Blog

Home - 02.02.2017

Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В конце XIX – начале XX века на смену европейским стилям: классицизму, ампиру приходит новый стиль – модерн. Он тоже европейского происхождения, но был более свободным стилем, и в России художники модерна уходили вглубь традиции. «Модерн» в переводе означает новый, тем не менее этот стиль проявлял большой интерес к историческим стилям. Это видно и в архитектуре, например, замечательные храмы Чусева, которые подражают новгородским и псковским средневековым храмам. И то же самое происходило и в живописи.

Если говорить о христианских сюжетах, то здесь прежде всего возникает имя Васнецова. Потому что именно его привлекают к росписи нового Владимирского собора в Киеве. Профессор Андриан Прахов приглашает Васнецова, происходившего из религиозной семьи и знакомого с религиозной традицией, более известного как художник-сказочник, но тем не менее очень интересовавшегося религиозным искусством. Для чего он берет художника такого плана? Потому что он хочет возродить искусство Византии и Древней Руси. Во второй половине XIX века к древнему наследию проявляется большой интерес.

Васнецов разрабатывает эскизы, они принимаются Праховым и по-новому украшают этот собор. Появляется золотой фон, который был неизвестен в классической живописи, многие образы берутся по аналогии с иконописью. Конечно, все это еще не достигает иконописи, но тем не менее было поворотом от итальянской живописи, на которую ориентировались художники Академии и многие художники, расписывавшие в это время храмы, к древнерусскому и византийскому наследию. Прахов учитывал именно этот момент, привлекая тех художников, которые могли бы по-новому сделать храм. По-новому – значит ориентируясь на эти древние стили.

При этом и Нестеров, который работал вместе с Васнецовым, и другие художники все равно оставались детьми своего времени – людьми, которые не понимали, что такое церковное искусство, что такое настоящая иконопись. Они смогли это почувствовать только, когда реставрационное открытие иконы в начале XX века позволило увидеть древние образцы. И тогда сам Васнецов признавался, что до того времени они с Нестеровым думали, что создают новое иконописное искусство, новую храмовую живопись, которая вернет славу прежних эпох – Древней Руси и Византии. Но не зная ни одной древней иконы – в это время иконопись считалась «низким» искусством и не всегда выдавала великие образцы – они создавали просто некий свой вариант модерна.

Может быть, Нестерову повезло больше, в связи с тем, что в 1910–1912 году великая княгиня Елизавета Федоровна приглашает его расписывать Марфо-Мариинскую обитель. Здесь он пишет и иконы для иконостаса, и делает росписи этого храма. Пытаясь приспособить искусство модерна к церковным целям, он тоже вырабатывает свой средний стиль, но все-таки пытается приблизиться к иконописным образцам. Повторяю, что икусство модерна, иногда его даже называют эклектикой, действительно эклектично смешивает русские и итальянские иконописные и живописные элементы. Только талант самого Нестерова возводит эту эклектику на уровень действительно высокого искусства.

Это были интересные попытки – в начале XX века найти новый язык для религиозного искусства, в котором бы сочетались разные традиции. Сегодня мы понимаем, что этот путь немного тупиковый, но исторически это было интересно. И тупиковость его показывают даже не искусство Васнецова и Нестерова, потому что фрески Владимирского собора – значительное произведение искусства, и тем более Марфо-Мариинская обитель – это тоже высокое искусство, сколько попытки другого художника, который тоже пытался сделать похожее, – Михаила Врубеля. Это великий, талантливый человек, но когда он занялся религиозными сюжетами, проявилось то, что эти художники не понимали соборного смысла церковного искусства, а вносили в него очень много индивидуального.

Надрыв Врубеля, свойственный его природе, его болезненность (неслучайно закончил он, к сожалению, психическим заболеванием), в очень талантливых произведениях религиозного содержания контрастируют с теми сюжетами, которые он берет. Хотя его «Оплакивание», удивительные полные слез глаза Богородицы не могут не трогать человека, но для церковного искусства этот стиль, конечно, не годился.

Эти эксперименты, которые предпринимались художниками в конце XIX – начале XX века, показали и новые возможности искусства, и те тупики, в которые оно может зайти, если будет следовать этому пути.

Виктор Васнецов и Михаил Нестеров

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Существует замечательная коллекция фотографий России, которые сделал фотограф еще дореволюционный Прокудин-Горский – один из первых, кто изобрел и использовал цветную фотографию. Он запечатлел Россию, как она выглядела до революции, то есть запечатлел русскую землю. Когда мы смотрим эти фотографии, то для тех, кто никогда не видел и видит их впервые – это зрелище равносильно что ли культурному шоку. Потому что русская земля выглядела прекрасно – прекрасные города, прекрасные села. Прекрасные в смысле красивые. Нигде ничего не стоит, уродующего землю, нарушающего пространство. Самое важное место занимают храмы, они замечательно вписаны в пейзаж, в это пространство. Все необыкновенно гармонично, про чистоту и какой-то порядок я уже не говорю. Просто Россия выглядела необыкновенно красивой. Мы сегодня можем только частицы этой красоты видеть, если поедем в какие-нибудь такие заповедные уголки, типа современного Суздаля.

