Blog

Home - 31.01.2017

Евгения Смагина, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В Библии мы встречаем огромное количество названий народов, народностей, племен. Некоторые из них не имеют прототипов в известные нам исторические периоды, то есть мы не знаем, что это за народ, кого называли, скажем «иевусеями», о других можем догадываться, о третьих уже хорошо известно. Прежде всего – это разумеется большие народы, великие народы, которые конечно обращали свое благосклонное внимание и время от времени покушались на Ближний Восток и на Палестину.

Прежде всего нужно сказать, наверное, про Месопотамию. Месопотамия, Ассирийское государство, далее Вавилонское царство, с XVIII века до н.э. Вавилон был столицей Южной Месопотамии, а в конце VII века до н.э. сделался столицей империи, в число народов и областей этой империи вошли Сирия и Палестина. Не случайно в пророческой литературе так много инвектив, так много обличений именно в сторону Вавилона – это не просто языческая столица, но это столица завоевателей.

Сирийские города и город Самария, который сейчас находится на палестинских территориях, довольно рано подпали под власть Ассирии, затем, когда образовалось Вавилонское царство, Сирия и Палестина оказались под властью Вавилона. На юге, как мы знаем, располагается Египет. Что интересно, про Египет, очевидно библейские авторы имели довольно четкое представление. Даже само название Египта в Библии Мицраим – между прочим – это форма двойственного числа. То есть буквально означает «два Египта», двойственное число от названия Египта в семитских языках – Миср. То есть, они знали, что Египет делится на верхний и нижний, которые в какой-то момент объединились. Вы знаете, что Египет в истории евреев сыграл также важную роль, взять хотя бы переселение в Нижний Египет, пленение и затем исход из египетского плена – это все мы знаем.

Кроме того, они имели представление о государствах, о народах, которые находятся еще южнее Египта – упоминается Куш и кушиты. В Книге Пророка Исайи называется «страна стрекочущих крыльев», то есть страна саранчи. Еще называют ее народ рослый и безбородый. Ну это понятно, темнокожие, они с негроидной кровью, поэтому действительно по сравнению с семитскими народами они безбородые. Это Нильская Эфиопия, то есть, не то, что сейчас называется Эфиопией, а территория Северного Судана. И с середины VIII века до н.э. до середины VII века до н.э. кушитская династия правила в Египте, так что для них название этого народа тоже не звук пустой. Далее упоминается в Библии такой народ, как халдеи. С IX века до н.э. это был народ, очевидно арамейскоязычный в южной Месопотамии, они основали Новое Вавилонское царство в VII–VI веках до н.э., то есть это время как раз перед таким важным периодом в еврейской истории, как вавилонское пленение. Не случайно халдеи в Книге Даниила, например, бывает, что халдеями называются вообще все вавилоняне, или ученые вавилоняне.

Далее эта империя была завоевана персами. В Библии естественно упоминаются персы и медиане. Медиане – народ, живший на юго-западе от Каспийского моря и в какой-то момент в VI веке до н.э. они были покорены персами. Но они были близки им по языку и очевидно культуре и заняли привилегированное положение в Персидской империи и поэтому медиане в некоторый момент стало даже общим названием. Есть разумеется и другие народы, например, такие, как амореи, амурру, который упоминается в других ближневосточных текстах. Филистимляне – со времен нашествия так называемых народов моря, то есть XIII–XII веков до н.э., ни пришли по одним предположениям с Кипра, по другим с Крита и поселились в прибрежной полосе Южной Палестины, поэтому, от этого сведения о постоянных войнах евреев с филистимлянами.

Про амореев я уже сказал, амурру их называют на других языках – это кочевые семитские племена Месопотамии с начала второго тысячелетия до нашей эры. Упоминаются финикийцы, их поселение Таршиш, которое было в Испании – это возможно самая крайняя северная точка, которая была известна библейским ветхозаветным авторам. Не случайно пророк Иона, когда решается бежать от лика Божьего, он бежит именно в Таршиш, плывет морем в Таршиш, поскольку дальше идти было особенно некуда.

Кстати говоря, названия многих городов этих царств, как крупных, так и мелких царств мы видим в Библии, даже египетских городов. Такое название, как Питум – это «пи Атум» по-египетски – «дом Атума», на границе с Азией. Город Раамсес – город который был некоторое время столицей государства Рамессидов. Многие географические названия мы уже не можем отождествить с современными и не знаем точно, где они находились. Даже такое ключевое для библейской истории название, как Синай не совсем понятно, к чему его применить. Сейчас его отождествляют с современным пиком Джебель-Муса, то есть Гора Моисеева по-арабски, на юге Синая. Но это отождествление гораздо более позднее. А где в точности находилась гора Синай – это в Книге Исхода так называется во Второзаконии «Хорив», где Моисей получил от Господа закон, мы точно не знаем.

Народы Ветхого Завета

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Священный Собор 1917–1918 годов в феврале–марте 1918 года принял новые положения о епархиальном управлении и таким образом в епархиях Русской Православной Церкви был организован новый строй управления епархией, новые органы управления на местах.

Время было очень трудное: время гражданской войны, начинающихся гонений на Церковь. Наверное, весьма важно посмотреть, как в епархиях Русской Церкви документ, принятый Собором, применялся в жизни, как менялись органы управления и что с ними в результате стало. Пока я не могу сделать общего обзора по всем епархиям Русской Церкви: это невозможно ввиду слабого исследования данного вопроса. Потому что наши коллеги, историки Русской Церкви, еще не уделили должного внимания судьбам епархиальных советов, хотя, на мой взгляд, тема рецепции соборных решений на местах весьма актуальна, тем более, сейчас, когда мы празднуем 100-лети Священного Собора – крупнейшего собора в истории Русской Церкви.

