Философы и революция

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Многие авторы сборника отмечают творчество Федора Михайловича Достоевского как пророка русской революции. Пророк не в том смысле, что он звал ее, а в том, что он сумел увидеть духовные корни русского революционного движения. Сумел увидеть, что за проповедью социализма русскими социалистами скрыты богоборческие глубины; что русский социализм ставит вопрос не просто о социальной революции, а по существу о Боге.

Долгое время до времени революции Достоевский с такими романами, как например «Бесы» понимался как сатирик. И его профетическую сторону, и сторону религиозного мыслителя понимали немногие. Но сама революция доказала, что аргументы, выдвинутые Достоевским, касались самой сути дела, самих корней русской революции.

В сборнике «Из глубины» Бердяеву принадлежит статья «Духи русской революции», где он рассматривает пророческое видение о путях России, о духах, которые ею двигают, рассматривает творчество Гоголя, Достоевского и Толстого. Сейчас мы остановимся на Достоевском как наиболее консистентном мыслителе.

Достоевский прекрасно выразил ту сторону русского характера, которую Бердяев называет апокалиптической. Бердяев говорит, что русский человек или нигилист, или апокалиптик. По сравнению с другими европейскими народами, например французами, немцами, это задает совершенно специфическую матрицу всего исторического бытия русского народа. Если француз,  говорит Бердяев, или догматик, или скептик, а немец – или мистик, или критицист, тем не менее на этих основаниях они могут строить культуру. Русский же человек или нигилист, или апокалиптик, и строить культуру на этих основаниях очень тудно. Нигилист отрицает ценность всего, что есть в этой жизни, апокалиптик тоже отрицает, но на основании того, что все, существующее в этой жизни, должно пройти, должен наступить конец времен и совершенно новая жизнь.

Бердяев совершенно справедливо подчеркивает, что в русской духовной традиции именно эти начала нигилизма и апокалиптизма смешаны так, что нигилист может все отрицать, но на основании того, что именно он претендует видеть апокалиптические перспективы в истории, что, например, очень распространено в русском сектантстве. Ярчайшим примером такого нигилизма является Лев Николаевич Толстой, который совершенно отрицает всю срединную культуру – все, что связано с построением искусства, науки, государства – все это подвергается им критике или просто-напросто осмеянию.

Как показывал Достоевский, в русском революционном движении как раз очень сильно проявилось это соединение нигилизма и апокалиптичности. У Достоевского мы видим, чем занимаются так называемые русские мальчики. Как говорит Иван Карамазов в известном романе, они сидят в каком-то грязном трактире и не говорят о том, как построить жизнь, как сделать это место общей встречи более чистым и т.д., они говорят о мировых проблемах. В этом смысле они являются одновременно и нигилистами, и апокалиптиками. Ярчайшим примером этого является Иван Карамазов, который говорит, что он не принимает Божьего мира, потому что в этом Божьем мире есть страдание и приводит знаменитый рассказ о маленьком ребенке, который был заперт помещиком в отхожем месте, плакал там и не был пощажен. И Иван Карамазов говорит: я не в Бога не верю, я знаю, что Он существует, я не принимаю Его мира. Для Ивана Карамазова факт существования в мире страдания является поводом, для того чтобы отвергнуть весь мир.

Бердяев говорит, что у Ивана есть сильная чувствительность, которую он разделяет со всем своим народом, но, в общем-то, у него нет любви, он не хочет смотреть на историю с точки зрения религиозной – что история есть определенное искупление. Он правильно ставит вопрос: о страдании, о слезинке ребенка, но не хочет признать того, что есть Божья воля на историю, что есть определенный исторический процесс искупления всего этого. Иван не хочет признать этого, не хочет признать Божественного всемогущества, по существу у него нет этой веры в искупление Христово – искупление Богом всего мирового зла. И, как пишет Бердяев, русские мальчики делают Богу целый скандал из-за слезинки ребенка. но они не пошевелят пальцем, для того чтобы что-то изменить в мире.

Бердяев подчеркивает, что Достоевский умел показать, что в русском социализме есть антихристов соблазн. Постоянные разговоры о страданиях народа были темой, которая, конечно, привлекала многих, в особенности молодых, людей. Но решить эту проблему они желали чисто земными, человеческими средствами. Это есть сверхзадача для человека – справиться с мировым страданием. В этом смысле идея социализма, по Достоевскому, была антихристовым соблазном: попыткой построить не Царство Божье, которое строится только с Божьей помощью и Божьей милостью – Божьим Вторым пришествием, а построить его как царство человека. Кстати, изначально еще в XVII веке, когда «промоутер» (как говорят сейчас) новоевроепейской культуры Френсис Бэкон говорил, что нужно на земле с помощью наук и технологий построить царство человека, обеспечить ему достойную жизнь и по существу уничтожить страдания. Но на Западе эта идея не получала такой обостроенной постановки. В России, поскольку само сознание народа было связано с апокалиптическим осознанием всей жизни, этот вопрос напрямую возникал и обсуждался в русском социализме.

