Владимир Катасонов, доктор философских наук.
Все лекции цикла можно посмотреть здесь.
Один из самых острых вопросов, который обсуждается в сборнике «Из глубины», – это вопрос о вине русской интеллигенции в этой революции. Конечно, авторы подчеркивают, что вина лежала, собственно, на всех слоях и сословиях России. Но у русской интеллигенции в этом была особая роль, обсуждения которой так или иначе касаются все авторы сборника.
Февральская революция 1917 года привела к власти людей, которые были очень сильны в плане ораторства, обращения к массам, пропаганды. Здесь участвовали многие интеллектуальные силы, которые через печать, газеты, зажигательные речи в Государственной думе умели указывать на недостатки, грехи царской администрации. Но когда им самим досталась власть и было сформировано Временное правительство, вдруг выяснилось, что эти люди, которые умеют так прекрасно говорить, ничего не умеют делать в смысле административной работы, которая очень сложна и требует определенных навыков. Поэтому возникшие рядом с Временным правительством организации социал-демократов, большевиков и эсеров по существу установили так называемое двоевластие.
Эта неспособность Временного правительства вести государственную работу привела к тому, что и на фронте все было очень плохо и не удалось реализовать лозунг «сохранение Отечества», и не удалось обуздать внутреннюю анархию, не удалось справиться с этой агрессивной, по существу выросшей на глазах силой большевизма. Еще в марте-апреле о большевиках почти никто еще и не слышал. А в 17-м году они взяли власть в свои руки, как говорит один из писавших об этом авторов, по существу подобрали ее, поскольку власть эта валялась на земле, уже совершенно бесхозная.
Русская интеллигенция здесь и показала, что эти так сказать адвокатские навыки: побеждать в спорах и говорить яркие слова и государственная работа – это совершенно разные вещи. Здесь тоже сказалась, как я уже упоминал об этом в других лекциях, то, что русский образованный слой по существу был отодвинут предыдущей администрацией от участия в политических процессах, и Государственная дума была болезненная и в некотором смысле слова припадочное образование, которое работало именно на революцию.
Но когда власть взяли именно большевики, которые шли от разработанной марксистской теории, за которой к этому времени стояли многие теоретики европейского социализма, а также российского: Плеханов, Ленин и другие, казалось бы, здесь все должно было стать устойчивым и положительным. Но вдруг обнаружилось, что и большевистские лидеры со своей идеей социализма, которую они проводили как бы по книгам, являются просто доктринерами, так же ничего по существу не понимающими в организации государственной и народной жизни.
Это постоянное идеологическое разделение на буржуазное и пролетарское оказалось совершенно бесплодным во всех сферах и привело прежде всего к тому, что специалисты-администраторы предыдущей государственной власти были отстранены от нее, а единственное, что могла делать новая власть, – это силой проводить свои законы и декреты. Но это относилось не только к сфере государственного правления, но также и к сфере науки, потому что она требует определенной устойчивости, определенного выращивания своих кадров. Но большевики сразу ввели то, что профессора должны были заново переизбираться и делать так называемые народные лекции, для того чтобы проверять их лояльность существующему режиму. Все это привело к тому, что профессура по сути стала уходить от этой власти. То же касалось и искусства. Так называемое пролетарское искусство по существу было разрушением традиционных форм, оно более было своеобразным самопиаром (как мы говорим сегодня), чем действительно созиданием того, что могло бы обратиться к сердцу человека.
Социализм, так как его строили большевики: по существу «по прописям», принципиально расходился с теми традициями социал-демократии, которые были в Европе. Об этом очень красноречиво пишет Изгорев в сборнике «Из глубины». Не случайно большевики все время осуждали социал-демократов Западной Европы за то, что они буржуазны. И, действительно, так оно и было, говорит Изгорев, потому что все то лучшее, что есть в социал-демократии Западной Европы: организация профсоюзного движения, кооперация, построение политических партий, участие в парламенте – все это имело определенный буржуазный характер, традиции именно буржуазного общества. Большевики же захотели сразу, скачком перескочить из капитализма в рай социализма, но все это по существу привело только к слому в государственной машине, и единственное, как она могла работать, – это работать только чисто силовыми действиями.
Очень скоро это обернулось Брестским миром, предательским миром, в котором Россия по существу призналась в своем поражении, а потом и большевистским террором. Социализм, такой, как он проводился в России, не имел почти ничего общего с социализмом, как его понимали в Западной Европе. Мы знаем, что эта идеология антибуржуазности, идеология, направленная против национализма, защиты собственной Родины, направленная на разжигание мировой революции – все это принципиально отличало утопический социализм большевиков от социализма социал-демократических партий в Западной Европе. Мы знаем, что в дальнейшем эти партии действительно вошли в правовое поле политической жизни Западной Европы и перестроили жизнь во многих европейских странах, построив во многих из них своеобразную форму социализма. А вот большевистский социализм, связанный именно с утопическими, чисто книжными знаниями русской интеллигенции, по существу провалился.
Русская интеллигенция была виновата в том, что она чисто формально усвоила лозунги социализма и совершенно не учитывала специфики своей собственной страны, своего собственного народа. Дело в том, что государство в России держалось не просто на правовых началах, а на религиозных: царь был помазанником Божьим. Русская революционная интеллигенция с самого начала повела агитацию против Церкви, против этих религиозных начал, она хотела исключительно своими, имманентными человеческими силами построить новое государство и новую жизнь. Но, отняв у народа Бога, поведя антирелигиозную пропаганду, она по существу разрушила основание, на котором стояла русская государственность и русская культура, и тем самым в народе обнажился тот самый зверь, что выступил во время анархии русской гражданской войны и в самой гражданской войне, справиться с которым можно было уже только террором. Так было во всех революциях, и так было и в революции русской, и вина за это во многом лежала на этом отщепенстве русской интеллигенции от традиционных культурных и духовных начал русского народа.