Blog

Алексей Муравьев, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Когда мы говорим о раннем христианстве, а сам термин этот имеет в науке расплывчатый и не всегда понятный смысл. Но в целом мы пользуемся им для обозначения христианского мира между примерно концом I и IV веком. Мы не всегда хорошо понимаем, как культурно выглядели христиане для массы жителей империи.

Если до I века у нас примерно есть представление, что христиане выглядели еврейской сектой и действительно, так оно фактически и было, потому что христианство распространялось по традиционным для миграций жителей Ближнего Востока в центре империи путям, такие как Малая Азия, Эфес, Рим, Антиохия в Сирии – локальный центр, то постепенно ситуация где-то к середине II века смещалась и христиане перестали выглядеть уже как исключительно явление приносное, чуждое, еврейское, или вообще восточное и постепенно начало происходить растворение христианства в массе населения империи именно в культурном смысле. И этот процесс очень слабо ловится на материале, потому что мы либо пользуемся христианскими источниками, написанными, либо позднее, то есть в середине II века, или в конце II века, либо мы пользуемся источниками нехристианскими – внешними и картина там совершенно другая. Потому что внешние источники в целом не очень большое внимание на христиан обращают. И из-за того, что слишком много в историографии построено на среднехристианских писателей, возникает некоторое ложное ощущение, будто вся империя была сильно занята христианами.

На самом деле – это не так. Дело в том, что в само время от II века и уж тем более к IV часто называют временем поздней античности. В свое время Эрвин Додс написал книжку, в которой он называл это время “age of anxiety” – время беспокойства, неуверенности. И в это время огромное количество восточных культов в той, или иной степени проникало в античный мир. Более того, та граница, которая ранее социальная разделяла мир центра империи и мир восточных провинций, а именно граница граждане и не граждане, цензовые какие-то вещи. Вот эта граница начала потихонечку разрушаться. Процесс этот в целом ученые называют ориентализацией, то есть Римская империя стала превращаться во что-то другое, что-то восточное. Я не уверен, что это правильный термин, лучше бы было может быть, употребить какой-то другой, но за неимением лучшего, мы будем говорить, что в рамках ориентализации христианство вписывалось в процесс проникновения восточных культов на территорию империи. И в этом смысле жители империи смотрели на эту ситуацию, как на изменение своего ландшафта и каждый из этих культов они пытались оценивать с точки зрения опасности его, или безопасности.

Что касается еврейского населения, то оно жило на территории Римской империи довольно замкнуто и обособлено. Еврейские богослужения никого особенно не интересовали, потому что евреи, строго говоря, не занимались тем, что принято называть прозелитизмом, то есть они не вербовали, никого не зазывали в свои ряды, поскольку они были этнически ориентированы. Что касается других представителей ближневосточного мира, то они, в общем и целом, были сориентированы на то, чтобы строиться в античный мир на правах некоего восточного ее компонента. Такие культы, как митраизм, позже манихейство, культ Кибелы и ряд других вполне себе могли сосуществовать в античном космосе, потому что они не были тоталитарными в современном смысле – они не претендовали на тоталитарность, на то, чтобы заменить собой все остальные, или выступить в качестве альтернативы.

Христианство и это мы видим первый серьезный конфликт, в тех рамках, в которых оно существовало, скажем, до середины II века, оно тоже не особо конкурировало. Это была группа людей, в основном пришельцев с Ближнего Востока, говоривших на арамейском и греческом языках, то есть в общем не говоривших толком на латыни, как правило, потому что социально – это были люди низшего класса в начале. Главным языком Востока был арамейский и поэтому все говорили на нем и евреи, и не евреи. Но постепенно стал обозначаться второй конфликт, который приобрел культурный смысл позже, а именно, когда христиане осознали необходимость изменения своего языка и как следствие, через язык, социальной позиции.

Еще задолго до христианства один из представителей философии кинизма бросил призыв: «paracharattein to nomisma» – «перечеканить монету». И если у киников это получилось только отчасти, то христианство отнеслось к этому серьезно и постепенно стало отказываться от языка еврейской апокалиптики и библейского языка эпохи Второго Храма, характерного для совсем раннего христианства, для проповедей Иисуса, для совсем первоначального периода, который немецкие ученые обычно называют “Urchristentum”, то есть так сказать, самое раннее первоначальное христианство, в отличие от раннего христианства “Frühchristentum”. Отказавшись потихонечку от этого языка, который неизбежно загонял в какое-то гетто, они стали усваивать язык греческой культуры, греческой философской традиции. Это происходило в несколько этапов, связано это было с апологетическим движением. Христианские апологеты в начале II века, в частности и Афинагор, и Ориген, и Иустин, философы в своих сочинениях показали, что христиане – это те же люди, что и все остальные жители империи, те, кого потом стало принято называть язычниками, но только как бы правильнее, лучше. И здесь было другое культурное основание, апологеты взяли на вооружение ту самую критику своего общества, которая была произведена римской элитой изнутри, но выводы из нее делали другие, что вся религиозно-культурная формация, составлявшая основу римской идентичности неправильная и это, был уже вызов серьезный, на который нельзя было не ответить. Поэтому этот конфликт оказался очень жестким.

Итак, было два конфликта. Первый конфликт – это конфликт между еврейским восточным по своему характеру христианским, первоначальным характером и миром империи, которая этот характер стремилась маргинализировать, положить на определенную полку. Второй конфликт – это конфликт, связанный с универсализацией, с переходом, с усвоением христианством языка греческой философии и отказом от языка еврейской апокалиптики.