В качестве примера я возьму одну достаточно крупную епархию Среднего и Нижнего Поволжья – Саратовскую епархию, где весной 1918 года было получено решение Собора о том, что надлежит сформировать новые органы епархиального управления. В конце мая для их формирования был открыт епархиальный съезд и продолжался до середины июня 18-го года. Именно им были избраны члены епархиального совета: протоиерей Алексей Хитров, протоиерей Евгений Шкинев, священник Николай Докторов и два мирянина: Петр Львов и Евгений Ониров. Причем, надо сказать, что остальные были достаточно известными епархии пастырями, но и мирянин Львов был тоже известен всей епархии, поскольку много лет исполнял обязанности и был секретарем духовной консистории. В этом, конечно, была определенная преемственность старой духовной консистории и новых органов епархиального управления. Также по соборному определению избирались и кандидаты в члены епархиального совета, что тоже было сделано на епархиальном съезде.

В июле 1918 года епархиальный совет в Саратове приступил к исполнению своих обязанностей. После торжественного молебна в архиерейском храме, который возглавил епископ Вольский Герман, викарий епархии, работа началась. Совет заседал практически каждый день, у него были присутственные дни, но время было тяжелое, время начавшихся гонений на Церковь и прозаседать в нормальном, деловом режиме ему пришлось не так долго.

Дело в том, что в начале августа 18-го года священник одной из саратовских церквей Михаил Платонов произнес проповедь, посвященную гибели последнего российского императора, его расстрелу, информация о чем была опубликована даже в советских газетах. Эта проповедь обратила на себя внимание местных революционных властей, которые усмотрели в ней контрреволюцию и собрались организовать большой судебный процесс против сказавшего проповедь. Случилось так, что епархиальные власти: совет, епископ отказались моментально назначить нового настоятеля на место священника Михаила Платонова, арестованного через несколько дней после своей проповеди. Это дало повод революционным властям организовать процесс не просто против конкретного священника, выступившего с призывом помолиться об упокоении души убитого бывшего государя, но и привлечь к революционной ответственности весь состав епархиального совета, не назначившего нового настоятеля в храм и таким образом, как они хотели представить это народу, содействовавшего контрреволюции. Естественно, здесь не надо говорить, что это яркий пример прямого вмешательства большевистской власти, якобы отделившей Церковь от государства, во внутрицерковные дела.

Вскоре, развивая это дело, мы видим арестованным практически полный состав Саратовского совета. Не буду рассказывать сейчас о ходе самого дела, которое дважды рассматривалось в революционном трибунале: в начале октября 1918 года и в январе 1919 года. После первого рассмотрения часть членов епархиального совета была выпущена на свободу, и они смогли приступить к своей работе.

Из следственного дела духовенства, которое мне довелось издать несколько лет назад, видно, как работал епархиальный совет. Во-первых, сам архиерей, который, естественно, по положению Собора, должен был заниматься делами епархиального совета, бывал и председательствовал в нем два раза в неделю: по понедельникам и четвергам. В его отсутствие председательствовал старший из члена совета клириков, и в это время решались все дела, связанные с назначениями на священнические места, переводами священников и прочие дела по епархиальному управлению.

Очень многие участники показательного процесса против духовенства и членов епархиального совета отмечали то, что епархиальный совет, несмотря на то, что был построен на новых принципах, введенных Собором, был очень тесно связан с прежней консисторией. Действительно, часть канцелярских сотрудников перешла от консистории. Но все-таки говорилось и о том, что епархиальный совет внес некое обновление в реальную церковную жизнь, повседневную церковность. А вот церковную констисторию большинство из свидетелей критиковали очень резко. Один из них говорил даже о консистории как о «пилатовой конторе». И все говорили, что про консисторию сказать ничего хорошего не приходится. Члены епархиального совета, естественно, старались преодолеть этот стереотип отношения к консистории, выработать новый порядок работы, но, повторю, что сделать это в условиях арестов и преследований было чрезвычайно сложно.

Тем не менее епархиальный совет продолжал работать в обычном режиме даже в 1919 году. Например, к концу января этого года канцелярия Саратовского епархиального совета пронумеровала более 1500 исходящих документов, а в конце августа это число приблизилось к 7000. Это было сопоставимо с уровнем работы дореволюционной консистории, несмотря на то, что в это время шла гражданская война, во многих храмах фактически не было сбора средств на епархиальные нужды и жилось очень трудно. Тем не менее епархиальный совет работал.

К сожалению, уже в следующем 1920 году епархиальным советам пришлось фактически прекратить свою работу. Дело в том, что народный комиссариат юстиции выпускает специальное постановление о том, что прежние консистории, известные теперь, как писалось в циркулярном письме, под именем епархиальных советов, подлежат безусловной ликвидации. Циркуляр наркомюста так и назывался: «О прекращении деятельности бывших консисторий, ныне переименованных в епархиальные советы, действующих вопреки декрету об отделении Церкви от государства». Можно сказать, что большевики в своей антицерковной деятельности немного недосмотрели, и получилось, что практически два года после соборного постановления легальные епархиальные советы действовали по всей территории страны. В 20-м году после этого постановления многим из них уже пришлось либо переформатироваться в епископские канцелярии, либо полностью закрыться.

Несмотря на то что эта история епархиальных советов, действовавших по постановлению Собора, была такой короткой, думаю, что в ней много поучительного. И она еще подлежит своему рассмотрению во всей совокупности епархий Русской Православной Церкви, для того чтобы мы видели, какие формы епархиального правления история показывает нам как наиболее действенные и даже такие, при которых в условиях гонений удается выживать и выполнять ту благую весть, которую всегда призвана выполнять Церковь.