Что же представляет собой этот по существу рай социализма на земле? Достоевский прекрасно показывал это в своих романов. Одним из теоретиков такого социализма у него выступает Шигалев, который говорит, что главная задача, что он преследует, – это обеспечить равенство: неравенство губит людей. Шигалев-теоретик говорит, что начинает в своих рассуждениях с абсолютной свободы человека, а прихожу к абсолютной деспотии – все должны быть равны. Самое главное в обществе есть равенство, и оно обеспечивается в частности тем, что… нужно сравнять, все люди должны быть одинаковы в смысле своих талантов.

Шигалев – теоретик, а другой персонаж «Бесов» – Петр Верховенский, который пытается все это воплотить в жизнь, говорит: каждого Моцарта мы развратим уже в колыбели – мы обеспечим самое главное равенство: никаких талантов, потому что талант – это уже есть некоторая аристократия.

Достоевский сумел хорошо провидет то, что в русском социализме и русской интеллигенции существует этот антихристов соблазн, и в это было главное достижение его творчества. Поэтому в русской революции 17-го, которая тоже прошла через прекрасные лозунги Февраля, когда от уничтожения царизма ожидали очень много, этот поворот к большевизму, для многих такой неожиданный, Достоевскому внутренне был уже понятен. Неслучайно он написал легенду о Великом инквизиторе. Бердяев подчеркивает, что совершенно неважно, что по сюжету инквизитор связан с католицизмом, это относится именно к русской религиозной идее социализма.

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Один из самых острых вопросов, который обсуждается в сборнике «Из глубины», – это вопрос о вине русской интеллигенции в этой революции. Конечно, авторы подчеркивают, что вина лежала, собственно, на всех слоях и сословиях России. Но у русской интеллигенции в этом была особая роль, обсуждения которой так или иначе касаются все авторы сборника.

Февральская революция 1917 года привела к власти людей, которые были очень сильны в плане ораторства, обращения к массам, пропаганды. Здесь участвовали многие интеллектуальные силы, которые через печать, газеты, зажигательные речи в Государственной думе умели указывать на недостатки, грехи царской администрации. Но когда им самим досталась власть и было сформировано Временное правительство, вдруг выяснилось, что эти люди, которые умеют так прекрасно говорить, ничего не умеют делать в смысле административной работы, которая очень сложна и требует определенных навыков. Поэтому возникшие рядом с Временным правительством организации социал-демократов, большевиков и эсеров по существу установили так называемое двоевластие.

Эта неспособность Временного правительства вести государственную работу привела к тому, что и на фронте все было очень плохо и не удалось реализовать лозунг «сохранение Отечества», и не удалось обуздать внутреннюю анархию, не удалось справиться с этой агрессивной, по существу выросшей на глазах силой большевизма. Еще в марте-апреле о большевиках почти никто еще и не слышал. А в 17-м году они взяли власть в свои руки, как говорит один из писавших об этом авторов, по существу подобрали ее, поскольку власть эта валялась на земле, уже совершенно бесхозная.

Русская интеллигенция здесь и показала, что эти так сказать адвокатские навыки: побеждать в спорах и говорить яркие слова и государственная работа – это совершенно разные вещи. Здесь тоже сказалась, как я уже упоминал об этом в других лекциях, то, что русский образованный слой по существу был отодвинут предыдущей администрацией от участия в политических процессах, и Государственная дума была болезненная и в некотором смысле слова припадочное образование, которое работало именно на революцию.

Но когда власть взяли именно большевики, которые шли от разработанной марксистской теории, за которой к этому времени стояли многие теоретики европейского социализма, а также российского: Плеханов, Ленин и другие, казалось бы, здесь все должно было стать устойчивым и положительным. Но вдруг обнаружилось, что и большевистские лидеры со своей идеей социализма, которую они проводили как бы по книгам, являются просто доктринерами, так же ничего по существу не понимающими в организации государственной и народной жизни.

Это постоянное идеологическое разделение на буржуазное и пролетарское оказалось совершенно бесплодным во всех сферах и привело прежде всего к тому, что специалисты-администраторы предыдущей государственной власти были отстранены от нее, а единственное, что могла делать новая власть, – это силой проводить свои законы и декреты. Но это относилось не только к сфере государственного правления, но также и к сфере науки, потому что она требует определенной устойчивости, определенного выращивания своих кадров. Но большевики сразу ввели то, что профессора должны были заново переизбираться и делать так называемые народные лекции, для того чтобы проверять их лояльность существующему режиму. Все это привело к тому, что профессура по сути стала уходить от этой власти. То же касалось и искусства. Так называемое пролетарское искусство по существу было разрушением традиционных форм, оно более было своеобразным самопиаром (как мы говорим сегодня), чем действительно созиданием того, что могло бы обратиться к сердцу человека.

