Blog

Home - 02.01.2017

Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Фигуры Малевича и Кандинского, наверное, самые острые для русского авангарда. Во-первых, оба они основоположники направлений. Малевич создал направление, которое он назвал суприматизмом от слова «суприма», или «супер», – сверхискусство. А Кандинский создал направление, которое повлияло на все беспредметное европейское искусство. Собственно, оба они вышли за границы русского искусства. Кандинский уже прямо жил в Европе и был основоположником групп немецкого искусства «Синий всадник», «Мост», в которые входили немецкие и русские художники. Малевич ограничился Россией, но вышел за ее пределы в своем влиянии. В общем, это две грандиозные фигуры. Но как они соотносятся с религиозным искусством?

Возьмем Малевича, который практически создал свою религию. Вместе с Матюшиным они создавали некую свою систему мироздания. Матюшин писал свою известную оперу или драму, которая называется «Победа над солнцем». Казалось бы, здесь должны были победить темные начала: разрушение, уход от форм, связанных с природой, с тем, что создает Бог, уход в совершенную абстракцию, линии, геометрию и т.д. Действительно, последовательно разрушая, сначала фигуры лишаются ликов, потом они становятся обобщенными, затем вообще исчезают – и в конечном итоге все превращается почти в точку. Как Малевич говорил своим знаменитым «Черным квадратом» (хотя у него был и «Белый квадрат» и «Красный квадрат»): я поставил точку в истории искусства. Вот конец искусства.

Но настолько ли это так? Это не конец искусства, это своеобразная эсхатология, своеобразное предупреждение. «Черный квадрат» Малевич написал в момент огромных потрясений и катастроф – после революци 1905 года и перед революцией 1917 года, но уже после начала Первой мировой войны. Он реально предупреждает о том, что мир проваливается в бездну. «Черный квадрат» он повесил в «красном углу» своей мастерской, так же он висел на одной из выставок. Не то, что он молился на «Черный квадрат», но это своего рода «анти-икона». «Анти-икона» не в смысле против икона, а в том, что в ней заключена такой же символизм, как и в иконе.

Беря форму иконы, близкую к квадрату, делая белые поля, а средник черным, он практически делает свою икону. Все многоцветие иконы он сводит к двум цветам: черному и белому – свету и тьме. Именно эти начала и борются в мире – свет и тьма, бытие и небытие, Бог и Его противник. И здесь это небытие как бы вытесняет свет на поля, занимая собой среднее. Там, где должен быть лик, лик пропадает. Многие обвиняют Малевича чуть ли не в сатанизме, потому что в центре, где должен быть лик, вдруг возникает тьма. Но этим квадратом он предупреждает. Икона всегда была неким дорожным знаком, указывающим куда идти. Малевич как раз тоже ставит дорожный знак, показывая, что дальше дороги нет. В этом смысле он действительно ставит конечную точку: дальше дороги нет, потому что мир разрушается мировой войной, мир разрушается революцией.

Можно сказать, что Малевич приветствует революцию, но в то же время он и предупреждает, что мир катится в бездну. Потому что искусство авангарда – это искусство пророческое, искусство, показывающее нам эти конечные моменты.

Совершенно иное мы увидим у Кандинского, который, наоборот, «райский» художник. Кандинский – удивительный художник. Если у Малевича эсхатология, он действительно показывает конец, то Кандинский возвращает нас к началу мира, он разлагает все искусство до первоэлементов: точка, линия, пятно – то, из чего мир был создан. Он показывает мир в его начальной стадии, не когда уже все закончилось, а когда все еще только начинается.

Искусство Кандинского возвращает нас в то райское состояние, когда, может быть, Адам еще даже не называл имен, когда он видел всплески, какие-то начала чего-то, видел цвет, но еще не сложившиеся формы, видел линию, но из которой еще не прочерчен контур, видел точку, но из нее еще не разлетелись миры и планеты.

Интересно, что Кандинский, как и Малевич, был теоретиком. Он написал удивительную книгу «О духовном в искусстве». Это не очень большая, но очень емкая книга, где он объясняет свою позицию, сравнивая искусство живописи с музыкой. Он любил говорить, и в разных местах повторяет, что музыка абстрактна, но мы всегда слышим в ней что-то свое конкретное и т.д. И чтобы, например, изобразить в музыке утро, необязательно притаскивать в оркестровую яму петуха. Как мы помним, утро в музыке изображали часто, и Дебюсси, и Чайковский, и делается это исключительно на гармонии семи нот. И здесь гармония семи цветов создает точно такие же сочетания, и, освобождая свои картины, от предметности, Кандинский очень хотел погрузить зрителя в это ощущение музыки света. Звуки в музыке и цвет, который воспринимает наш глаз, для Кандинского соединялись в какую-то единую стихию.