Собор 1917 года: новый порядок епархиального управления в действии

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Итак, после Петровского метаморфозиса, во многом изменившего не только русское сознание, но и облик русской земли, изменившего местонахождение русской столицы, из Москвы она была перемещена в Петербург и так далее, и так далее, много было изменений. Через 60 лет наступает время, когда кое-что из того, что было изменено, отброшено, забыто, кое-что начинает возвращаться.

Это Екатерининское время, в принципе довольно противоречивое. Если говорить о судьбе русской земли, прежде всего судьбе этого понятия, судьбе русского «пространствопонимания», ну и вообще, если говорить об облике русской земли, тот тут нужно сказать вот о чем – это время расцвета дворянской культуры. То есть в русской земле во множестве появляются уже не монастыри, а появляются дворянские усадьбы. Это такие центры русского европеизма, совершенно построенные по другим принципам. Там другая жизнь, другая культура. Но, понимаете, дальше важно сказать об этом «но», что русская усадьба классическая не отделена глухим забором от остального пространства, как, допустим, окружены сегодня все состоятельные коттеджи, прежде всего на Рублевке – этого совершенно нет. Вообще в русской усадьбе нет забора – это надо помнить.

Более того, люди, которые живут в усадьбе, они очень ценят красивый вид. Возникают такие сооружения, как «миловиды», то есть на высоком месте строится павильончик, откуда открывается красивый вид на поля, луга, рощи и прочие элементы русского пейзажа. В главном доме бывают часто такие круглые башенки, которые называются «бельведерами». В переводе с французского, как известно, «красивый вид». То есть, русское дворянство ценит красоту русской земли – это нужно сказать сразу. Другое дело, что для него, для этого европеизированного русского человека, конечно того «пространствопонимания», когда вся картина земли наполнена духовным символизмом, и он, созерцая солнце, созерцая реку и даже одиночно стоящее дерево, он при этом прозревает какие-то важные духовные смыслы.

Это для дворянства конечно уже культура утраченная и все же появляется в русской жизни человек, который обладает к этим традиционным вещам, вещам очень важным, такой повышенной чувствительностью. И он начинает как бы вспоминать, начинает возвращаться и к русскому «пространствопониманию», и к идеям устроения русского пейзажа. Он, обладая при этом какими-то феноменальными способностями агронома, ботаника и вообще естествоиспытателя на этом пути достигает колоссальных успехов – это Андрей Тимофеевич Болотов. Поразительной судьбы человек и поразительной биографии. Он написал несколько томов сочинений, которые называются «Жизнь и приключения Андрея Болотова, написанные им самим для своих потомков». Понимаете, жизнь и приключения. Можно предположить, что речь идет о каком-то политическом деятеле, который находился в гуще разных событий политических, свидетелем был принятия каких-то важнейших решений, войн, чего угодно. Или, в крайнем случае речь идет о каком-то путешественнике. Ничего подобного с жизнью этого человека не связано. Он практически всю жизнь сидел у себя в усадьбе, практически у себя дома. Но при этом обладал таким замечательным даром этого «пространствопонимания», созерцания красоты натуры, что не только наполнил свою жизнь замечательным содержанием, а рассказал об этом содержании. То есть рассказал о всех своих приключениях. А приключения – это созерцание натуры в основном и возделывание пейзажа. Причем он был настолько плодовитым, успешным и упорным, даже дальше трудно подобрать термин, кем он был, потому что он занимался всем. Придумал науку о яблоках, например, он описал все сорта яблок, известные в мире, называется помология. Он стал выращивать картошку не для цветов, как это делалось раньше, потому что картошка была завезена при Петре I именно как ботаническое растение ради цветочков. Употреблять в пищу стали при Екатерине и в основном трудами Болотова, который описал, как ее надо сажать, что ее надо разрезать этими черенками и так далее. И прочие всякие вещи.

Но самое главное, что он при этом не только был агрономом, садоводом, естествоиспытателем, он был создателем идеи русского сада. То есть он говорил и показывал, как это нужно делать, и описывал это, как нужно делать русские сады. Что не нужно копировать сады французские, то есть регулярные, или английские пейзажные, что у нас должен быть свой русский сад, который приспособлен к облику русской природы. В русской природе содержится все то, что может дать замечательные красивые виды и вообще заставить человека любоваться и переживать, глядя на эту красоту. Он один издавал журнал, один человек писал ежемесячный журнал, который назывался «Экономический магазин». Там про все есть – как сажать деревья, кусты, цветы, как делать пруды, все. Очень популярный журнал, по которому училась хозяйствовать вся Россия. В частности, в этом журнале была описана идея русского сада.

Но самое замечательное, я повторю, что он описывал эти свои впечатления и опыты духовного созерцания натуры, что для его времени, и для людей его круга, то есть для русских европейцев является вещью совершенно уникальной. Конечно он использовал некий опыт, он вообще читал западноевропейские книги, хорошо читал по-немецки, и говорил тоже, некоторое время учился в Кенигсберге, в тамошнем университете. Ему попалась книжка Георга Зульца «Разговор о красоте естества» – это типичное сочинение немецкого пиетиста и на этой основе он написал целую серию сочинений «Письма о красоте натуры» – это одно из таких сочинений. А там есть и «Чувствование христианина перед началом и концом каждого дня», там есть «Жизнь и приключения Болотова».

Чтобы вы представляли, каково было восприятие этого человека, я прочту один кусок из его «Писем о красоте натуры» – это несколько томов это сочинение составляет. «Вся душа моя упояется неописанного сладостью при смотрении на сие прелестное зрелище в натуре. Как некакой мед разливается по всему существу и по всей внутренности ее. Она (душа) ощущает нечто особливое в себе, нечто отменно приятное, нежное, восхитительное и такое, чего никакие слова изобразить не могут. Сии ощущения приводят в такой восторг душу мою, что отлетают из ней все прочие помышления ее, засыпают все ее заботы и мрачные попечения». Удивительный пример русского «пространствопонимания», который описан человеком XVIII века.