Значит возникает вопрос: откуда все это взялось? Откуда не один какой-то город музей, не одна какая-то исключительная деревня – вся земля выглядела необыкновенно красивой и эта красота, как мы с вами уже говорили, она имела для русского человека особое значение. В чем тут дело? Тут нужно говорить об особом русском национальном «пространствопонимании», то есть о том, как человек смотрел на все это окружающее пространство, что оно для него значило. Это очень важная тема и говорить на эту тему необычайно сложно, потому что это та самая обиходная культура, это то, что передается человеку с первыми шагами на пути воспитания.

И все-таки попробуем. В 1551 году – это середина XVI века – при Иване Грозном выходит такой вроде бы юридический документ «Кодекс правовых норм внутрицерковной и государственной жизни», то есть законы по-нашему. Стоит посмотреть на то предисловие, которое сделали люди того времени к сборнику законодательства, это предисловие совершенно удивительное. Я начну его читать: «Некто мудрый сказал: прекрасно утром является солнце, ибо оно свет. Тьма отгоняется, луна уходит, и ночи нет, оно просветляет день, делает прозрачным воздух…» и так далее. То есть идет словесная картина, словесное изображение пейзажа. Говорится о солнце, о свете, о луне. В чем тут дело? На самом деле автор этого текста, а текст имел конечно такую государственную важность – это вообще важнейший текст, он хотел определенным образом настроить тогдашнего человека, а настроить его правильным образом можно было только пригласив к некоему созерцанию. Созерцание естественно света, солнца.

Почему этот текст необычайно важен – вступление к этому Стоглаву? Потому что неизвестный человек Древней Руси попытался словесно рассказать о вот этом необычайном русском «пространствопонимании». Вот он пишет: «Если зримое солнце такую силу света имеет, то, на сколько же сильное духовное солнце? Зримое солнце, освещая земной мир, влагу земную иссушает, духовное же солнце, являющееся нам, много делает в душе». Вот в чем оказывается дело – все, что русский человек видел вокруг себя, для него имело не только такой предметный и естественный характер, а было наполнено духовным смыслом. То есть, это не просто солнце, а это духовное солнце, а духовное солнце – это вообще Христос Бог. И так далее, и так далее – дерево, дорога, река – это все имело символическое значение. Всякая река в русском восприятии была конечно Иорданью, то есть местом Богоявления.

Вообще надо сказать, что понятие русской земли совершенно невозможно трактовать в политическом смысле – это просто феноменальная нелепость, потому что главная река… В русской земле какая главная река? Можно отвечать на этот вопрос: Днепр, Волга – ничего подобного, главная русская река – это Иордань, а главный город – конечно не Киев, конечно Иерусалим и главная гора – это Фавор. Так мыслили себе русскую землю наши предки. И поэтому всякое зрелище реки, причем, знаете, реки ведь тоже выглядели в Древней Руси, да и не только в древней, а и вообще в дореволюционной России, выглядели, как можно видеть это на фотографиях Прокудина-Горского совершенно не так, как теперь. Сейчас же русская земля находится в полном запустении, там никто не косит лугов, не чистит сами речные берега, все заросло, я не знаю, как это все совершенно невероятно, мне человеку снимающему чуть ли не каждый месяц – это особенно досадно и составляет страшную проблему. Потому что для сегодняшнего нашего восприятия – да, подумаешь река.

Кстати, не только нашего восприятия, в воспоминаниях Коровина есть такой замечательный эпизод. Коровин живописец, в основном пейзажист. Он пишет какой-то красивый пейзаж с рекой. К нему подходят, кстати, ребята, так называемые народники, то есть революционеры, они смотрят, как художник пишет и говорят: «А что же вы пишете несудоходную реку?» То есть смысл такой, что какой-то вы ерундой – река, в ней такой практической пользы немного, вот что они хотят ему сказать, русскому художнику. Так вот, дело в том, что – это не русское «пространствопонимание», это уже искаженное «пространствопонимание», потому что русский человек, для него каждая река – Иордань. Иордань, кто был на Святой земле знает, что это река небольшая. Так вот, что значит, что каждая река Иордань? То есть для него, человек смотрит на реку, и он ощущает это явление богоявления, когда вода совлекает с человека всю грязь, все худое, и он является в какой-то своей божественной чистоте. И это зрелище невероятно духовно значимое, очень красивое. Поэтому можно встретить, допустим, в житие святых такую фразу: «Речные устремления веселят грады Божьи». Потому что тот смысл, который открывается этому духовному зрению русского человека, он действительно на него производит впечатление очень радостное, потому что на Иордани происходит Богоявление – это замечательно.

