру. Позднее такое петровское наступление на часовни будет немного ослаблено. Последующие императоры подтвердят запрет на строительство новых часовен, но разрешат сохранять и поддерживать в прежнем состоянии часовни уже существующие. Будет найдет своего рода компромисс между народной религиозностью и требованиями реформы благочестия. Но, однако эта норма о запрете строительства новых часовен будет сохраняться вплоть до начала XX века, вплоть до революции.

В первой половине XVIII столетия регламентации подвергается не только жизнь граждан, не только жизнь подданных империи, но и самого духовенства. Империя стремится поставить духовенство на службу себе и очень важной стороной этой регламентации становятся так называемые «табельные дни», когда духовенству предписывается совершать богослужения непременно. Не только по церковным праздникам, но и, например, в дни рождения императоров и императриц, или их наследников, в дни коронации, восшествия на престол императоров и императриц и в случае, если духовенство по забывчивости, например, пропускает тот, или иной день, оно может быть подвергнуто крайне жестким наказаниям. От телесных наказаний – битья кнутом до вырывания ноздрей и ссылки в Сибирь, поскольку это расценивается, как нелояльность по отношению к императору, или императрице, поскольку особенно большое внимание этому уделялось в эпоху Анны Иоановны в 1730-е годы. Но эта практика сохранялась на протяжении всего синодального периода. Только Екатерина II в 1766 году отменяет телесные наказания за пропуск табельных дней, но не сокращает количество этих дней, как просил ее о том Синод.

С другой стороны, не мене важно – это присяга духовенства. В первой половине XVIII столетия, если священник и члены его семьи не успели присягнуть публично императору, они оказываются в крайне сложном положении, вплоть до исключения из духовного сословия, отдачи в солдаты, или даже опять же на поселение в Сибирь. В связи с оплошностью в принесении присяги в частности Анне Иоановне в 1730 году, инициированы не только процессы против рядовых священников, но и против пяти архиереев. Все эти моменты – от наступления на часовни и наступления против чтимых икон, до служения в табельные дни, станет одним из важных элементов контроля над верующими и духовенством на протяжении всего синодального периода.

Особенности синодального благочестия

Татьяна Черникова, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Двумя распространенными типами икон Богородицы также является изображение Богородицы на Престоле, или Всемилостивейшей Богородицы, где Она представлена как Царица Небесная, Которая может миловать обращающихся к Ней христиан, откликаться на их просьбы, давать им духовные силы для совершения каких-то подвигов. Поэтому Богородица на Престоле очень часто встречается как в качестве храмовых икон, так и в домах. Помимо икон, такой тип изображения Богородицы очень часто присутствует на мозаиках, особенно византийских, и фресках.

Последний момент в земной жизни Богородицы – Ее успение. Так называется и особый тип икон. Причем стоит обратить внимание на слово «успение». Не смерть, а именно успение. В общем-то, это не столько грустное событие, сколько логичное – за душой Богородицы пришел Сам Иисус, и Ее душа изображается в виде младенца, запеленатого в абсолютно белые пеленки. То есть душа чистая, как у новорожденного младенца. Богородица возносится Своим Сыном в Град Небесный и превращается в ту Самую Царицу Небесную на Престоле, тип иконы которой я описала до этого.

Вокруг гроба, где лежит тело Богородицы – потому что на иконах «Успение» одновременно присутствуют и душа Богородицы, и Ее тело, – стоят апостолы. Все, кроме одного. Это апостол Фома, не успевший к этому событию, не простившийся с Богородицей. И чтобы не обижать его, и не повергать его в грусть, именно Фоме Богородица оставила Свой знаменитый пояс, который он потом взял. Кстати, по легенде часть этого пояса находится у нас, в храме, расположенном рядом с Храмом Христа Спасителя. Только почему-то об этом не очень хорошо известно верующим, и гигантские очереди к кусочку этого пояса, все время находящегося в Москве, в храме во 2-м Обыденском переулке, почему-то не стоят.

Кроме знаменитых, очень часто употребляемых образов Успения Богородицы, Всемилостивейшей Богородицы на Престоле, Великой Панагии, Богородицы Одигитрии, Оранты, Умиления, есть еще менее встречающиеся, но достаточно известные образы.

Например, икона «Богородица Неопалимая Купина», где Богородица изображена в пылающем ромбе, и, вообще-то, это отсылка к моменту Ветхого Завета, где Бог говорит с пророком Моисеем в виде горящего куста, от которого исходил голос. В данном случае проводится параллель между Новым Заветом и Ветхим.

Также есть образы Богородицы «Неупиваемая Чаша», «Утоли мои печали», «Радость всех скорбящих», «Нечаянная радость» и т.д. Вообще, типология изображений Богородицы очень разнообразна, не говоря о том, что есть отдельные иконы, изображающие этапы жизни Богородицы, начиная от Ее рождения и введения в храм, вплоть до успения Богородицы.