Идея русского сада

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Идея русской земли, образ русской земли и возникшая на этой основе, утвердившаяся русское «пространствопонимание», то есть восприятие окружающего пространства не могли не повлиять на способы освоения русской земли. Дело в том, что не стоит думать, что это делалось в основном таким централизованным порядком, ну, примерно так, как строилась Владимирская держава, где роль князя Андрея Боголюбского конечно исключительная. Нет, это история отдельная и она практически больше в Древней Руси никогда не повторялась.

А были другие формы освоения русского пространства. Одна из таких важных форм – это то, что называется Русская Фиваида. Я не люблю название монастырская колонизация, потому что слово «колонизация» определенным образом окрашено и к русской цивилизации вообще не подходит. Так вот, Русская Фиваида, то есть освоение русской пустыни. На этой основе осваивался русский север – это был просто национальный подвиг прежде всего, не в том числе, а прежде всего конечно духовный. Здесь нужно сказать о таком понятии, как русская пустыня, в которую уходили пустынножители, то есть монахи, которые уходили от мира и хотели подвязаться в таком безмолвии, в пустыне. Дело в том, что русская пустыня особая – это не пески и какие-то голые пространства, но где все-таки можно найти какую-нибудь мокрицу, или кузнечика и съесть, как это делали христианские святые. А здесь лесная чаща, здесь холодно, здесь, в общем, надо как-то позаботиться о своем пропитании. И как бы ты ни был настроен на такую исключительно духовную стезю, все-таки какой-то элемент хозяйственной жизни здесь обязательно должен присутствовать.

Например, в 1429 году два монаха Савватий и Герман высаживаются на необитаемом острове в Белом море, там возникнет впоследствии знаменитый Соловецкий монастырь, Соловецкая обитель. Но когда они туда попадают в середине XV века, там люди постоянно не живут. Чтобы туда попасть – это не просто надо было пройти по лесу довольно длинное расстояние, надо было еще преодолеть на лодке большое морское пространство. И они положили начало освоения этой северной пустыни в этой части. Они по сути дела опирались на традицию преподобного Сергия, они, как вы понимаете, жили позже того, как Троицкий игумен на Радонеже построит сначала свою келью, а потом там возник Троицкий монастырь. Но уже через сто лет мы видим в этом месте не просто достаточно большой монастырь, но и такую бурную хозяйственную жизнь. Более того, с течением времени монастырь, возникший там, где когда-то трудились эти два монаха в русской пустыне, то есть в лесной чаще, этот монастырь руководил и организовывал хозяйственную деятельность на огромном пространстве, практически всего Беломорья. Это хозяйство было достаточно трудно для человека, поскольку это север, значит там пшеницу и рожь не сеяли. Главные элементы этого хозяйства связаны с так называемыми промыслами, в том числе, а точнее даже, прежде всего – это соляной промысел.

Соловецкий монастырь в XVI веке – это уже огромный такой хозяйственный комплекс. Понимаете, это движение от пустыни, от леса, где не вообще ничего нет, в русской пустыне, а там нет ничего человеческого. Там появляются элементы этой человеческой жизни, элементы духовной жизни, это связано с духовным подвигом. И вокруг этого места – места духовного подвига – организуется вся остальная человеческая жизнь. Это один из примеров русского освоения пространства. Ну а то, что эта жизнь внешняя организуется очень красиво – это мы можем судить до сего времени, потому что зрелище Соловецкого монастыря, и не только самого так называемого Кремля, то есть центральной части этого монастыря, но и всех Соловецких скитов, на Секирной горе, или Савватиевского скита – это все зрелище необыкновенно красивого русского пейзажа. Такой был путь освоения.

Второй путь – это земское дело. Таким путем осваивались пространства на русском юге. Дело в том, что эта территория, так называемое дикое поле, долгое время вообще была территорией ничейной, через нее совершали свои набеги крымские татары. От них нужно было как-то защищаться – это первая задача. И как защищались? Создавали так называемую засечную черту. Самая большая засечная черта в России – это Белгородская черта появилась в России в XVII веке при царе Алексее Михайловиче. Засечная черта – это громадный на сотни километров растянутый природный комплекс, состоящий из так называемых засек (лесов), которые искусственно подсаживались и искусственно засекались. Засеки, городки, надолбы. Надолб – это такой вид укрепления тоже делались из деревьев, очень напоминают русские надолбы противотанковые ежи, только это деревянные. 800 км представляете? Содержать такой природный комплекс, в этом деле участвовали десятки тысяч людей. Существовало такое учреждение в то время в Москве, называлось Разрядный приказ, он только организовывал это – расставлял на участки отдельных людей, стрельцов, каких-то людей, которые посылались тем, или иным крупным помещиком. Это такая структура организационная, но, как мы понимаем, за этой чисто административной организацией стоит организация культурная и духовная тоже, без этого русского «пространствопонимания» создать то, что называется засечной чертой, а она сделала русскими огромные русские территории, в частности Спасское-Лутовиново, где родился и творил Иван Сергеевич Тургенев – это все бывшая территория русского поля. Она стала русской землей, причем срединной русской землей именно в результате создание Белгородской засечной черты.

Эта традиция меняется кардинально при Петре. Гонения на монашество при Петре известно, земское дело тоже сворачивается. Главным организатором в освоении пространства в различных хозяйственных работах и в работах прежде всего градостроительных, главным организатором становится государство. Это очень важно зафиксировать – устроение земли от монахов пустынножителей, от русских людей, делающих земское дело, переходит к государству.