Как мы помним из «Диалогов» Платона, Сократ, придя на вечеринку и увидев, что люди развеселились до неприличия, попросил лютниста сыграть другую музыку, потому что, сменив лад, лютнист приводит людей из нетрезвого состояния в состояние трезвое и спокойное. То есть музыкальным ладом можно переменить состояние человека: из агрессивного, разнузданного в умиротворенное. Так и здесь он говорит, что цветом человека можно возбудить или умиротворить, сделать его благородным или, наоборот, варваром, разрушающим все. Свою теорию он увел в эти удивительные психофизические моменты, которые действительно воздействуют на человека.

Даже когда мы смотрим на пейзаж за окном, на нас действует, солнечный он или пасмурный. Но это же можно передать, не повторяя пейзаж на холсте, потому что лучше природы не напишешь, а создавая абстракции. И эти абстракции и были для Кандинского тем же моментом, как музыка для слуха. Думаю, что в этом смысле Кандинский – интересный художник именно потому, что он почувствовал и освободил стихию визуального искусства от дополнительных моментов. Как художник, он попытался воздействовать на человека только средствами художества: линией, краской, цветом, точкой и т.д.

В этом смысле, мне кажется, что опыт Малевича и опыт Кандинского с религиозной точки зрения еще не оценен по-настоящему.

Апокалиптика «Черного квадрата» Казимира Малевича и «Райские первоначала» Василия Кандинского

Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Правление Фоки продлится восемь лет – с 602 по 610 год. Это человек, которого за жестокость и дикость нравов его современник Феофилакт Симокатта называл не иначе, как кентавром. Он запятнал себя самыми ужасными преступлениями, кровавыми расправами, истреблениями всех несогласных.

Ситуация на границах империи резко ухудшается. Авары оставляют договор, подписанный с Маврикием, и вновь начинают вторгаться на Балканы. На Востоке шахиншах Хосров Парвиз, притворно горюя о смерти своего благодетеля Маврикия, приютил при своем дворе псевдо-Феодора, юношу, который представлялся сыном убитого византийского императора. Под знаменами этого псевдо-Феодора Хосров II объявляет войну как бы узурпатору Фоке с целью вернуть законного наследника на престол, на самом деле это просто очередная война Персии и Византии с намерением отбить территории.

Война на западном и на восточном фронте идет для Фоки очень неудачно. Почти вся провинциальная знать резко негативно относится к правлению узурпатора. В итоге от него откладывается Карфагенский экзархат. Карфагенский экзарх Ираклий перестает посылать в Константинополь хлеб и гарнизоны. К Карфагену вскоре присоединяется Египет.

Из Египта и Карфагена в 610 году на имперскую столицу выступает крупная эскадра под знаменами сына экзарха Ираклия – Ираклия Младшего, который захватывает и казнит Фоку, и становится новым императором Византийской империи и основателем новой Ираклийской династии.

Ираклий был исключительно деятельным и толковым администратором, талантливым и храбрым военачальником, неоднократно самостоятельно участвовавшим в битве на передовой.

Тем не менее в первые годы его царствования ситуация на границе остается просто катастрофической. По сути, авары отторгают от империи едва ли не весь Балканский полуостров. Персы захватывают всю Сирию, Палестину и Египет. Если раньше персы устраивали лишь грабительские экспедиции в эти области, то теперь речь идет о переподчинении этих обширных и богатейших регионов империи Персидской державе.

Ситуация в Малой Азии не определена. По сути, персидские полководцы совершенно спокойно доходят до Халкидона, который расположен ровно напротив пролива Босфор. В особо критические моменты император Ираклий мог видеть, как на востоке от его столицы вьется дым над шатрами аварского кагана, заключившего союз с персами, а через пролив, в Халкидоне блестят медью шлемы персидской армии. Однако империя с огромным напряжением сил переживет и это. Две осады Константинополя аварами, славянами и персами будут отбиты, во многом благодаря контролю византийцами над проливом и наличием у них мощного флота.

