Blog

Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

 

Сегодня я буду говорить об одном из самых удивительных русских писателей XX века, очень спорном, очень противоречивом, вызывающим огромный интерес у читающей публики и в России, и за рубежом – Михаиле Афанасьевиче Булгакова, который родился 3 мая 1891 года в семье профессора Киевской духовной академии.

Надо сказать, что Булгаков и по линии матери, и по линии отца происходил из священнических родов «колокольных» дворян, как их звали. И предки теряются в глубине российской истории, но мы точно знаем, что это были серьезные священники – настоятели кафедральных соборов. Это удивительный факт в судьбе этого писателя, потому что мы знаем, как много религиозная, церковная тема занимала место в его творчестве, и как была противоречива. Поэтому тот факт, что он пришел в литературу с этой территории и перед этой территорией отвечает, очень важен.

К сожалению, мы очень мало знаем о детстве Булгакова. Он один из немногих русских писателей XX века, кто почти ничего не написал ни о своем детстве, ни о своем отрочестве, ни о своей юности. Почему это загадка? Ведь, на самом деле, детство его, скорее всего, было счастливым. Семья была добрая, русская, интеллигентная, благочестивая, в которой было много детей, братья и сестры дружили, были хорошие отношения с родителями, но почему-то Булгаков этой темы не коснулся.

Несчастье пришло в эту семью, когда Михаилу Афанасьевичу, а он был первенцем, исполнилось 16 лет, – умер отец. После этого, конечно, многое в семье изменилось. Какими были отношения Михаила с отцом, мы точно не знаем, но можем наверняка утверждать, что у него были очень сложные отношения с матерью. Собственно, отход Булгакова от церкви, который произошел довольно рано, именно в этом подростковом возрасте, случился во многом потому, что у Михаила начались конфликты с мамой. И, конфликтуя с ней, он стал конфликтовать и с той системой ценностей, которые она представляла. Мы знаем об этом из дневника младшей сестры Михаила Афанасьевича – Надежды Афанасьевны, где она прямо пишет, что Миша не ходит в церковь, Миша не говеет, не соблюдает Великий пост, Миша увлекается Дарвином, читает Ницше. Это был абсолютно нормально для юноши той поры, но это очень многое объясняет в дальнейшем духовном пути, биографии Булгакова.

Окончив Киевскую гимназию, ту самую, которая впоследствии будет описана в романе «Белая гвардия», Михаил не пошел по священническому пути, он поступил на медицинский факультет Киевского университета, что, в общем-то, для будущего русского писателя было вполне традиционно. Можно вспомнить доктора Чехова, доктора Вересаева, доктора Даля, Юрия Живаго, наконец.

Булгаков очень рано женился. В 1912 году Михаил Афанасьевич, будучи студентом, женился на Татьяне Николаевне Лаппа, Тасе, как он ее звал. И этот брак сыграл очень важную роль в его жизни, потому что Татьяна Николаевна разделила самый трудный и в бытовом, и мировоззренческом отношении период жизни Михаила Афанасьевича, который пришелся на бурные потрясения российской истории этого периода. Первая мировая война, революция, гражданская война, первые голодные годы НЭПа – Татьяна Николаевна все время была с ним.

Булгаков не стремился активно участвовать в истории, скорее, так складывались обстоятельства, они затягивали его в этот исторический бег, исторический ход. Началось все с того, что, когда разразилась Первая мировая война, Михаила Афанасьевича, как юного врача, отправили сначала на фронт, а потом в тыл работать земским доктором в Смоленской губернии. Это, пожалуй, был один из самых трагических, напряженных периодов его жизни. Потому что Булгаков, выросший в Киеве, в интеллигентной семье, окружении любящих друзей, братьев, сестер, оказался одинок. Это одиночество очень тяжело подействовало на него. Ему трудно жилось в русской деревне, разворошенной Первой мировой войной. У него не складывались отношения с крестьянами. Он так никогда и не полюбил деревню.

К тому же тогда его ждало очень трудное испытание в чисто человеческом плане: Булгаков пристрастился к морфию. В общем-то, это произошло вынужденно. Здесь была не столько какая-то богемная бравада, так свойственная людям Серебряного века, скорее, это была ситуация, напоминающая Базарова. Как мы помним, великий нигилист XIX века не стал принимать прививку против опасного заболевания, в результате чего умер. Его собрат Михаил Булгаков такую прививку сделал, но она вызвала у него очень сильную аллергию, и чтобы успокоить ее, он стал понемножечку принимать морфий как медицинское средство. Некоторые врачи полагают, что могут контролировать наркотик, но все произошло с точностью наоборот: наркотик стал контролировать его.

По сути дела, Булгаков не должен был выкарабкаться из этой ситуации. Он принимал морфий в течение года. Обычно люди, которые так часто употребляют наркотик, уже не возвращаются. То, что он сумел вернуться, то, что сумел излечиться, – это, безусловно, невероятное чудо, которое произошло в его жизни. Но любопытно, что позднее все это отразилось и в его творчестве.