С изображением Богородицы, и в частности его распространенным типом – «Умиление», к которому относится знаменитая Владимирская Богоматерь, связана замечательная, трогательная христианская легенда. В ней говорится, что первым иконописцем был один из учеников Христа, а именно апостол Лука. Первый образ, который он написал, был именно образ Богородицы. Причем написан он был на столешнице, за которой трапезничали и Богородица, и апостолы. И после успения и вознесения Богородицы апостол Лука написал на этой столешнице образ Богородицы «Умиление». Владимирская Богоматерь по своей типологии считалась изводом от той первой иконы, которую написал апостол Лука совсем скоро после тех событий, о которых рассказывает Евангелие, то есть в I веке нашей эры.

Богородица на престоле и Успение

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Эта позиция Паламы далеко не сразу была принята в обществе и в церковном сообществе произошло разделение и получилось так, что эти сугубо духовные специальные вопросы духовной жизни и аскетической практики оказались, здесь много разных обстоятельств сошлось, но сошлось именно так, что эти богословские вопросы оказались в центре внимания всего, отнюдь не только узко аскетического, не только церковного, но и всего византийского общества и государства. Включая все его уровни, все сферы социальной жизни. И развернулась в том числе и гражданская война. В 1340-е годы в Византии проходит гражданская война, разумеется, ее причины не могли быть только и исключительно богословские – сошлись династические распри Византии еще здесь. Но во всяком случае, с этой гражданской войной тоже связывались разные позиции сторон по вопросу о свете фаворском.

Завершилось это все Поместным собором 1351 года, на котором усилиями прежде всего святителя Григория, позиции афонских исихастов были утверждены, подтверждены, как соответствующие истинному христианскому опыту. Было по этому поводу принято специальное догматическое положение, которое с тех пор мы и называем «Догмат о Божественных энергиях». Он стал важнейшим итогом поздневизантийского исихазма. Здесь конечно же для церковного сознания была принципиальная разница, могли появляться глубокие основательные богословские сочинения, но это людские труды, что называется. Тот же святитель Григорий говаривал: «словеса опровергаются словесами». Поэтому богословских трактатов тут было недостаточно, но принят был именно церковный догмат, который с тех пор и живет у нас в православии. Догмат о том, что в исихастском опыте на его вершинах достигается ни что иное, как действительное соединение человека с Богом, со Христом в энергиях Духа Святого. Это важнейший итог поздневизантийского исихазма, вклад его во все здание православия.

Затем это называлось «триумф исихазма», но, как мы знаем, уже не за горами было крушение Византии и достичь того развития, того продолжения, которое напрашивалось просто за такими итогами, достичь этого продолжения практически Византии не удалось. Дальше наступает период уже поствизантийского исихазма. Византии не существовало, но исихастсткая традиция осталась и существовала в форме сообщества разных национальных ветвей, разных поместных ветвей исихазма. Существовал болгарский исихазм со своей богатой традицией, который тоже в XIV веке пережил очень большой расцвет с духовным центром в городе Тырнове, который тогда был столицей Болгарии и вокруг. И именно в этот период возникла концепция, что Тырново есть третий Рим – после Константинополя. Москва – это появилось уже существенно позже.

Так что был богатый болгарский исихазм, был богатый сербский исихазм, особенностью которого были теснейшие связи с Афоном. Основатель Сербской Церкви – святой Савва был именно афонским монахом. Ну и затем разумеется уже существовал и развивался русский исихазм. Затем прибавился румынский, о нем мы сейчас уже не будем говорить, но русский исихазм составил свою самостоятельную духовную традицию, очень богатую.

Я только обозначу сейчас в заключение три его главных периода. Исихазм развивался уже в Киевской Руси – Киево-Печерское монашество, Киево-Печерская лавра знаменитая была местом, где развивалась именно аскетическая практика, которая тесно напоминала практику первых монахов в Египте и Палестине в IV-VI веках. То есть путь русской традиции продолжал так, что называется, типологически, по основным принципиальным этапам воспроизводил путь большой традиции – путь византийский. Киевский период можно вполне сопоставлять с периодом раннего исихазма. И также был аналог жанра апофтегм – все образованные люди в России сегодня знают, что есть такое замечательное сочинение «Киево-Печерский патерик». Там это памятник киевского исихазма содержит духовные тексты, весьма тесно напоминающие то, что создавалось в раннем византийском исихазме.

Затем был московский период – еще более значительный – это было время преподобного Сергия и преподобного Андрея Рублево и признано после долгих дискуссий в русской и мировой науке, признано, что в своем духовном содержании и христианство преподобного Сергия, и христианство преподобного Андрея – это христианство именно исихастского типа. Поэтому Московская Русь XIV-XVI веков – это новый полноценный период и русского исихазма. Не просто русского церковного существования, а именно русского исихазма. Ну и затем, гораздо позднее, здесь опять были и периоды длительных исторических упадков, даже гонений.

Затем следует необычайно важный период, который часто называют уже «русским исихастским возрождением», вслед за исихастским возрождением в Византии XIV века. Здесь в XIX веке складывается новое духовное явление, называемое «русским старчеством». В следующих наших частях лекций мы скажем о нем гораздо подробнее. Это очень значительное привнесение в общехристианский опыт.