В дальнейшем, в 20-е годы Ираклий произведет мощнейшее контрнаступление в Малой Азии и Армении. Сформировав новое войско на национальной основе, это уже не наемники, заключив союзы с закавказскими племенами тюрок, прежде всего хазар, Ираклий обрушивается на Персидскую империю с севера, в двух сражениях разбивает персидскую армию. Величайшим из них стало сражение при Ниневии, древней и разрушенной столице Ассирийской империи, и, по сути, ставит Персию на колени. Война, длившаяся 26 лет – с 602 по 628 год – заканчивается победой Ираклия. Однако эта победа была достигнута очень дорогой ценой.

Восстановление контроля над Сирией, Египтом и Палестиной было исключительно трудным делом. Местное, в основном монофизитское и иудейское население не хотело вновь возвращаться под византийское иго. Правление относительно веротерпимых персидских царей было для них благом. В итоге установление своей власти, а точнее возвращение византийской власти на эти земли будет сопровождаться масштабнейшими репрессиями, которые будет проводить Ираклий.

Города пришли в упадок, население еще больше сократилось, торговля замерла. По сути, и Византийская империя, и Персия в этом противостоянии нанесли друг другу смертельные раны. Когда буквально через несколько лет из пустынь южной Аравии на их границы нахлынут войска арабов под зеленым знаменем пророка, ни византийцам, ни персам уже не хватит сил что-то противопоставить новому движению, подпитываемому религиозным фанатизмом.

В конце правления Ираклия арабы отторгнут от Византии Палестину, Сирию и Египет. При его наследниках под их власть перейдет Северная Африка. Владения византийцев в Италии сократятся еще больше. По сути весь Балканский полуостров будет потерян и оккупирован славянами. От некогда великой мировой державы останется едва ли более трети ее территории.

Всерьез изменится национальный состав Византии. Теперь это не будет полиэтническая и поликонфессиональная держава. Основную часть населения теперь будут составлять греки, армяне и славяне. Сложные религиозные споры уйдут в прошлое: отторжение монофизитских территорий от Византийской империи приведет к отпадению необходимости искать примирения с монофизитами. Поэтому Шестой Вселенский Собор окончательно осудит монофизитскую доктрину. Халкидонизм станет до конца существования империи ее официальной идеологией.

В катастрофах VII века рождалось новое общество и новая, уже полностью средневековая Византия, разговор о которой, по сути, представляет собой разговор о совершенно другом государстве.

Византия конца VI – начала VII века. Часть II

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Христианство и сейчас феномен чрезвычайно молодой, новый и только начинающийся, а уж тогда, почти две тысячи лет назад, это было вообще неожиданное явление, и мало кто вообще мог ориентироваться в том, где правда и неправда. Единственным якорем, тем, за что держались эти люди, были рассказы об Иисусе, то, что они передавали из уст в уста, редко что удавалось хранить в письменной форме. Поэтому в каком-то смысле неудивительно, что из окружающего мира культуры в Церковь все время пытаются просочиться какие-то вовсе чуждые идеи и практики.

Еще нет твердого понимания, как отличать «наше» от «ненашего», правильное от неправильного, поэтому иногда кажется, что это совершенно нелепый взгляд, который надо бы отвергнуть, но для христиан того века это всегда происходит через некоторый душевный труд. Меньше в I и гораздо больше во II и III веках почти в каждой крупной христианской общине мы видим, как приходится обдумывать и конкретизировать свои взгляды, свои представления о правде Божьей и о Христе перед лицом того, что в конечном итоге начинают называть заблуждениями, разных глупостей, которые так или иначе просачиваются из окружающего мира.

Люди думают о своих взглядах и формулируют их, глядя на Христа, не из общетеоретических положений. Здесь еще не развивается никакой страшно сложной и многотомной религиозной философии, здесь люди смотрят на Христа и думают о том, где правда и где нет. И, как правило, отвергают взгляды, которые не соответствуют их вере, именно таким довольно простым путем. Это очень важная вещь – христиане того времени учатся думать, учатся формулировать свои взгляды, очищать их от каких-то неточностей, человеческих заблуждений. Как выражается апостол Павел: «Бойтесь, чтобы кто не увлек вас бабьими баснями». Для того чтобы этого действительно избегать, становится нужным научиться дискурсивно говорить о своей вере, рационально осмысливать ее.