Земские дела и государственные планы

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Исихазм поздневизантийский и поствизантийский. В отличие от этапа синайского исихазма, поздневизантийский исихазм XIV века – это напротив, самый событийный, даже бурный период. Начинаются истоки этого бурного периода в жизни традиции. Истоки его лежат на Афоне. Процветавший афонский очаг исихастской практики отличался тем, что подвижники на Афоне, выстраивая путь своего духовного восхождения, добрались уже и до высших его стадий. На этих высших стадиях начинались определенные духовные явления, прежде неизвестные в христианском опыте и вокруг этих новых духовных явлений и возникло самое оживленное, разнообразное развитие событий.

Во-первых, сами афонские подвижники дали определенное название тем явлениям, которые они встречали в своем опыте, они назвали это «созерцанием фаворского света». И это разумеется для христианского слуха было необычным, странным, дерзким. Что такое свет фаворский – это тот свет, который осиял учеников Христа, апостолов в событии Преображения Христа на Фаворе. Это сугубо евангельское событие, которое произошло в пору земной жизни Спасителя. И вот сейчас подвижники на Афоне утверждают, что они созерцают тот самый фаворский свет. Понятно, что это вызывало многочисленные вопросы, недоверие, сомнения и особенно таким активным выразителем этого недоверия к опыту афонских исихастов стал, как все сегодня знают, монах Варлаам Калабрийский, который был весьма ученым монахом, прибыл из Италии, из Калабрии в Византию, в Константинополь. Побывал и на Афоне, познакомился с этим опытом исихастских созерцаний и этот опыт у него вызвал активное неприятие и возмущение. На его взгляд, а он был монах ученый, много пишущий, активно говорящий, он начал говорить, что в опыте афонских подвижников происходит что-то ложное, фальшивое. О связи с событием Преображения Христа и речи не может быть, у них начинаются какие-то сугубо телесные световые, зрительные явления, как мы сегодня скажем: оптический обман у них какой-то, а они евангельское событие Преображения на Фаворе здесь дерзают поминать.

Эта деятельность Варлаама антиисихастская начала активно разворачиваться, это были 1330-е годы и с защитой исихастских позиций выступил святитель Григорий Палама, который сам был афонским подвижником, но был к тому же еще наделен огромным богословским даром. И уже развернулась полемика, которая сегодня называется «исихастские споры». Она заняла, условно говоря, лет 15 – с первых протестов Варлаама и до завершающего Поместного собора Византийской Церкви в 1351 году. Уже в начале этих споров святитель Григорий написал замечательное сочинение, которое стало классикой православной духовной литературы – это знаменитые «Триады в защиту священнобезмолствующих». Три триады, каждая из трех трактатов и там было дано богословское обоснование и оправдание опыта афонских исихастов по высшим стадиям исихастской практики. Святитель Григорий обосновывал, что на высших ступенях «Райской лествицы» – духовного восхождения – действительно совершается ни что иное, как уже преображающее воздействие Божественных энергий на все человеческое существо. Именно то, что с апостолами на Фаворе и случилось.

