Blog

Home - 02.04.2017

Андрей Григорьев, доктор филологических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

История церковнославянского языка начинается в 863 году, когда святые равноапостольные Кирилл и Мефодий перевели с греческого необходимые в христианской Церкви книги: Евангелие, Апостол, Псалтирь, а также литургические тексты. Язык этих переводов и принято называть старославянским или церковнославянским — это древний период существования церковнославянского языка.

В основе языка древнего периода лежал родной язык Кирилла и Мефодия — это говор, или диалект, славян города Солунь, где они родились (современный город Солоники). Это говор, принадлежавший к македонской группе южных праславянских говоров — некая, как говорят лингвисты, солунская разновидность македонского диалекта, то есть южнославянские говоры праславянского языка.

Русский язык относится к восточнославянским языкам, соответственно происходит из восточнославянских говоров праславянского. Поэтому, с одной стороны, и русский, и церковнославянский происходят из одного общего корня, но, с другой, мы видим определенные различия — это южнославянская и восточнославянская ветви. Но изначально церковнославянский язык создавался в IX веке, в конце праславянской эпохи, когда еще не было отдельных славянских языков, были лишь отдельные диалекты.

Поэтому оказалось очень удобным и возможным, что созданный единый литературный язык — церковнославянский был понят и воспринят всеми славянами. И неудивительно, что Кирилл и Мефодий проповедовали не в своем родном городе, а в великой Моравии, где как раз преобладал западнославянский диалект праславянского языка.

Потом церковнославянский язык попадает снова в Болгарию и на Русь, где, казалось бы, все говорили на восточнославянском языке, который происходит из восточнославянского диалекта, однако язык также был понятен и воспринят русской культурой, можно сказать, как свой родной.

Когда в X — XI веках на церковнославянский язык идет влияние живых разговорных славянских языков на разных территориях расселения славян, то и церковнославянский язык меняется. И уже после XI века мы говорим о церковнославянском языке различных изводов или территориальных разновидностей: болгарском, сербском, русском изводах.

В это время под влиянием живых языков меняются лексика и произношение. Например, в древнем церковнославянском, или старославянском, языке славяне еще произносили особые носовые гласные: [э] носовой и [о] носовой. Но после X века у восточных славян они точно утратились, поэтому ни в древнерусском языке, ни, соответственно, в церковнославянском языке русского извода не представлены эти особые носовые звуки.

Что касается произношения буквы «ять», она также по-разному произносилась у разных славян. У южных славян она произносится как «а» между мягкими, так, как сейчас в современной Болгарии ее произносят в словах «бряг» или «мляко». А когда церковнославянский язык попадает на Русь, эта буква начинает соотноситься с тем звуком, который был в обиходе у восточных славян, то есть начинает сначала произноситься как особый закрытый [э] или звук дифтонгического происхождения нечто среднее между [и] — [э]. И затем в живом употреблении этот звук постепенно становится близким к звуку [э] (и сейчас мы его так произносим) и уже совпадает с этим произношением.

Как мы видим, постепенно происходит влияние конкретных живых языков на церковнославянский, и он распределяется на территориальные диалекты, или разновидности.

В дальнейшем уже на русской почве происходит совместное существование церковнославянского и русского языков. Некоторые ученые считают, что в древний период XI–XIV веков эти языки существовали чуть ли не единственно в сознании книжника, распределяясь на определенные сферы: для сакрального — церковнославянский язык и для профанного, бытового — русский язык. Или же было просто стилистическое распределение. В любом случае церковнославянский язык активно взаимодействовал с русским, обогащал его и обогащался посредством живого языка восточных славян.

После XIV–XV веков живой русский язык все-таки начал развиваться быстрее, поэтому происходит некое обособление церковнославянского языка, которое только усиливается после XVII–XVIII веков, когда с началом Петровской эпохи происходит такое сложное явление, как хаотическое взаимодействие разных языков. И потом уже церковнославянский язык уходит в собственно церковное употребление, вместе с тем обогатив русский язык большим количеством элементов, в том числе словообразовательных моделей и непосредственно лексики. Некоторые ученые считают, что до 70 процентов современной русской лексики по происхождению книжные: старо- или церковнославянские. Поэтому, когда мы говорим о взаимоотношении русского и церковнославянского и считаем, что это языки, которые сейчас далеки друг от друга и церковнославянский непонятен тому, кто говорит по-русски, это некое предубеждение и, в общем-то, откровенная неправда. Потому что, как мы с вами будем смотреть в последующих лекциях или блоках, очень много элементов церковнославянского языка есть в русском, и наоборот. По сопоставлению и соотношению всегда можно понять, каким образом понимать то или иное место, то или иное явление в церковнославянском языке.