В первые три столетия этот путь еще только начинается. В условиях возникших гонений для христиан было чрезвычайно важно самим себе ответить на вопрос, что происходит, почему происходит этот непримиримый конфликт с окружающим миром и как к этому относиться Как, например, относиться к власти? Но и как относиться к людям, которые не являются государством и тем не менее тоже ненавидят христиан. «За Тебя убивают нас каждый день», – говорит псалом, и христиане знают об этом. Но все-таки необходим некоторый ответ на то, как это все выглядит перед лицом Бога, перед лицом смерти и воскресения Христова, для христиан первых веков чрезвычайно важно. И здесь тоже есть поучительные вещи, которые они тогда для себя поняли и которые важны для нас.

Во-первых, представление о том, что никто не имеет права посягать на человеческую совесть. Собственно, свобода совести – это завоевание христиан, которые завоевывали ее для себя. Если бы не мы, его бы не было в этом мире.

Второе, что чрезвычайно важно, – это то, что можно назвать функциональным отношением к государственной власти. Христиане первых столетий отказались считать осмысленной претензию цезарей на власть хотя бы в духовной сфере. Да, пишут апостолы в своих письмах, конечно, власть нужна, для того чтобы человеческая жизнь не превратилась в хаос и чтобы мы не были похожи на стаи гиен. Это упорядочение жизни – вещь ценная, но при этом, как пишет Павел, нет власти, если она не от Бога. Если она от Бога, тогда эта власть имеет право на существование. А если это плод человеческого безумия, нет. И Римская империя долго, до самого конца не могла простить христианам этого несогласия обожествлять даже не столько цезарей, сколько сам феномен власти. Христиане согласны считать его необходимым, это само собой разумеется, нечего и обсуждать.

И, наконец, еще очень важный момент, который наблюдается в первые столетия, – это постепенное исчезновение почти, а, может быть, и всех перегородок. Внутри христианского мира возникает такая своего рода христианская глобализация, которая подразумевает, что не имеет значения ни происхождение человека, ни его национальность, ни социальный статус и т.д. Об этом пишет еще апостол Павел в середине I века. Но потрясающие и поразительно то, что это не остается идеей для христиан I века, и вполне нормальной ситуацией является, когда на западе христианской империи лидером христианской общины становится человек, родившийся на персидской границе. На севере знаменитым членом общины становится человек, родившийся в египетской пустыне, потому что все эти люди чувствуют себя учениками одного и того же Иисуса Христа. И их взаимоотношения со Христом гораздо важнее всего остального, что так или иначе разделяет и даже определяет нас в этом земном пространстве.

Мне кажется, что самое удивительное – это умение христиан первых столетий придерживаться подлинной иерархии ценностей. Отношения с Иисусом на первом месте, все остальное – следствие, конечно, оно тоже важно, но не настолько. Это драгоценный навык, без которого, на самом деле, очень трудно быть христианином.

Христианство у своих истоков: взгляд из XXI века

Анастасия Занегина, специалист по кельтскому искусству

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Поговорим о том, как жили кельтские монахи. Наилучший тому пример – монашество в Ирландии. Возникновение монашества в ирландских землях традиционно связывают с миссионерской деятельностью святого Патрика. Известно, что креститель Ирландии в V веке основал несколько монашеских общин в Ирландии, позже наступило время образования монастырей в Уэльсе, Корнуэлле и других кельтских регионах.

С именем святого Патрика связан в первую очередь монастырь Арма в Северной Ирландии в Ольстере. Это главный духовный центр Ирландской Церкви. Еще одним знаменательным центром, миссионерским центром кельтского христианства и грандиозным скрипторием был Айона – монастырь на одноименном острове, который основал святой Колумба в VI веке.

Святой Колумба – это один из самых почитаемых ирландских святых, наряду со святым Патриком и святой Бригиттой. После того, как ему исполнилось 40 лет, он отправился проповедовать Священное Писание в другие кельтские регионы, где основывались монашеские общины. Отправился проповедовать он не один, как святой Патрик, а с некоторыми своими последователями. Колумба сам являл пример строжайшего аскетизма. Его тянуло к уединенной жизни, несмотря на то, что он был проповедником и часто покидал монашеские поселения. Даже собственную кончину он решил принять в одиночестве, он удалился в горную пещеру и там отошел к Богу. Одно из его особенных достижений заключается в том, что он и его ученики перенесли монашество Ирландии в шотландские земли.