“Фаворский свет”. Часть I

Протоиерей Георгий Климов, кандидат богословия

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Говоря о том, что отличает Евангелие от Матфея от прочих трех Евангелий, мы не можем не обозначить то самое главное, что определяет эти особенности. Во-первых, то, что Матфей обратил свое Евангелие к иерусалимской общине. Второй, не менее важный, момент – это цель. Он писал для иерусалимлян с целью показать, что Иисус из Назарета есть обетованный Мессия – Тот от века ожидаемый Священный Царь, Который пришел для того, чтобы спасти – но не только иудеев, а весь мир – от греха, смерти и проклятья. Имея в виду два этих важных аспекта, мы можем сказать, что отличает Евангелие от Матфея от других.
Особенность номер один – это обилие ветхозаветных цитат в первом Евангелии. Здесь мы находим более двадцати прямых заимствований, а если говорить о косвенных, так называемых парафразах, аллюзиях, то их исследователи насчитывают не менее шестидесяти. Скрытые цитирования ветхозаветных пророчеств мессианских мест, например, когда Господь находится на Кресте и произносит: «Боже, Боже Мой, вскую Мя оставил еси?» Это, по сути дела, тоже есть одна из цитат. Конечно, нельзя не заметить здесь и то, что евангелист Матфей приводит не простые тексты. Он не находит их в Библии Ветхого Завета и, можно сказать, притягивает к свидетельству того, что Иисус есть обетованный Миссия. Нет, все, что он цитирует, – это действительно мессианские места, которые являлись таковыми у ветхозаветных иудеев эпохи Христа Спасителя.
Особенностью является и то, что в Евангелии от Матфея не объясняются иудейские обычаи и постановления, так как его читатель не нуждается в том, чтобы ему объясняли, по каким правилам, законам и заповедям живут иудеи.
Конечно, в Евангелии от Матфея бросается в глаза и такая особенность – Матфей редко, только в исключительных случаях, произносит слово «Бог». Даже термин, который в Евангелии от Луки традиционно проходит как «Царствие Божие», в Евангелии от Матфея всегда будет «Царство Небесное». Это связано с тем, что ветхозаветные иудеи не могли произнести слово «Бог». Более того, поскольку уже и в эпоху начавшегося христианства христиане из иудеев до момента разрушения Иерусалимского храма не были еще освобождены от исполнения ветхозаветного обряда, и они не могли произносить слово «Бог». Поэтому евангелист Матфей, где можно, в своем тексте слово «Бог» убирает, а оставляет именно то, что мы называем или синонимами, или священными тетраграммами. То есть в Евангелии от Матфея термин «Царство Небесное» не просто термин, обозначающий Царство Божие или Царство Мессии, иногда он непосредственно заменяет термин «Бог» или «Господь».
Следующей особенностью можно назвать числовую символику в Евангелии от Матфея, которая здесь очевидна. Можно сказать, Евангелие от Матфея начинается с этого момента: когда нам говорится о родословной Христа, Его родословие перечисляется по 14 родов. Евангелист Матфей так это делает и говорит: вот 14 родов от Авраама до Давида, вот 14 родов от Давида до плена вавилонского, вот 14 родов от плена вавилонского до Христа Владыки. Причем важно заметить, для того чтобы соблюсти число 14, Матфей вынужден опустить некоторых из предков Господа. Хотя, как замечают исследователи, можно сказать, на заре христианства, обратил на это внимание Иоанн Златоуст, опускаются только нечестивые цари, которые не принесли перед смертью раскаяния в своих грехах перед Господом.
Еще особенность, о которой мы не можем умолчать, – это особый акцент на апостоле Петре. В Евангелии от Матфея Петр показан как безусловный лидер из числа прочих апостолов. Что свидетельствует об этом в тексте первого Евангелия? Мы находим события, которых нет у других евангелистов.
Например, так называемое чудо со статиром в 17-й главе Евангелия от Матфея, когда сборщики податей просят у апостола Петра: «Не даст ли ваш учитель на храм?» Помните, как Петр подходит, а Христос его упреждает и спрашивает: «Петр, цари земные с кого берут подати: с сынов или подчиненных?» И на это Петр отвечает: «С подчиненных». Христос говорит: «Итак, сыны свободны. Но чтобы нам не соблазнить их, пойди и закинь удицу, достань рыбу, открой рот, достань изо рта статир и заплати и за Меня, и за себя». Здесь мы видим, что апостол Петр явно предпочитается прочим ученикам.
Также евангелист Матфей описывает бурю на море, говоря о том, что после насыщения пяти тысяч пятью хлебами по воде навстречу Христу идет апостол Петр. Это событие есть и в Евангелии от Марка, и в Евангелии от Иоанна, но о том, что Петр идет по воде эти евангелисты не упоминают. Можно найти и многие другие важные моменты, которые действительно выделяют апостола Петра из числа других.
И здесь мы ставим вопрос о том, с чем это связано? По всей вероятности, ответ на него может быть дан в том случае, если мы признаем, что Евангелие от Матфея было действительно написано в 40-е годы по Рождеству Христову, когда апостол Петр был безусловным лидером иерусалимской общины, и, соответственно, евангелист Матфей не мог показать его по-другому.
Касаясь символа Евангелия от Матфея, можем сказать, что символом является человек, или, если быть более точным, Сын Человеческий – это мессианский титул, который был введен ветхозаветным пророком Иезекиилем, но более прочно утвержден пророком Даниилом, который, как мы знаем, видел подобного Сына Человеческого. В Книге Даниила мы читаем об этом. Христос неоднократно, особенно в этом Евангелии, называет Себя «Сын Человеческий», а поскольку это мессианский титул, то усвоив этому Евангелию именно этот символ, мы говорим, что это действительно мессианское Евангелие, которое показывает нам Иисуса из Назарета как истинного Мессию.

Особенности Евангелия от Матфея

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Обозревая историю понятия «совесть» и размышляя о том, какие проблемы могут быть связаны с ним сегодня, какие выводы мы можем сделать из рассмотрения тех или иных взглядов, представлений о совести в истории цивилизации, можно было бы увидеть несколько сквозных сюжетов, значимых смысловых линий, связанных с ней. Здесь действительно стоило бы разобраться, потому что оказывается, что даже современные обывательские представления о совести могут находиться под влиянием тех или иных концепций, существовавших в глубоком прошлом.

Если посмотреть на совесть в семитской традиции: это в первую очередь месопотамская и традиция Ветхого Завета, мы увидим, что для них не характерна абсолютизация совести. В человеке есть некоторые представления о добре и зле, есть второе «я», которое способно оценивать поступки как плохие и хорошие, чаще всего оно либо не выражается никак и понятно о нем становится только косвенно, либо, например, выражается словом «сердце», но никакой абсолютизации этого внутреннего голоса не происходит. Это голос собственно самого человека, то есть его природы.

Напротив, есть цивилизации, такие, как, например: египетская, античная, и в первую очередь здесь могут быть упомянуты стоики, которые абсолютизировали этот внутренний голос. Например, египтяне говорили о том, что это голос Бога в душе, и даже некоторые христианские богословы выражались подобным образом. Мы знаем, что стоики прямо считали, что совесть есть некий абсолютный и безошибочный арбитр и судья, голос, или слово, Которого не может быть подвергнуто никакому сомнению.

Если мы посмотрим на некоторый срединный путь, который можем заключить, скажем, из слов апостола Павла или некоторых более поздних богословских традиций, в том числе православных, то мы увидим, что все-таки совесть не может быть прямо названа голосом Божьим, как сегодня говорят многие. Если спросить обывателя, как христиане понимают совесть, то человек обычно говорит, что «совесть – это голос Божий в душе человека». Оказывается, что ответ на этот вопрос в такой прямой форме не характерен для православного богословия.

Совесть воспринимается как часть человеческой природы, та способность, которую Бог дал человеку, но которая, как и все в природе человека, повреждена грехопадением. Действительно, ни египтяне, ни после стоики не знали идеи грехопадения, поэтому им казалось, что человек от природы идеален, что природа создает некого идеального человека, а уж потом он сам портится настолько, насколько на него влияют некоторые внешние и внутренние обстоятельства.

Христианская традиция знает феномен греха, знает представления о греховности человека, о его склонности к добру или злу. Например, апостол Павел пишет: Бедный я человек, доброго, чего хочу, я не делаю, а злого, чего не хочу, наоборот делаю. Кто избавит меня от этого? Совесть, как часть человеческой природы, оказывается подвержена некоторым греховным изменениям. В каком смысле? Здесь возможны два пути рассуждений.

