Blog

Home - 01.03.2017

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Христиан из язычников становится все больше. В течение 40-х годов количество христиан из язычников вырастает даже не в разы, а в десятки раз. Главным образом они происходят из прозелитов, тех людей, которые были подданными Римской империи и из политических соображений не принимали иудаизм. По той простой причине, что переход в иудаизм для подданного Римской империи, особенно из некоторых сословий, был небезопасен, влек за собой разнообразные кары. Именно эти люди услышали от апостолов, путешествующих по иудейской диаспоре, что спасение, о котором мечтали и на которое надеялись иудеи, уже дано, и Бог принимает всех, кто захочет к Нему прийти. Они услышали притчу о званных на вечерю, участниками которой становятся не те, кто заслужил это по праву рождения или совершенных подвигов, а те, кто готовы откликнуться на этот призыв. И многие прозелиты, то есть люди, которые формально оставались язычниками с точки зрения римского права, а фактически стояли у дверей синагоги, как мытарь, и молились Единому Богу, даже быстрее самих иудеев приходят к апостолам, становятся их учениками и составляют костяк первых христианских общин. Общин еще очень немногочисленных. Еще лет триста после новозаветной эпохи община в двадцать человек считалась большой. А община в триста человек считалась гигантской, таких было одна-две по всему лицу земли.

Поэтому языко-христианские общины, конечно, крайне невелики, но это люди, для которых открывается возможность не просто пытаться построить свою жизнь в соответствии с заповедями Божьими, но и соединиться с Богом во Христе и питаться той трапезой Тела и Крови Христовых, которую Бог дает им. Это люди, которые знали о себе, что не имеют права войти в Царство Бога, но вдруг, по свидетельству апостолов оказалось, что у них есть такая возможность. Они не могут ее отвергнуть. И, как мы уже говорили, христиане из иудеев не могут отвергнуть их и сказать, что это не их братья, потому что они все питаются одними и теми же Телом и Кровью Христовыми. Мы братья перед Богом в любом случае, как бы ни была велика эта стоящая между нами преграда.

И вот оказывается, что это вызывает крайнее раздражение иудеев в Иерусалиме, что очень затрудняет проповедь среди народа Божьего. Поэтому в Церкви возникает довольно трудный конфликт между теми, кто считает, что будущее за проповедью всем – в конце концов, они вспоминают, что Иисус сказал им: «Идите по всему миру и учите все народы, и кто будет омываться во Имя Мое, тот станет участником Моего Царства». А другие говорят, что не могут не исполнять заповедь – проповедь народа Божьего. Возникает конфликт с теми, кого наша традиция да и само Священное Писание называет иудействующими. Это христиане Иерусалима, которые считали иудейский закон обязательным для всех христиан: обрезание и прочие подробности Торы, более важные и менее. В законе тоже есть вещи сущностные, которые являются откровением о сердце Божьем: люби ближнего, как самого себя, а есть вещи, ситуативно обусловленные и связанные с определенной культурой и эпохой.

Оказывается, что все совсем непросто. И Павел с ужасной горечью пишет о том, как эти самые люди из Иерусалима рассылают за ним эмиссаров его общины и убеждают их обрезываться. А когда сам Павел оказывается в Иерусалиме и под угрозой казни не может обратиться к христианам Иерусалима, он обращается к фарисеям и говорит о том, что он фарисей и его судят за веру в воскресение мертвых. И фарисеи отбивают его от разъяренной толпы и передают прокуратору, который усылает его в Рим.

Это очень тяжелый конфликт, но для нас поразительно и чрезвычайно важно увидеть, как в 49 году христиане пытаются решить проблему.

“О, несмысленные галаты!”

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

На высших ступенях практики исихаст подвижник достигает подступов к обожению, к действительному соединению со Христом в Божественных энергиях. Обретение такого опыта единения со Христом и есть истинная цель христианской жизни. Но формы, в которых такой опыт представлялся, на разных стадиях священной истории очень менялись.