Происхождение церковнославянского и русского языков

Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

XVI век можно считать завершающим веком в древнерусском искусстве. Несмотря на то, что традиционно мы считаем, что древнерусское искусство заканчивается в XVII веке, все же именно Грозненское время – середина – вторая половина XVI века дают нам последнюю, может быть, вершину, с которой уже явно видно, что тенденция идет вниз. Что я имею в виду?

Давайте рассмотрим две иконы Грозненского времени, которые, может быть, наиболее показательны для этого периода и этого искусства и передают именно религиозный накал этого времени.

Первая – это удивительная икона из Музея древнерусского искусства «Иоанн Предтеча – Ангел пустыни», где Иоанн изображен с крыльями. Эту иконографию на Руси знали примерно с XIV века, но популяной она становится именно в Грозненское время. Иоанн Предтеча был патроном царя Иоанна Грозного и поэтому очень часто царь вкладывал в те или иные монастыри именно его иконы. И данная икона – это же вклад в Стефано-Махрищский монастырь.

Что мы видим на иконе? Крылатого Иоанна Предтечу. Почему крылатого? Потому что он – ангел, «ангел» в переводе с греческого означает «посланник», тот, кто был послан, кто пошел впереди. К Иоанну Предтече относят слова пророка Малахии: Я пошлю Ангела Моего, который приготовит Мне путь. Тот, кто приготовит путь, по-гречески называется «продромос», или по-русски, предтеча – идущий впереди. И это как раз Иоанн Предтеча.

Данная икона не просто изображает Иоанна Предтечу, а изображает его в эсхатологическом времени – как предтечу Страшного суда. В своей проповеди Иоанн Предтеча говорил, что Бог придет и срубит всякое дерево. И действительно у ног Иоанна Предтечи на этой иконе мы видим срубленное наполовину дерево и секиру, лежащую при нем. Секира – это образ Страшного суда. XVI век был полон знамений Страшного суда и собственно политика самого Иоанна Грозного была такова.

Помимо этого, мы видим, что Иоанн Предтеча держит свиток с проповедью о покаянии и грядущем Суде. Также он держит чашу с головой. Это его голова, которая является предтечей жертвы Христа. Голова в чаше – это и символ жертвы, которую приносит и Иоанн Креститель.

Все эти сюжеты мы можем найти и в иконах догрозненского времени. Но внимание привлекает темно-зеленый, оливковый фон иконы. Это уже характерно именно для Грозненского времени. Мы помним, что фон византийской иконы – золотой. На русских дионисиевских иконах фон часто бывал светлым: зеленым, охристым, красным, а здесь он темно-зеленый. Это тоже отголоски того мрачного времени, в которое погрузилась Русь в XVI веке. Не только на этой иконе, но и на многих других появляется этот новый цвет. Зеленый всегда был цветом надежды, а здесь это сверхнадежда, которая проходит через тьму эсхатологических ожиданий.

Точно такой цвет мы видим на иконе этого же времени – Волоколамской иконе Божьей Матери. Она происходит из Иосифо-Волоколамского монастыря, сейчас находится в Музее древнерусской культуры имени Андрея Рублева. Написанная в 60-е годы, может быть, чуть позже, чем икона Иоанна Предтечи, она также передает дух этого времени. Во-первых, у нее точно такой же фон – оливковый, темно-зеленый, на котором образ Божьей Матери смотрится совсем не так, как, скажем, на знаменитой иконе XII века – Владимирской. А ведь именно с нее написана Волоколамская, в меру и подобие той иконы. Она была украшена драгоценным венцом, который, не сохранился драгоценный венец, остался лишь контур от него.

Образ Богородицы на этой иконе очень грустный, даже мрачный. Это всегда привлекало внимание исследователей, и уже в XX веке они нашли ее истоки. Оказывается, это был вклад Малюты Скуратова на помин души задушенного им митрополита Филиппа. Из этих деяний, этих страшных моментов русской истории и тот дух, который делает образ и искусство иными. Так искусство отражает эсхатологические, духовные чаяния эпохи.