После смерти Колумбы, сменявшие друг друга аббаты контролировали монашеские общины и в Шотландии, и в Ирландии. Ирландские монахи отличались своим предельным аскетизмом и ученостью, их общины создавались в самых мрачных и темных местах западного христианского мира, где отсутствовала городская цивилизация. Существовали так называемые ирландские общежительные монастыри – своеобразные монашеские коммуны, которые назывались киновии. Они включали множество отдельных келий, в которых либо жил один монах, либо их небольшая группа. Рядом с кельями иногда строили небольшие часовни, где читались длительные службы. Киновии были каменные и деревянные. Каменные кельи были треугольными, или овальными по форме из-за чего их и называют «кельи-ульи». В Ирландии и Шотландии сохранились образцы таких построек, поэтому у нас есть возможность увидеть эти незамысловатые, но уникальные архитектурные образцы. Помимо часовен были также и другие постройки – это трапезные, кухни, мастерские, и все они были небольшие по размеру. Монастыри окружались рвом для защиты от врагов.

Конечно несмотря на существование общежительного сообщества, ирландские монахи гораздо сильнее чтили аскетизм, уединение, анахоретскую форму монашества. Часто монахи жили предельно аскетично, пустынниками, однако часто возвращались в свою общину, к своим братьям. Кстати, на ирландское монашество сильно повлияли образцы монашеской жизни в Вифлееме, Сирии, и особенно в Египте. Однако существовали и те, кто всю жизнь оставался отшельником. Ирландские монахи вели строжайший образ жизни и большое значение придавали умерщвлению плоти, практически не спали, а количество пищи было минимальным.

Существовали разнообразные аскетические практики – чтение Псалтыри и иных молитв, стоя в ледяной воде –в каком-то источнике, или в пруду, строгие посты, ношение вериг и самобичевание. Теперь о пище. Традиционной пищей были овощи, хлеб, порой рыба, пили как правило только воду, реже молоко. Особенно тяжело приходилось тем, кто жил отшельником, одиночкой. Конечно же многие кельтские подвижники и вовсе воздерживались от еды по несколько дней. Пост вообще считался обязательной составляющей аскетической формы монашеской жизни.

В монашеских поселениях Ирландии, да и других кельтских областях были распространены разнообразные формы молитвы. Это чтение псалмов с определенными видами покаяния и поклонения – это коленопреклонение, земные поклоны и так называемые «крестные бдения» – это стояние с распахнутыми руками в виде креста. Среди ирландских монахов были и особые люди, которые назывались «Божьи друзья», или «друзья души» – это такие духовные наставники, которые кстати занимались наставничеством не только монахов, но и мирян. Они определяли нормы поведения, устанавливали наказания и помогали во всевозможных жизненных трудностях.

Ирландское монашество со временем расширяется, появляются лавры. Некоторые братии состояли из пяти-шести тысяч человек. Еще одной особенностью кельтского христианства стали нормы монашеской жизни. Было распространено паломничество, изначально в виде анахоретского движения, которое затем переросло в пастырское и миссионерское. Так, обращение пиктов и англосаксов – это несомненная заслуга миссионеров Ирландии. Деятельность кельтских миссионеров была засвидетельствована во многих отдаленных регионах, в том числе, и в Киевской Руси.