В период земной жизни Христа носителями такого опыта были ученики его – апостолы. В следующую эпоху, в пору антихристианских гонений подлинное единение со Христом достигалось в опыте священномучеников. Почему? Форма их служения разумеется кардинально отличается от служения апостольского, казалось бы – это нечто совершенно другое, но на поверку духовное существо опыта именно то же самое. В священномученичестве достигается приобщение к жертвенной смерти Христа, а тем самым приобщение и к Его победе над смертью, к новой жизни во Христе. Таким образом совершенно в других условиях христианской жизни, когда земное пребывание Спасителя уже завершилось, после события Вознесения оно завершилось, была найдена следующая совершенно другая форма, но точно того же самого главного ключевого, как часто говорят, квинтэссенциального христианского опыта. И это был опыт мучеников.

Но далее проходит и эта эпоха священной истории – эпоха гонений заканчивается, христианство становится наоборот ведущей религией римского мира и этот путь к достижению главного христианского опыта – путь мученика – он тоже оказывается завершенным, он уже более в новых условиях не воспроизводим. Еще в ранние эпохи, когда только начиналось мученичество, духовные учители тонко поняли и предупреждали самому специально искать мученичества нельзя – это будет ложный опыт. А коль скоро нет гонений, то соответственно в жизни уже не воспроизводятся условия для получения священномученического опыта.

Вставала задача в новых совершенно условиях опять найти, как же получать и каким будет этот главный христианский опыт единения со Христом. И было найдено, что именно в подвижнической практике и достигается этот главный опыт. В церковном сознании было признано, что именно подвижники, вслед за апостолами, вслед за мучениками, становятся отныне носителями опыта действительного единения со Христом. И потому исихазм – это ничто иное, как школа, или искусство достижения, хранения, передачи этого главного христианского опыта.

Это далеко не сразу было понято во всем широком церковном сообществе. Была тенденция понимать аскетическую практику, как занятие избранных, как некоторый такой крайний экстремальный, даже, если угодно, маргинальный и странноватый путь жизни в христианстве. Исихазм в своем восприятии, в своей жизни в церковной среде прошел очень разные стадии – стадии упадки и забвения традиции, стадии непонимания этой традиции в церковном обществе. Буквально в школьном семинарском преподавании в Русской Церкви до революции очень типично было характеризовать исихазм, как некую заимствованную с востока практику, типа факиров, или йогов. Непонимание было кардинальным, хотя в это же самое время на Афоне развивалась исихастская практика в полном объеме и там добывался этот квинтэссенциальный опыт христианства.

Но этот период непонимания ныне прочно остался позади. Теперь уже прочно признано, что исихазм – это ни что иное, как ядро и стержень православной духовности.

Что такое исихазм? Часть II

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Если же обратиться к феномену совести на русской почве, мы увидим, что это слово и это понятие претерпело некоторые изменения. Оно развивалось с течением времени, и если мы обратимся к древним, в основном переводным, текстам Древней Руси, то увидим, что словом «совесть» переводили не только греческое «синилисис», но и некоторые другие слова. И, например, в словаре Срезневского, мы увидим как минимум пять значений слова «совесть», первое из которых совершенно не имеет отношения к нравственному миру. То есть слово «совесть» в Древней Руси не означало нравственного сознания, а означало волю, могло означать образ мыслей, знание, одобрение. Только в последнем пятом значении, то есть реже всего, оно употреблялось в нравственном смысле, как это ни удивительно.

В то же время, если мы откроем словарь Даля, то увидим, что за тысячу лет от значений слова «совести» осталось только одно – значение нравственное. Все остальные значения и смыслы ушли, и слово стало однозначным, стало означать нравственное сознание. Интересно, что даже латинское «conscientia» в европейских языках все же остается двузначным, то есть может означать совесть, а иногда может означать и сознание (в английском языке – consciousness). На русской почве такой многозначности не сохранилось, хотя первоначально она была, и мы видим, что в словаре Даля слово «совесть» уже означает нравственное сознание. Потом, правда, Даль добавляет, что также оно означает нравственные чувства.