Надо добавить, что на полях Волоколамской иконы изображены два митрополита, один из которых, как считается, митрополит Киприан, тоже когда-то изгнанный князем Дмитрием Донским из Москвы, так что здесь есть некая косвенная политическая параллель. Тем не менее мы видим, что так дух времени отражается и в искусстве. Можно сказать, что с этого времени свет практически уходит из иконы.

Иконы Грозненского времени

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Два слова попробуем сказать о Церкви, как она возникла и что это вообще было такое?

Дело в том, что современные христиане о первых столетиях Церкви читают книжки, большей частью написанные в жанре мифа о золотом веке. Поэтому обычно у нас в голове возникает картинка, нарисованная, скорее, медом, чем правдой, хотя это не значит, что она полностью ошибочна. Тем не менее мне кажется, что для нас сегодня очень важно увидеть, что Церковь Христова возникает не как структура и социальный институт и даже не как сообщество верующих, как об этом говорит наш катехизис. В сущности, возникает она как община друзей Иисуса, которые остались верны Ему до конца, став свидетелями Его воскресения. Собственно, признаком, отличающим этих людей от аналогичных групп в иудейском контексте 30-го года именно то, что они становятся свидетелями воскресения.

Сегодня мы часто думаем о некой уникальности Церкви, и это без сомнения правда, потому что Благая Весть, которую дает нам Господь через Своих учеников, абсолютно уникальна. Но как религиозно-культурный феномен, наоборот, это, скорее, нечто, вполне само собой разумеющееся для иудейского общества того времени. В нем существует довольно много подобного рода общин, которые группируются вокруг учителей, называемых равви. Часть учеников в этих общинах находится постоянно, а часть время от времени. Если эта община достаточно многочисленная, то есть в ней есть человек 10–12, то они вместе совершают праздничные трапезы, в том числе субботние и пасхальные. Когда такая община достигает 120 человек, у нее появляется возможность открыть для себя свою синагогу. Помните, как в самом начале книги «Деяний» Лука упоминает, что около Марии, матери Иисуса, собралось около 120 человек. Дело не в значении самой цифры, а в том, что эта некая приемлемая для иудаизма того времени община, которая уже имеет право быть самостоятельной.

Итак, с одной стороны, мы имеем дело с приемлемым, понятным, знакомым для иудеев того времени феноменом, в центре которого оказывается не столько поучение того или иного более или менее мудрого человека, а факт воскресения Иисуса. И первая проповедь, с которой апостолы обращаются в Иерусалиме к окружающим, состоит из этого очень простого факта – Бог воскресил из мертвых сего Иисуса, Которого вы распяли. Бог соделал Христом Того Иисуса, Которого вы распяли.

Уже во второй половине I столетия содержание проповеди меняется довольно радикально, потому что для большинства людей, к которым апостолы обращаются через пару десятилетий, становится вообще непонятно, что значит слово «Христос», Кто Такой Бог, Который воскресил Его из мертвых, и так далее.

Повторяю, что этот изначальный импульс, из которого собственно все начинается, из которого растет Церковь, заключается в том факте, что Иисус воскрес. И для самих апостолов в конечном итоге смыслом, содержанием веры являются вовсе не более или менее теологические трактаты, которых в их время не было, да и читать их они при любых обстоятельствах не стали бы, а именно то, что вот Иисус: Он умер на кресте – Он воскрес. И в Нем, как выражается Павел, явлена вся полнота Божества телесно. В конечном итоге это остается единственным содержанием веры для всех и навсегда.

То, что в конечном счете отличает христианина от нехристианина, как пишет один из апостолов Иоанн Богослов, – это то, что вот этот Иисус и есть пришедший от Бога Христос. Вот, собственно, и все. Всякий дух, исповедующий во Иисусе Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. Но это так для первых пяти-шести лет. Господь воскрес в 30 году, 7 апреля, по нашему счету времени, а в 35 и не позднее 36 года наступает событие, которое мы традиционно называем «гонением при Стефане», когда гибнет апостол Стефан. Тогда значительная часть христиан разбегается из Иерусалима и оказывается в совершенно другой среде: сначала в Галилее среди иудеев диаспоры, а потом еще дальше, в конечном итоге обращаясь к прозелитам-язычникам. И очевидным образом невозможно продолжать говорить им только о том, что Иисус воскрес, хотя все равно значение этого факта остается центральным.