Кельтские монахи

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В этом небольшом блоке хотелось бы просто прочитать небольшой церковнославянский текст и сделать небольшие комментарии в контексте других лекционных блоков, которые вы тоже можете посмотреть и сделать свои выводы о том, насколько сложно понимать церковнославянский текст, или, наоборот, это не составляет особого труда.
Возьмем классическую притчу о блудном сыне, которая очень часто разбирается на занятиях в курсах и старославянского, и церковнославянского языков.
Начинаем с первого предложения «Рече же: человек некий име два сына…» Что здесь может вызвать сложность? В общем вся лексика должна быть понятна, сложность вызывает грамматика. “Рече” – если мы обратим внимание, что это похоже на глагольную форму, заканчивается на “е”, основа “речь”, которая может чередоваться (“рек”), то есть это глагол “речь” и “рещи”, который образуется подобным образом, как любой аорист с окончанием “е”, то мы должны опознать эту форму как аористную. То есть “рече” – это сказал, рассказал некую притчу. Основа на согласный плюс “е” – это аористная форма.
“Человек некий” – здесь ничего переводить не надо. “Име” – это тоже аорист, только с формой от основы на гласный – “иметь”. “Ть” в русском языке мы отбросим и получим основу на гласный. Это аорист, который образуется от основ на гласный и имеющий чистую основу, то есть буквально “имел”. “Два сына” – это форма двойственного числа, которая совершенно не отличается от нашей современной, потому что так и перешла в русский язык. То есть раньше это была двойственная форма, а сейчас это просто конструкция, которую мы переосмыслили как родительный единственного – два – кого-чего? – сына.
Трудность в этом предложении вызывают только два аориста, которые мы попытались опознать. Чем больше начитываешь церковнославянских текстов, тем больше опознаешь форм, потому что когда-то их уже определил и разобрал.
«… И рече юнейший ею отцу: отче, даждь ми достойную часть имения…» “Рече” мы уже опознали как аорист, можем пропустить. “Юнейший” – сравнительная степень “юный”, которая тоже используется в русском языке.
“Ею” – это как раз сложность: местоимение двойственного числа, то есть “один из двух сыновей”. Это случай, который нужно посмотреть в табличке, связанной с местоимениями.
Но дальше мы видим вполне прозрачный текст: «рече юнейший ею отцу: отче, даждь ми достойную часть имения…» “Отцу” – это понятно, вопрос “кому?”. “Отче” – это форма звательного падежа, которая в принципе достаточно понятна носителю современного русского: “отче”, “Боже”, “старче”. “Даждь” – старая книжная церковнославянская форма повелительного наклонения, которая часто встречается в книжных контекстах. «Хлеб наш насущный даждь нам…» – где “даждь” – это “дай”. «Восстань, пророк, и виждь и внемли», – пишет Пушкин. “Виждь” – то есть смотри.
“Даждь ми”. “Ми” – это устаревшая форма местоимения, которая тоже особо не затрудняет понимания – “дай мне”.
Далее – «достойную часть имения». “Имение” здесь в более конкретном значении -имущества. Сейчас это употребляется в значении какого-нибудь помещичьего имения, но исконно надо смотреть именно в корень этого слова – то, что человек имеет.
“Достойную часть”. “Достойный” мы сейчас употребляем в значении человека, который что-то заслужил, получил нечто достойное. Но исконно, как мы здесь видим, это приставка “до” и корень “стои” – то, что стоит, пребывает в спокойном состоянии. Первоначально это “до-стои-нство” – наследство, удел, некое владение, то, что стоит, можно сказать, какая-то недвижимость. “Достойную” – с одной стороны, заслуженную, подобающую, а, с другой стороны, ту, что переходит по наследству. Здесь тонкость с точки зрения значения семантики может быть возможна. “Часть” – это понятно.
«И раздели има имение». “Раздели” – мы уже видели форму “име” глагола “иметь”. “Разделить” – “ть” отбросили, получили чистую основу, то есть это снова аорист от основы на гласный. “И – что сделал? – разделил има (то есть им двоим) имение (имущество)”.
«И не по мнозех днех собрав все мний сын, отиде на страну далече…» “Собрав” – историческое причастие, которое станет русским деепричастием. В принципе, для понимания текста здесь мы не наблюдаем никаких трудностей. “Отиде”, как и “рече”, с окончанием “е” и перед ним есть основа на согласный – это тоже аорист, то есть “ушел, отошел”. “На страну” – существительное, просто мы заменим предлог и получим определенную, близкую нам форму “в страну”.
«…И ту расточи имение свое». “Расточи” – вроде бы сложная глагольная форма, но мы видим, что “расточи” – это “расточить”. Отбросили “ть”, получили основу на гласный, – это снова же аорист. То есть в данном случае даже глагольные формы, вызывающие определенную сложность, при навыке их понимания и наблюдения, могут быть вполне опознаваемы. А в лексике, как мы видим, текст совершенно понятен, только если мы будем чуть более подробно останавливаться на каких-то знакомых словах. Например, “достойную часть”, то есть заслуженную, подобающую, но в контексте того, что человек получает по наследству. И, может быть, еще задумываться о дополнительном значении слов.
Таким образом, чтобы нарабатывать умение чтения и понимания церковнославянского текста, нужно просто больше читать подобных текстов и активно сравнивать этот материал и с материалом современного русского языка, и других языков, которыми вы владеете.