С одной стороны, совесть говорит человеку все однозначно и правильно, и само ее суждение никогда не ошибается, но человек просто не слышит его, или слышит неправильно, либо усилием воли, как тот же Раскольников, пытается себя убедить, убеждает и потом живет в таком состоянии дальше. При этом можно сказать, что сама совесть остается идеальной, просто в каком-то смысле искажается ее свидетельство.

Может быть, и другой вариант, который мне кажется ближе и более правильным, – сама совесть может советовать человеку нечто недолжное, в силу того, что она зависит не только от Бога, но и впитывает некоторые человеческие традиции и представления из разных культур. Каким образом это может быть? Еще в Ветхом Завете, и потом это представляет апостол Павел, есть представления о том, что человек может с упорством своего сердца отказаться от Божественного призвания и идти по упорству злого своего сердца, как бы отказываясь от той вести, которую ему открывает Бог. Тогда Бог оставляет такого человека на это упорство сердца. То есть человек остается один на один со своим злым сердцем. Не в смысле, что он остается в одиночестве, а в смысле, что есть целые общества, целые цивилизации, которые развращались, и в итоге Бог оставлял им возможность изменения, но они так и остались развращенными. Человек, рожденный внутри такой цивилизации, не имеет первоначального совестного призыва, он уже воспринимает его искаженно. Первое поколение этих людей еще знает, как должно быть, но упорствует в своей развращенности, а уже их дети воспринимают позицию своих отцов как нечто само собой разумеющееся.

Это во многом применимо и сегодня. Светская этика и светские авторы, пишущие о совести, все время подчеркивают, что совесть зависит от общества, выражает некоторый общественный договор, что совесть ориентируется на общественную мораль. С точки зрения евангельской совесть может ориентироваться на общественную мораль, но сама общественная мораль очень подвижна. В этом смысле совесть не может и не должна ориентироваться только на нее или только на саму себя. Человек должен понимать, что невозможно ориентироваться только на совесть, ее все время необходимо проверять Священным Писанием, кроме того, чистота совести также поддерживается участием человека в таинствах, молитвой, духовным советом и духовной жизнью в широком смысле.

Генеалогия понятия “совесть”

Василий Цветков, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Очень важный вопрос Гражданской войны в России: почему же все-таки Белое движение потерпело поражение? Ведь если посмотреть на положения программ Белых правительств, то мы увидим много позитивных и интересных моментов: и крестьянская собственность на землю, и местное самоуправление, и рабочие профсоюзы, восьмичасовой рабочий день, и в перспективе даже возрождение монархии, правда, уже монархии парламентской, а не в том самодержавном виде, как она была до 1917 года. И тем не менее в войне происходит поражение.

Очень распространено мнение о том, что белые были изначально обречены на поражение, то есть сам факт того, что белые начали военные действия против советской власти, пошли, как иногда говорится, против собственного народа – при этом считается, что белые – это ни в коем случае не народ – уже делало их движение изначально обреченным.

Конечно, есть и другая крайность, и исходит она из того, что белые ни в коем случае не проиграли, что военное поражение не означает поражения духовного, а в духовном смысле мы можем говорить, что русские люди, оказавшиеся в зарубежье, сохранили верность России, русским знаменам и пронесли эту верность через десятилетия, передав ее своим детям, внукам и донесли уже до нашей современной России.

Но задумаемся, неужели не было никаких земных причин, для того чтобы Белые армии не одержали победу в Гражданской войне? Все-таки такие причины были, среди них, на первое место, наверное, нужно поставить излишнюю самоуверенность белых военных и белых политиков. Причем это становится очевидным уже по прошествии столетия после начала Гражданской войны.

Если читать не воспоминания белых, которые они писали уже в эмиграции, обремененные жизненным опытом и жизненными трудностями и заботами, пытаясь дать ответ на вопрос, почему они не смогли победить и дойти до Москвы и Петрограда, выделяя при этом очень много разных причин, но посмотреть на заявления тех же самых генералов Деникина, Миллера или других лидеров Белого движения, белых фронтов во время Гражданской войны, то здесь мы увидим, пожалуй, общую для них черту – почти стопроцентную уверенность в том, что они одержат победу. Остается еще чуть-чуть, совсем-совсем немного. Даже когда происходят уже явные поражения на фронте, все равно эта вера в скорую победу над большевизмом, скорую победу над советской властью присутствует.

Эта излишняя самоуверенность также является следствием недооценки противника, недооценки советской власти, тех причин, которые привели к победе большевиков в 1917 году. Ведь победу большевиков рассматривали исключительно как бунт, какое-то нелепое, непонятное политическое явление, которое должно быть изжито. И эта недооценка противника, переоценка собственных возможностей, конечно, сказалась в том, что на нужных участках фронта вовремя не оказалось подкреплений, что в нужный момент, в нужном месте, может быть, недостаточно четко был решен какой-то национальный или аграрный момент политики.

Еще одна причина поражения – это, пожалуй, недостаточная пропаганда эти прекрасных, замечательных законопроектов. У советской власти пропаганда была поставлена очень четко. Здесь и огромное количество плакатов, и окна РОСТа, и многочисленные агитпоезда, разъезжавшие по фронтам, собиравшие митинги, на которых выступали лидеры советского правительства: Троцкий, Калинин и многие другие и объясняли, разъясняли до мелочей, до самых последних деталей те или иные декреты советской власти. При этом ни в коем случае не скупились на контрпропаганду в отношении своих противников, объявляя белых носителями самых ужасных, самых страшных политических, идеологических и т.п. ценностей.