Социализм, так как его строили большевики: по существу «по прописям», принципиально расходился с теми традициями социал-демократии, которые были в Европе. Об этом очень красноречиво пишет Изгорев в сборнике «Из глубины». Не случайно большевики все время осуждали социал-демократов Западной Европы за то, что они буржуазны. И, действительно, так оно и было, говорит Изгорев, потому что все то лучшее, что есть в социал-демократии Западной Европы: организация профсоюзного движения, кооперация, построение политических партий, участие в парламенте – все это имело определенный буржуазный характер, традиции именно буржуазного общества. Большевики же захотели сразу, скачком перескочить из капитализма в рай социализма, но все это по существу привело только к слому в государственной машине, и единственное, как она могла работать, – это работать только чисто силовыми действиями.

Очень скоро это обернулось Брестским миром, предательским миром, в котором Россия по существу призналась в своем поражении, а потом и большевистским террором. Социализм, такой, как он проводился в России, не имел почти ничего общего с социализмом, как его понимали в Западной Европе. Мы знаем, что эта идеология антибуржуазности, идеология, направленная против национализма, защиты собственной Родины, направленная на разжигание мировой революции – все это принципиально отличало утопический социализм большевиков от социализма социал-демократических партий в Западной Европе. Мы знаем, что в дальнейшем эти партии действительно вошли в правовое поле политической жизни Западной Европы и перестроили жизнь во многих европейских странах, построив во многих из них своеобразную форму социализма. А вот большевистский социализм, связанный именно с утопическими, чисто книжными знаниями русской интеллигенции, по существу провалился.

Русская интеллигенция была виновата в том, что она чисто формально усвоила лозунги социализма и совершенно не учитывала специфики своей собственной страны, своего собственного народа. Дело в том, что государство в России держалось не просто на правовых началах, а на религиозных: царь был помазанником Божьим. Русская революционная интеллигенция с самого начала повела агитацию против Церкви, против этих религиозных начал, она хотела исключительно своими, имманентными человеческими силами построить новое государство и новую жизнь. Но, отняв у народа Бога, поведя антирелигиозную пропаганду, она по существу разрушила основание, на котором стояла русская государственность и русская культура, и тем самым в народе обнажился тот самый зверь, что выступил во время анархии русской гражданской войны и в самой гражданской войне, справиться с которым можно было уже только террором. Так было во всех революциях, и так было и в революции русской, и вина за это во многом лежала на этом отщепенстве русской интеллигенции от традиционных культурных и духовных начал русского народа.

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Мы говорили, что сборник составлен лучшими интеллектуальными силами того времени, это философы Бердяев, Булгаков, Аскольдов, Семен Людвигович Франк, Новгородцев и другие. Часть из них была выслана большевиками в 1922 году за границу, некоторые из них погибли в России. Но их философские и по существу социологические сочинения их актуальны и интересны и по сегодняшний день – это золотой фонд русской интеллектуальной традиции.

Тем не менее, перечитывая книгу сегодня, в 2017 году, мы ясно видим, что есть и чего нет в этой книге. О том, что есть, мы немного сказали, хотя я бы посоветовал каждому человеку, интересующемуся русской историей и русской мыслью, прочитать эту книгу самому. Важно отметить то, чего в этой книге нет. В частности, мы сказали о тезисе, который подчеркивается многими авторами сборника, что русский народ в отличие от народов в Западной Европе как бы не имеет особой наклонности (даже не способности) к построению культуры –  среднего уровня жизни. Именно святость, религиозная жизнь или, так сказать, телесная – все это ему доступно, а вот культуру он не строит.

Особенно трудно воспринять это сегодня после опыта существования России под именем Советского Союза в XX веке, потому что здесь была создана огромная естественно-научная культура, в большей степени именно естественно-научная, потому что гуманитарная культура находилась все время под идеологическим прессом, но тем не менее и у нее есть свои великие достижения. Если говорить о философии, достаточно привести имя одного Алексея Федоровича Лосева. Созданная естественнонаучная культура была огромна, Советский Союз осуществил и выход человечества в космос, и создал оружие, позволившее сохранить независимость страны в тех сложных политических противостояниях XX века, которые по существу продолжаются по сегодняшний день. Так что с этой некультурностью хотелось бы разобраться, что это значит.