Несколько лет спустя, когда жизнь Булгакова уже счастливо переменилась, он написал восхитительный цикл рассказов, который так и называется «Записки юного врача» и посвящен его врачебной молодости, первым опытам, первым ошибкам. Особенно придирчивые читатели или критики иногда ставят Булгакову в вину эти ошибки, эти горькие опыты молодости, хотя мне кажется, бессмысленно кого-либо осуждать. Но то, что рассказы, которые он написал, очень светлые, очень добрые, очень человечные, повествующие о силе человеческого духа, способности человека подниматься над трудными обстоятельствами жизни и побеждать их.

Даже рассказ, посвященный трагедии человека, который принялся употреблять морфий, – это тем не менее все равно рассказ, который меньше всего может служить пропагандой наркотиков. Наоборот, Булгаков всячески подчеркивает, как ужасен этот опыт, и всем своим творчеством, всеми своими рассказами как бы призывает читателя уйти от этой дороги, ни в коей мере не следовать ей. Это противоречие, даже не противоречие, а сложные отношения между жизнью и творчеством, то, что будет повторяться в последующие годы его жизни.

 

 

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Монашество получало широчайшее распространение, возникали обширнейшие монастырские комплексы, целые монашеские города.

И здесь уже начинала создаваться и своеобразная культура аскезы, возникала и некоторая аскетическая литература уже. Очень своеобразная, сегодня мы ее знаем, как, так называемые апофтегмы, то есть очень краткие истории, порой две-три строки, в которых излагается один момент, один какой-то элемент подвижнического жития. Этот жанр тоже очень долго не понимался – это написано конечно очень простым безыскусным языком и говорит, как бы о житейском – вот такой-то авва туда-то пошел, то-то сказал, только и всего. И это долго и понимали, как такие простенькие житейские рассказики из жизни подвижников. Оказалось, что это вовсе не так – это жанр высокой духовной глубины. Каждый из таких малых текстовых элементов в себе совершенно определенное духовное послание, месседж, в нем всегда есть некоторый элемент практики, который надо усвоить. Вот в форме таких элементов и закладывался фундамент аскезы, в них создавался как бы такой духовный алфавит анахорезы. И это все начало появляться уже немедленно с зарождением самой традиции в IV-V веках.

Затем следует другой период, опять очень другой. Здесь история любит контрасты. Период так называемого «синайского исихазма» VII-X веков. Внешняя история этого периода крайне скудна и проста, она сводится к существованию нескольких монастырей в очень узком географическом ареале – вокруг горы Синай. Главный из этих монастырей ныне существующий, многие наши православные там бывали и бывают – монастырь святой Екатерины на горе Синайской, он же монастырь Неопалимой Купины. В этом монастырском очаге делается, зато важнейшая внутренняя работа – происходит систематизация практики и артикуляция ее духовных заданий, уже более детальных, не такого самого общего задания – практика должна прийти, возвести человека к преображению и обожению, а уже в эпохе синайского исихазма сумели увидеть на какие отдельные духовные работы все это раскладывается, какой необходимо пройти путь.

И один из главных выводов был в том, что путь этот носит характер последовательности ступеней, которые друг от друга вполне отчетливо различаются. Причем эти ступени явно выстроены в порядке восхождения. Иными словами, путь исихастской практики был увиден, как некоторая духовная лествица. Сегодня это из первого и главного, что все знают про подвижническую практику, и знают, что преподобный Иоанн Лествичник потому и именуется Лествичником, что он составил первое подробное описание всего пути исихастской практики от начала, от вступления на ее путь и до завершения, где с человеком уже начинаются подступы к обожению, действительные элементы преображения человеческого существа. Весь этот путь он разделил на 30 ступеней и назвал его описание «Райской лествицей» и это осталось одним из главных текстов не только исихастской аскезы, а всей христианской духовности. Знаменитая «Райская лествица» Иоанна Синайского. Подробнее мы еще ее опишем.

Вслед за периодом синайского исихазма, опять новые контрасты в жизни традиции. Для начала традиция переживает некоторый период упадка, когда исихастское искусство, уже становится ясно, что это действительно тонкое и особенное искусство, которому учиться надо специально и очень тщательно. И хранить, и передавать это тонкое искусство – это очень особая задача в чисто практической жизни. И не во всех исторических условиях эта задача успешна могла выполняться. Мы обозначили период синайского исихазма приблизительно, как VII-X века, а вот приблизительно XI-XII, отчасти XIII века – это период, когда возрастание этого духовного наполнения традиций почти не происходит. В каких-то избранных очагах сохраняется достигнутое, но выстраивание всей исихастской лествицы подробно, с антропологическими рецептами, что называется – как должно происходить духовное восхождение – это в период синайского исихазма еще далеко не было закончено.

