Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
Обозревая историю понятия «совесть» и размышляя о том, какие проблемы могут быть связаны с ним сегодня, какие выводы мы можем сделать из рассмотрения тех или иных взглядов, представлений о совести в истории цивилизации, можно было бы увидеть несколько сквозных сюжетов, значимых смысловых линий, связанных с ней. Здесь действительно стоило бы разобраться, потому что оказывается, что даже современные обывательские представления о совести могут находиться под влиянием тех или иных концепций, существовавших в глубоком прошлом.
Если посмотреть на совесть в семитской традиции: это в первую очередь месопотамская и традиция Ветхого Завета, мы увидим, что для них не характерна абсолютизация совести. В человеке есть некоторые представления о добре и зле, есть второе «я», которое способно оценивать поступки как плохие и хорошие, чаще всего оно либо не выражается никак и понятно о нем становится только косвенно, либо, например, выражается словом «сердце», но никакой абсолютизации этого внутреннего голоса не происходит. Это голос собственно самого человека, то есть его природы.
Напротив, есть цивилизации, такие, как, например: египетская, античная, и в первую очередь здесь могут быть упомянуты стоики, которые абсолютизировали этот внутренний голос. Например, египтяне говорили о том, что это голос Бога в душе, и даже некоторые христианские богословы выражались подобным образом. Мы знаем, что стоики прямо считали, что совесть есть некий абсолютный и безошибочный арбитр и судья, голос, или слово, Которого не может быть подвергнуто никакому сомнению.
Если мы посмотрим на некоторый срединный путь, который можем заключить, скажем, из слов апостола Павла или некоторых более поздних богословских традиций, в том числе православных, то мы увидим, что все-таки совесть не может быть прямо названа голосом Божьим, как сегодня говорят многие. Если спросить обывателя, как христиане понимают совесть, то человек обычно говорит, что «совесть – это голос Божий в душе человека». Оказывается, что ответ на этот вопрос в такой прямой форме не характерен для православного богословия.
Совесть воспринимается как часть человеческой природы, та способность, которую Бог дал человеку, но которая, как и все в природе человека, повреждена грехопадением. Действительно, ни египтяне, ни после стоики не знали идеи грехопадения, поэтому им казалось, что человек от природы идеален, что природа создает некого идеального человека, а уж потом он сам портится настолько, насколько на него влияют некоторые внешние и внутренние обстоятельства.
Христианская традиция знает феномен греха, знает представления о греховности человека, о его склонности к добру или злу. Например, апостол Павел пишет: Бедный я человек, доброго, чего хочу, я не делаю, а злого, чего не хочу, наоборот делаю. Кто избавит меня от этого? Совесть, как часть человеческой природы, оказывается подвержена некоторым греховным изменениям. В каком смысле? Здесь возможны два пути рассуждений.
С одной стороны, совесть говорит человеку все однозначно и правильно, и само ее суждение никогда не ошибается, но человек просто не слышит его, или слышит неправильно, либо усилием воли, как тот же Раскольников, пытается себя убедить, убеждает и потом живет в таком состоянии дальше. При этом можно сказать, что сама совесть остается идеальной, просто в каком-то смысле искажается ее свидетельство.
Может быть, и другой вариант, который мне кажется ближе и более правильным, – сама совесть может советовать человеку нечто недолжное, в силу того, что она зависит не только от Бога, но и впитывает некоторые человеческие традиции и представления из разных культур. Каким образом это может быть? Еще в Ветхом Завете, и потом это представляет апостол Павел, есть представления о том, что человек может с упорством своего сердца отказаться от Божественного призвания и идти по упорству злого своего сердца, как бы отказываясь от той вести, которую ему открывает Бог. Тогда Бог оставляет такого человека на это упорство сердца. То есть человек остается один на один со своим злым сердцем. Не в смысле, что он остается в одиночестве, а в смысле, что есть целые общества, целые цивилизации, которые развращались, и в итоге Бог оставлял им возможность изменения, но они так и остались развращенными. Человек, рожденный внутри такой цивилизации, не имеет первоначального совестного призыва, он уже воспринимает его искаженно. Первое поколение этих людей еще знает, как должно быть, но упорствует в своей развращенности, а уже их дети воспринимают позицию своих отцов как нечто само собой разумеющееся.
Это во многом применимо и сегодня. Светская этика и светские авторы, пишущие о совести, все время подчеркивают, что совесть зависит от общества, выражает некоторый общественный договор, что совесть ориентируется на общественную мораль. С точки зрения евангельской совесть может ориентироваться на общественную мораль, но сама общественная мораль очень подвижна. В этом смысле совесть не может и не должна ориентироваться только на нее или только на саму себя. Человек должен понимать, что невозможно ориентироваться только на совесть, ее все время необходимо проверять Священным Писанием, кроме того, чистота совести также поддерживается участием человека в таинствах, молитвой, духовным советом и духовной жизнью в широком смысле.