Острие этого упрека в особенности направлено на то, что русские не очень беспокоятся о своем политическом устройстве. Как я уже упоминал, Струве говорил, что это началось с того, что активный культурный слой русского дворянства был отодвинут от участия в политике. Конечно, исторически все это так. Но тем не менее упрек в неспособности русского народа к культурному строительству несправедлив даже чисто логически. Потому что прежде чем говорить о неспособности, о «не могу», нужно сказать о «хочу». А это «хочу» построения комфортной земной жизни было в той русской цивилизации, которая существовала до XVII века, действительно было акцентировано не так, как в цивилизации западно-европейской. И даже в XX веке при власти большевиков, в Советском Союзе это тоже не могло быть подчеркнуто. Во-первых, потому что сначала Советы решали вопросы мировой революции, потом внутрипартийной борьбы, о каком уж тут комфорте было говорить. Потом великая война и нашествием, с которым надо было что-то решать. Потом послевоенное строительство. Здесь трудно было говорить об организации для человека какого-то удобного земного существования.

Но в упреках этих авторов есть и определенная справедливость. Надо сказать, что власть имущие, в частности советский режим, всегда знали, что русский народ очень идеологичен, и ради цели, которую ставит перед ним государство, ради героизма в государственном строительстве, если это защита Родины, индустриализация страны, люди жертвовали очень многим. И здесь опять сказалось это самое «не хочу» русского  народа. Потому что стремление построить рай на земле, комфортную жизнь действительно не было свойственно русской цивилизации. Дело в том, что если западноевропейская цивилизация строит этот рай, и мы видим, что к 60-70-м годам XX века эта комфортная жизнь в определенной степени была построена, то русская цивилизация и до революции 17-го по существу жила идеей града Китежа. Религиозные устремления народа к вечной жизни позволяли снисходительно относиться к тем неудобствам, которые есть в этой жизни. Как я уже сказал, советская власть тоже по существу эксплуатировала этот недостаток внимания, небрежение русским, потом уже советским человеком к своему земному устройству. Это действительно есть одна из черт нашего народа.

Даже сегодня мы слышим упреки, которые были у некоторых авторов сборника, говорящих: как вообще быть с этим народом? Мы и сейчас иногда слышим такие восклицания, особенно из лагеря либеральной интеллигенции: что нам делать с этим народом? Да, это такой народ. Он почти тысячу лет жил верой в Царство Божие, в будущую жизнь, считал обретение пути к ним своей главной задачей в этой жизни. Да и в советское время тоже, когда эта цель, хотя и выступала под ложными идеалами светлого будущего, но  духовная основа ее по существу была та же самая. Опять мы можем повторить слова Бердяева о том, что русский народ в этом смысле очень апокалиптичен.

Чего еще нет в сборнике «Из глубины»? Поразительно, что там совершенно нет никакого сочувствия к царской семье. Сборник, как я уже говорил, был собран в середине 18-го года, может быть, отдельные авторы уже знали об убийстве царской семьи. Но даже если они не знали этого, то были прекрасно осведомлены об ее аресте и понимали, что при большевистском режиме их вряд ли могло ожидать что-то хорошее. Тем не менее никакого сочувствия к этой святой семье мы в этом сборнике не найдем. Более того его статьи полны критикой царского режима и всеми сопутствующими обстоятельствами, в частности участием Распутина во всей этой истории, по существу приведшей к Февралю. Сегодня это кажется странным, но это как лакмусовая бумажка на ту политическую и духовную ориентацию, которую имели авторы этого сборника. По существу у всех них кадетская ориентация. Многие из них вышли из социал-демократии, это и Струве, и Бердяев, и Булгаков, и многие другие. Лучший выход, который они здесь видели, – это демократическое, республиканское устройство верховной власти в России.

В частности Франк говорит в одном месте, как хорошо было, когда в Феврале к власти пришли умные люди, а за ними стояли люди еще более умные, которые должны были установить еще более справедливую жизнь и справедливую власть в России, и каким образом все так обернулось, что Гучкова вдруг заменил Ленин? Они видели грехи Февраля и Временного правительства, его неспособности к управлению, но до конца так и не осознали. В этом заключен некоторый парадокс, потому что почти все авторы говорят о религиозном смысле русской революции, о том, что фундаментом власти в России была вера в помазанность царя, поэтому она была не просто социально-политическим, а религиозно-политическим феноменом. Но увенчания в русской культуре всего религиозного мировоззрения монархической идеей, где верховный правитель не просто избран народом, а является помазанником Божьим, так и не была ими осознана. По существу, они оставались в рамках кадетского мировоззрения.

Конечно, во всех этих писаниях нет еще одной очень существенной стороны – роли того, что мы сегодня называем мировой закулисой. Роли влияния всех этих внешних сил, которые так сильно проявились в подготовке и реализации революции 17-го года. Сегодня мы, конечно, знаем об этом намного больше, и, вообще, авторов сборника особенно нельзя за это осуждать. Тем не менее нужно отметить тот факт, что русская революция 17-го года была не просто событием внутри России, а действительное некое мировое событие, открывшее совершенно новую эпоху существования человечества, и этого аспекта революции они, конечно, не видели.