Из этого символизма русского пространства выходит одно очень важное следствие. На этой земле нельзя было хозяйствовать, вообще что-то делать кое-как, спустя рукава, делать что-то временно, так скажем, просто наплевательски – это невозможно, потому что все имело вокруг символический смысл. Землю надо было возделывать так, чтобы она была красивой. Поэтому русский пейзаж и русская земля выглядят замечательно. Это надо помнить, хотя сегодня это не так.

“Зримое и духовное солнце”

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Исихазм в общем описании. Путь традиции и строение практики. Первое – краткая история исихазма. В самом кратком очерке разумеется, история богатая, мы только бегло наметим ее основные этапы.

История становления традиции занимает тысячу лет, затем традиция продолжает свое существование уже в сформированном, можно сказать, виде. Это тысячелетие становления исихазма принято разбивать на три большие периода. Первый из них часто называют: «исихазм до исихазма». Это IV-VI века. Здесь происходит зарождение христианского подвижничества. Мы уже сказали, что возникла необходимость отыскания новой формы ключевого христианского опыта и становилось ясно, что эта новая форма требует всецелой, всем существом, всеми энергиями человека, устремленности к Богу.

То есть, требуется создать совершенно особый строй всего человеческого существа, можно его так и называть – строй всецелой богоустремленности. И ясно здесь же стало, что для создания такого строя требуется и особый уклад, и способ жизни. То есть, что это означает – требуется исход из обычного уклада, из обычного способа жизни. Здесь и христианство создало специальное понятие мира, мирского существования. Христиане поняли, что все обычные, как сегодня часто говорят, практики повседневности, не дают возможности целиком отдаться задаче соединения с Богом, не дают возможности создавать строй всецелой богоустремленности. И христианское сообщество принялось вырабатывать этот альтернативный строй жизни. То есть последовательность смысловая такая – от внутреннего к внешнему. Было ясно, что нужно создавать всецело иной внутренний строй, строй богоустремленности. А отсюда становилось ясно, что раз так, нужен и абсолютно другой внешний строй, нужно какой-то уклад жизни развивать также альтернативный.

Вот этот альтернативный уклад жизни и стал тем, что мы сегодня знаем, как христианское монашество. Зарождается оно сразу же, как только христианство становится господствующей религией в социуме. Складывается то, что носит в истории название «оппозиция Империи и Пустыни». Империя Римская стала официально христианской империей, но мы видим, что наиболее ревностные христиане из этой христианской империи немедленно начинают уходить, порывать с ней связи – это очень серьезный парадокс исторического существования исихазма – оппозиция Империи и Пустыни.

Соответственно, уйдя в пустыню, подвижники начинали создавать особый строй, особый уклад. Сразу же возникло два русла раннехристианского монашества. Один назывался «анахореза», или «уединенное монашество», когда свое духовное служение подвижник проходил в полном и строгом одиночестве. Ну, на поверку, я уже говорил, что по внутренним соображениям самой практики, полная изоляция человека – неадекватный режим жизни. В полной изоляции человек не сумеет достичь строя всецелой богоустремленности. Поэтому полной изоляции все равно и в том, что мы сегодня называем «строжайшей анахорезой», не было. И, скажем, как я описывал, нужна была связь опытного подвижника и ученика, связь, в которой ученик мог бы получать начала подвижнического опыта – эта связь была просто необходимостью в том числе и в анахорезе. Поэтому, когда мы говорим о таких строгих отшельниках, надо понимать, что, скажем, ученики у них были – это не абсолютное одиночество. У всех знаменитых учителей раннехристианской аскезы, мы найдем и бывает очень длительные периоды, когда они действительно жили в строжайшем уединении, не видя иного человеческого лица. Это русло уединенного монашества. И в этом-то русле в основном и вырабатывались те антропологические, духовные способы и приемы, которые входили в строй всецелой богоустремленности.

Другим, сразу же сложившимся укладом была, так называемая «киновия», или общежитие. Оба русла имели своих знаменитых основателей. Русло анахорезы – святой Антоний Великий, который, впрочем, все-таки был в преемстве совсем уж легендарным Павлом Отшельником. А основателем киновийного уклада был святой Пахомий. Образовывались первые очаги монашества – в Египте прежде всего. В низовьях Нила были Нитрия и Скит, в верховьях Нила была местность Фиваида, вокруг Фив и они становились крупнейшими очагами раннехристианской аскезы.