Интересно, что во все эпохи: и в святоотеческом богословии, и даже в египетской культуре можно проследить, что в совести видят два компонента: с одной стороны, сознательный, с другой – чувственный. И сегодня мы тоже понимаем, что, с одной стороны, знаем, что такое хорошо и что такое плохо, а с другой стороны, когда совершили плохой поступок, мы можем не столько знать, что это плохо, сколько переживать чувство вины и недолжности. Поэтому у Даля значение одно – нравственное, но как бы двухкомпонентное. Интересно, что в современных словарях два этих компонента поменялись местами. И в первую очередь говорят о неком нравственном чувстве, а потом уже о нравственном сознании. Можно ли из этого сделать вывод, что совесть несколько релятивизируется? Может быть, действительно можно. Если нравственное сознание более или менее однозначно, то чувство подвижнее: один чувствует вину за какой-то поступок, другой не чувствует, то есть совесть становится несколько более подвижной, и сама совесть, и ее содержание, и содержания ее свидетельства.

Особенно интересно в этом контексте посмотреть на значение совести и на то, как ее представляли в народной культуре: в пословицах и поговорках. Например, особым образом представляли связь совести с Богом. Есть пословица «Добрая совесть – глас Божий». Наверное, она имеет даже какие-то богословские и философские аналоги, но в народе говорили так. С другой стороны, то ли сознательно, то ли это вышло случайно, но эта пословица имеет второй вариант, в котором слово «глас» заменено на слово «глаз», то есть око, и произносится так: «Совесть – глаз Божий». В таком случае совесть – это не только Бог, Который говорит тебе, но также и смотрит за тобой. Кроме того, совесть также оказывается связана с народом, потому что с точки зрения пословицы совесть – это и глас народа.

Интересно, что на уровне пословиц – совесть как бы оказывается двусоставна (сложность, которую, может быть, не так легко увидеть в богословской точке зрения). Ее источником является наша природа и голос Божий в нас, заповеди Божьи, но, с другой стороны, совесть также испытывает влияние народного сознания, народных представлений о добре и зле, о том, как правильно и неправильно. Оказывается, что совесть может претерпеть и некоторые изменения под влиянием народных представлений.

Совесть может повелевать человеку, как ему должно жить, например пословица «Работай не за страх, а за совесть» или «Служить не за страх, а за совесть». Очень напоминает представления апостола Павла, который тоже говорил, что нужно повиноваться не из страха наказания, а по совести. Но, кроме того, совесть связана с иными элементами нравственного сознания, например со стыдом: «В ком стыд, в том и совесть», «Есть совесть, есть и стыд, а стыда нет, и совести нет».

Совесть, оказывается, независима от внешнего вида. Скажем, есть пословица «Волосом сед, а совести нет» или «Бородка Минина, да совесть глиняна», то есть человек внешне похож на Минина, человека благородного, который мог жизнью пожертвовать ради Отечества, а вот совесть у этого человека оказывается глиняной, то есть неживой. И, например, такие пословицы, как: «Рубаха черна, да совесть бела», «Подпись судейская, а совесть лакейская» и т.д. показывают, что совесть не зависит от внешнего вида, бедности или богатства, не зависит от социального статуса. Даже есть такая пословица: «Божница домашняя, а совесть продажная», то есть человек может быть внешне благочестивым, но с нечестной совестью.

Кроме того, интересной оказывается связь совести с религиозностью. Например, есть пословица «Менять веру, менять и совесть». И, естественно, что наиболее подробно освящено в народной культуре, совесть оказывается источником нравственных мучений или, наоборот, какой-то внутренней радости. Например, есть пословицы, которые говорят: «Совесть спать не дает», или «У кого совесть нечиста, тому и тень кочерги – висилица», то есть человек видит только тень кочерги и уже беспокоится о возможном наказании, или «Злая совесть стоит палача».

В то же время есть представления и о доброй совести. Например, говорят так: «У кого совесть чиста, у того подушка под головой не вертится», то есть человек не мучается во сне представлениями о добре и зле, виноват он или не виноват.

В то же время удивительным образом в русских пословицах есть представления о том, что от совести можно отказаться, что человек может быть бессовестным. Например, поговорка говорит: «Совесть в прошлом году в бутылке задохлась», например, человек пропил свою совесть. Человек становится бессовестным оттого, что ему это не полезно, например: «Совесть нужна, да не всегда пользительна». Или: «С совестью жить хорошо, да умирать страшно», то есть от совести можно отказаться, если это выгодно. В то же время оказывается, что сделать этого до конца невозможно, потому что, как говорит народная мудрость: «Как ни мудри, а совести не перемудришь». Или например: «С совестью не разминуться».