У белых подобного рода пропаганда практически отсутствовала. Да, у них тоже были агитпоекзда, но один из них все время был в ремонте, а второй стоял в Ростове-на-Дону, периодически выезжая на фронт. Огромное количество брошюр, написанных достаточно ярким и ясным языком, пылилось на складах. Никто не хотел ехать в деревню и разъяснять крестьянам, в чем суть аграрного вопроса, и приходилось надеяться только на местных чиновников или офицеров, которые, конечно, могли разъяснить тот или иной закон, но далеко не так, как это, наверное, нужно было бы делать по отношению к крестьянам и рабочим.

Еще одна причина поражения – это, безусловно, отсутствие надлежащей поддержки со стороны стран Антанты, иностранных государств. Надежды на нее были очень большими, даже сверхбольшими. Деникин считал, что после окончания Первой мировой войны французы отправят на русский фронт как минимум десять дивизий. Вместо этого, мы видим всего полторы, да и то колониальных дивизии французской армии, которые дальше Одессы и Херсона продвинуться, в общем-то, не хотят.

Это причины реальные, земные, причины тактические, а не стратегические, которые, наверное, могли бы быть решены. Потому что если все-таки говорить о стратегическом противостоянии красных и белых, мы не можем отказать белым в отсутствии каких бы то ни было шансов на победу. Шансы действительно имелись неоднократно. Наверное, один из самых существенных и перспективных из этих шансов был осенью 1919 года, когда деникинские войска и войска армии Юденича стояли на подступах к Москве и Петрограду. Но отсутствие подкреплений, отсутствие резервов, недостаток продовольственного снабжения, повстанческое движение Нестора Махно, которое как раз развернулось в это время в тылу деникинской армии, – все это сыграло свою роковую роль.

Тем не менее мы не должны забывать опыт ошибок, опыт поражений белых армий, и этот опыт противостояние, наверное, нужно учитывать всегда, когда в силу каких-то уже современных представлений и взглядов мы хотим вынести какой-то категорический вердикт нашим предкам и осудить их за то, за что осуждать их, мы, наверное, не вправе. А в целом нужно не бояться изучать историю нашей страны, нашей Родины, нашей России даже в самые тяжелые, самые трудные, кровавые ее периоды.

Белое движение: промахи и ошибки

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Давайте еще раз обратимся к сравнению церковнославянской и русской лексики и попытаемся решить лингвистические загадки, связанные с древним значением знакомых нам слов. Например, церковнославянский контекст: «Не убоимся, когда смущается земля». Что значит «смущаться»? В современном языке «смущаться», «смущение» — это состояние некоего замешательства. Даже в словаре Ожегова можно прочитать, что это состояние застенчивости, стыда. Как же земля может быть застенчивой и стыдливой? Не очень понятно. Как только мы совсем немного погрузимся вглубь и посмотрим, например «Словарь современного русского языка» Ушакова, то увидим, что в нем «смущение» дается как слово, имеющее значение замешательства, волнения, состояния, связанного с утратой самообладания, внутреннего равновесия. То есть мы видим, что этот глагол и соответствующее существительное соотносятся с идеей утраты равновесия или неким замешательством.

Когда земля утрачивает равновесное состояние? Наверное, когда происходит землетрясение и земля дрожит, трясется, приходит в состояние смятения, которое противоположно спокойному течению событию. «Смущается» — это дрожит и трясет, то есть речь идет о землетрясении.

Применяя такой метод, мы можем рассматривать многие церковнославянские контексты, и понимать смысл текста, который вроде бы кажется нам понятен. Например, в Евангелии от Матфея, когда речь идет о Рождестве Христовом. Когда царь Ирод получил от волхвов весть о рождении Христа, мы читаем: «Слышав же, Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним». Как он смутился? Разве он пребывал в застенчивом состоянии, если брать современное толкование? Чего он застыдился? Явно, что есть значение слова, связанное с таким состояние волнения, утратой равновесия. Потому что царь Ирод увидел некоего конкурента, который готов взять его власть, как будто сейчас за ним придут, тогда Ирод приказывает, не зная, кто Младенец Христос, убить всех младенцев в округе.

Чтобы еще лучше понять слово «смутиться», можно взять какой-нибудь другой церковнославянский контекст и посмотреть, что оно значит там и увидеть еще какую-то грань значения, которая от нас скрыта. То есть метод сравнения должен хорошо работать.

Например, в XIV главе Евангелии от Матфея мы можем найти слова: «И видевше Его ученицы по морю ходяща, смутишася, глаголюще, яко призрак есть, и от страха возопиша». Контекст таков: когда ученики плыли по морю, они увидели, как Христос идет к ним по воде, и они смутились. То есть они утратили самообладание. Почему? Потому что подумали, что это призрак, привидение, и от страха закричали. Таков смысл слова «смутиться», а не просто застенчивость, как в современном понимании. Здесь контекст совершенно конкретно объясняет: они уведили, и им стало так страшно, они пришли в такое волнение, что даже закричали. Что надо испытать человеку, чтобы он закричал от страха?

Соответственно, чем больше мы привлекаем контекста, для того чтобы увидеть то или иное значение слова, тем проще понять. Можно, конечно, обратиться к словарю, но можно понять и самому из более широкого контекста, что значит это слово. И можно использовать потом сходные семантические модели, например, для сопоставления слова «трус», которое в церковной книжной традиции означает землетрясение. Тут тоже понятно: трус, потому что трясется, соответственно, здесь тоже смущение, смутиться, потому что дрожит, трясется, приходит в такое волнение. И трус — землетрясение, потому что трус — тряска (представлено и фонетическое сопоставление). Потом это значение уходит из языка, и мы говорим, что «трус» — это просто человек, который боится, дрожит, но это значение появляется в русском языке только после XVIII века. Получается, что идея землетрясения, идея волнения земной коры передается в языке в церковнославянский период через идею тряски — возмущения, волнения.

Когда мы начинаем сопоставлять такие примеры, то древний текст становится нам достаточно понятен и прозрачен.