Для очень многих людей, к которым обращаются апостолы, вообще далеко не очевидно, что Бог один, а, приближаясь к нашему времени, для людей становится неочевидно и то, что Он хотя бы вообще существует. Поэтому содержание свидетельства очевидным образом вынужденно эволюционирует. Дело даже не в том, что апостолы думают и пытаются понять, что же произошло в те три с половиной года, в которые они ходили со Иисусом. Хотя они это делают. Скажем, в рассказе о входе Господнем в Иерусалим апостол Иоанн Богослов пишет, что через некоторые время апостолы вспомнили и поняли, что там произошло.

Но все-таки обстоятельства: аудитория, к которой они обращаются, вынуждает их все больше и больше расширять содержание Благой Вести, о которой они говорят. И если вначале разговор только о том, что Христос воскрес, то в конце им приходится главным образом говорить о том, что Бог один и вся реальность человеческой жизни перед Его лицом.

Свидетели воскресения

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Если задаться вопросом, а что для России самое важное, самое главное, что определяет ее бытие, прежде всего конечно культурное бытие. То ответить на этот вопрос не сложно, достаточно посмотреть на карту. Конечно пространство, территория, а точнее – это не территория, это земля. И то, что Россия обладает таким пространством и такой землей – это конечно наш величайший дар и одновременно величайшее испытание для нас, потому что освоить, охранять и просто жить на такой земле – это большая проблема, как теперь говорят – вызов.

Почему это действительно понятие важное, центральное? О нем ведь, тем более сегодня почти никто не говорит, а слово «земля» имеет трактовку, как какой-то ресурс, то, что можно продать и так далее. Дело в том, что все важные понятия в жизни, они принадлежат не к событийной, а к обиходной культуре. То есть это настолько внутри, это настолько внутри, это настолько как-то помещено в наше сознание, в наше такое культурное дыхание, что об этом не нужно говорить. Но поскольку вот это сознание мы успели как-то за свою жизнь национальную растранжирить, то говорить об этом приходится.

И вот первое, о чем нужно сказать – это знаменитое слово о погибели земли русской. Дело в том, что о вещах обиходных, о том, что самое важное для человека, он начинает говорить в минуту опасности, в минуту беды, катастрофы и вот так было в 1238 году – орды Батыя, сметая все на своем пути, как такой огненный вал, катились по Руси. Все поддавалось разрушению – города, села, храмы, замечательная великая культура. И вот как это событие осмысляет современник, о чем он говорит и о чем прежде всего скорбит – это чрезвычайно важно. Я прочитаю те слова, которые конечно каждый русский человек помнит и знает и все-таки с них, наверное, нужно начать: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями…» Вот понимаете, ни о потерях экономических, ни о политических коллизиях, ни ВВП – ничего подобного – красота земли, вот о чем говорит русский человек начала XIII века в пору наивысшей опасности. То есть он говорит о главном.

Чтобы именно это понятие, вот такое восприятие жизни. Значит, я еще раз остановлюсь на этом, земля – это прежде всего красота окружающего пространства, это люди, которые живут в этом пространстве и это вера, которая все и вся освещает. Потому что я процитировал конечно далеко не полностью «Слово о погибели земли Русской». Это понятие нужно было как-то утвердить в культуре и в жизни. Это конечно было сделано не сразу, на это ушли столетия. Но вот важный шаг на этом пути, на пути такого утверждения. Этот шаг был сделан в 1112 году, монах, который подвязался в одном из древнейших русских монастырей в Киеве в Печерском монастыре, он за два года до своей кончины – это монах Нестор – закончил сочинение, которое тоже относится к пантеону важнейших русских культурных текстов. Это сочинение историческое, он написал историю. Он конечно не первый пытался осветить историю той жизни, которая на Руси в это время существовала, но мы запомнили именно его. А назвал он свой труд и конечно название определяет его смысл «Се повести временных лет, откуда пошла есть Русская земля, кто первое в Киеве нача княжити и откуда Русская земля стала есть».

Такую историю мы конечно не привыкли осмыслять, не привыкли с ней работать что ли, потому что после XII века в русской культуре были другие исторические своды, ну, прежде всего «История государства Российского» Карамзина, там истории политические, социальные, потом настало время таких классовых историй. И только наш первый летописец, наш замечательный святой Нестор написал историю Русской земли. Это как вообще такое завещание всем нам, что храните свою землю, берегите ее, сохраняйте, потому что это то, что для вас важнее всего.