И в следующий период дальнейшего достраивания исихастской лествицы так и не происходило, пока не начался следующий из главнейших периодов существования исихазма – это поздневизантийский исихазм XIV и отчасти XV веков. В этом хронологическом интервале складывается необычайно важный новый центр, новый очаг исихастского искусства и это Афон.

 

Анастасия Занегина, специалист по кельтскому искусству

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

После прихода англо-норманнских феодалов в XII веке монастырские школы пришли в упадок и на их место пришли школы бардов. С этих пор барды взяли на себя роль хранителей традиций. Певец-хвалитель бард сам исполнял и сочинял свои произведения. Барды долгие годы обучались мастерству поэтического слова в специальных школах. Обучение было довольно строгим: ученики должны были заучивать наизусть большое количество строк и пробовать писать во всевозможных жанрах. Ученики становились профессиональными поэтами, которые пользовались большим авторитетом.

Бардическая поэзия – это серьезный литературный пласт, который имеет в первую очередь историческое значение. Основываясь на ее содержании, можно составлять генеалогию правителей, проследить историю их распрей и соглашений, получать ценные лингвистические данные по древнеирландскому языку. Плоды поэтических восхвалений сохранились и до наших дней. Они интересны для историка и для филолога, но для обычного читателя довольно скучны. Настоящую художественную ценность имеют те образцы бардической поэзии, когда бард исполнял не свои хвалительные служебные обязанности, а поет для себя, излагая свои личные душевные переживания.

Один из шедевров бардической поэзии носит название «Моление о ребенке». Автора зовут Мак Нами, он просит Всевышнего и Божью Матерь послать ему дитя.

Сына видеть подай мне счастье

и часть от части — сыновье дитя,

плоть от плоти, о новозаветный

Господь, бездетный, молю Тебя.

Крепок муж, да не крепок дом

без детей в нем, о Божья Мать,

вмочь Тебе — мне же все едино —

дочь или сына в мой дом послать.

Один из самых известных и замечательных бардов – это бард XIII века, которого зовут Миредах О`Дали. Его известное произведение «На смерть жены». В словах автора выражено горе от потери близкого человека. Земной мир покинула его любимая.

Одной ногой в могиле я,

где ты, терновый мой цветок;

убог я без тебя, мой друг,

и однорук, и одноок.

Как поминальная свеча,

печально я в ночи горю:

за что напасть взяла, скажи,

часть наилучшую мою?

Не нужно утешать меня —

недужен я, и прав мой стон:

вошла в мой дом со смертью мгла —

ушла душа — и рухнет он.

Позже, в XVII веке, произошел переломный момент в истории Ирландии – нашествие войск Оливера Кромвеля серьезно подорвало независимость страны. Кульминацией всего стало сражение на реке Бой, при котором потерпел поражение король-католик Иаков II. Уничтожалась клановая система и как следствие институт бардов. Для бардов наступили нелегкие времена. Их несчастная участь и была запечатлена в поэзии. Таким образом, последний период бардической поэзии – это одновременно и самый горестный период, поскольку произведения посвящены утраченной независимости, и самый яркий.

Барды начинают скитаться по крестьянским домам, подстраиваться под новую простонародную аудиторию и забывать те правила, по которым обучались в бардических школах. В их стихах теперь часто звучит печальная ирония. Высокое искусство перестало быть нужным, и его теперь попросту никто не может оценить. Так один из бардов слагает шуточный гимн селедке. Стихотворение называется «Да здравствует селедка!»

Да здравствует селедка!

Иди ко мне, родная!

Селедку славьте, други,

ее заслуги зная.

О сельдь! Постом великим

(а длится он до Пасхи)

родишь ты жажду в каждом —

твоей мы жаждем ласки!

История упадка поэзии бардов заметна в произведении Дэви О`Брудара, который был свидетелем и жертвой этих событий. В молодые годы он был в зените славы, жил и творил под покровительством знати. Умер же бард в полной нищете. Его стихи – это одновременно и отражение трагических событий века и запечатление реформ поэзии. В одном из таких произведений он восклицает о том, что нет больше на земле настоящих поэтов. Стихотворение называется «Старых поэтов не стало».

Старых поэтов не стало —

устал этот мир, и грустно,

что новых певцов искусство

пустопорожне искусно;

Английские завоеватели вели политику по уничтожению национальной культуры Ирландии. В XVII веке был даже принят закон против бродячих бардов. В последующие века под давлением англичан ирландский язык оказывается вытесненным из употребления. Особенно быстро этот процесс пошел после великого голода – 1845–1850-е годы, когда население страны уменьшилось почти на четверть. Но все-таки ирландской культуре удалось сохранить свои особенности. В первую очередь благодаря уличному фольклору, уличной балладе, но это уже другая история. А бардическая поэзия навсегда осталась в истории литературы как уникальное поэтическое явление.