Почему это важнее действительно? Потому что это понятие позволило объединить самых разных людей, живущих на Восточно-Европейской равнине. Здесь жили люди, принадлежавшие к разным этносам, и угро-финны, и славяне, пришедшие, как известно с запада, и не только они. И вот это понятие «Русская земля» оно всех объединяло. Если бы Нестор написал историю рода племени, историю какого-то княжеского рода, или историю главного города страны, он бы при этом кого-то выделил, кто-то стал бы первым, кто-то стал бы в подчиненное какое-то положение.

Вот идея Русской земли, она объединяла всех. Это то, что является фундаментальным русским понятием, потому что другие цивилизации и в первую очередь цивилизации Западной Европы, объединяют людей, которые входят в эти цивилизации все-таки прежде всего на основе идеи рода, идеи этноса, то есть на такой исключительно национальной основе. Россия, русская цивилизация объединила людей не на этнической и национальной основе, а на основе этой украшенной, возделанной и оберегаемой земли.

“Откуда есть пошла Русская земля”

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Как мы говорили, слова «совесть» не было в еврейском языке, нет его и в арамейском, и поэтому в прямой речи Христа слова «совесть» мы не встретим. Но, оказывается, что в Новом Завете, в Евангелиях вообще нет слова «совесть», кроме одного раза: это история о женщине, взятой в прелюбодеянии, и описанная в начале Евангелия от Иоанна. И то это слово произносит не Сам Христос, а евангелист, говоря, что старцы, уходя один за другим, были обличаемы собственной совестью, когда они привели женщину, взятую в прелюбодеянии, а Христос ее не осудил. И все. Казалось бы, больше никаких представлений о совести в Евангелии нет. Но, конечно же, это не так.

Во-первых, есть косвенные представления о совести, во-вторых, слова, которыми в ветхозаветной культуре выражалась совесть, и которыми пользовался Христос. Если мы обратимся к таким ситуативным примером, то первое, о чем можно вспомнить, например, о том, как Ирод, когда слышит о Христе, переживает о том, что это воскресший Иоанн Креститель. Многие авторы, которые впоследствии толковали этот отрывок, сходятся в том, что для Ирода это было мучением совести, то есть он знал, что убил праведника, и как только услышал весть о Христе, сразу испугался и подумал, что это воскрес Иоанн Креститель.

Кроме того, наиболее интересными, хотя и не упоминающими слово «совесть» историями, могут быть ситуация с Иудой и ситуация с апостолом Петром. Два предательства: один пошел и предал заранее и потом, как мы знаем, удавился; другой предал Христа уже во время суда, во дворе первосвященника и потом раскаялся. Интересно, что и то, и другое действие, как считают и святоотеческие авторы и современные библеисты, толкующие эти тексты, речь идет о влиянии совести. Но интересно, что в случае Иуды и в случае Петра действия совести показаны диаметрально противоположным образом. Петра совесть приводит к покаянию, раскаянию и преображению, но есть и злая совесть, совесть судящая, которая не видит возможности к прощению, – это совесть Иуды.

Интересно, что авторы обычно говорят о совести с помощью глагола «метания», обозначающего перемену ума. Когда мы читаем об Иуде в русском переводе, там стоит глагол «раскаялся», но на самом деле там употребляется глагол, который, скорее, значит «расстроился», то есть испытывал внутренний раздрай. И, как считают святые отцы, Иуда был приговорен своей совестью. Из-за того что совесть его буквально сожгла, он пошел и повсесился. Такие косвенные указания на то, что у людей Нового Завтра по крайней мере были совестные переживания.

Конечно, гораздо подробнее можно посмотреть на действие совести в словах Христа, хотя, как мы уже можем подозревать, Он говорит о сердце, а не о совести. Все потому, что Он говорил на еврейском языке, в котором понятие совести часто выражалось понятием сердца. Например, можно встретить три случая, когда Христос оправдывает учеников и спорит с фарисеями и книжниками, говоря о том, как должен человек жить нравственно. Вдруг оказывается, что веления сердца должно соотносить с ситуацией – твое знание о добре и зле должно соотносить с некоторой целесообразностью. Так, например, Христос говорит, что, нарушая субботу, Он действует по закону любви, которая выше закона о субботе. Получается, что есть некоторая более высокая инстанция, чем закон, на которую и должен ориентироваться человек.

У Христа даже есть очень интересная фраза. В 12 главе Евангелия от Луки Он говорит о способности человека судить о том, как нужно поступить, исходя из собственных представлений. В 57 стихе Он говорит следующее: «Что же и вы от себя (это дословно, в синодальном переводе «по себе» прим. прот. Стефана Домусчи) не судите справедливо, чему должно быть». То есть: что же вы сами из себя не судите, то есть ориентируясь на свой внутренний нравственный критерий.

Действительно, если мы обратимся к слову «сердце» и тому, как его употребляет Христос, мы увидим, что довольно часто можем увидеть в нем то, что сегодня ассоциировали бы с совестью. Например, сердце может обличать человека, сердце может быть, наоборот, источником дерзновения. Скажем, апостол Иаков говорит: «Очистите руки, грешники, исправьте сердца двоедушные». «Исправьте сердца» означает проверить свои сердца на то, чтобы они были ориентированы на правду, на истину.

Интересно, что в то же время в словах Христа и словах апостолов представления о совести могли выражаться не только словом «сердце». Например, некоторые исследователи считают, что Христос, говоря в Нагорной проповеди о сопернике (5-я глава Евангелия от Матфея), как раз говорит о совести: «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу». Иными словами человек живет как бы с некоторым внутренним собеседником, с которым он должен спорить, с которым идет тяжба, и с ним надо помириться до того, как он сможет предать человека судье.

Действительно, позднее, уже в святоотеческую эпоху, мы видим, что именно так рассуждали о совести: что совесть – это некий внутренний собеседник, с которым человек ведет диалог, и который обличает его или, напротив, подбадривает и направляет. С ним надо примириться, прийти к некой внутренней целостности – миру в душе, миру в совести – для того чтобы предстать на суд чистым и непорочным.

Совесть в Новом Завете

Алексей Филиппов, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Миф четвертый: в советском образовании ко всем был одинаковый подход. Одинаковый подход ко всем детям провозглашался, но в реальности практически никогда не соблюдал. В теории марксизма одинаковый подход означал, что личность, как таковая, нивелируется, воспитываются массы. Действительно, с массами работать легче, чем с каждым уникальным человеком, тем более, когда перед тобой стоит задача массовой ликвидации безграмотности, то здесь не до учета индивидуальных способностей и особенностей ребенка. Тем не менее, даже при таком подходе, была применена система выбраковки тех детей, которые не вписывались по политическим, социальным, идеологическим и прочим основаниям, которые в любом случае, оставаясь в системе, испытывали на себе большой негатив.

Плюс ко всему, педагогика – очень субъективное дело. Любой учитель знает, что есть условно любимчики, условно хулиганы, которых терпеть не можешь и остальная серая масса. Конечно хороший педагог находил подход к каждому ребенку и старался это делать, но тем не менее, в общем, когда каждый конкретный учитель имел дело с большим классом, а классы были достаточно большие по 30-40 человек, и даже в такой массе находились любимчики и нелюбимчики. Тем более, что советская идеология, чем дальше она развивалась в плане ужесточения репрессий, в теории построения социализма в отдельно взятой стране, в теории усиления классовой борьбы по мере приближения к социализму, в классах все больше и больше становилось детей врагов народа, или близких к ним элементов, которые так, или иначе ни в коем случае не могли иметь такое же отношение от советского учителя, как остальные дети верных марксистов-ленинцев, партийных деятелей, комсомольцев, пионеров, октябрят. Или их не принимали в эти структуры, или, если уже приняли, их выбрасывали, причем делали это прилюдно, на общем собрании, очевидно унижая личность этого ребенка. При этом есть очень много книг, написанных уже в постсоветский период, например, «Сахарный ребенок» обо всех пороках советского воспитания. Вспомнить даже те же самые фильмы, например, «А завтра была война».

Разумеется, каждый советский учитель провозглашал те марксистские идеалы, которые были во главе партийной идеологии. Тем не менее, в определенный период времени в советскую школу пришла такая теория, как педология – основанная отчасти на биологии, отчасти на фактически запрещенной психологии, отчасти на каких-то педагогических теориях, которые не всегда прошли мировую верификацию, по которой детей нужно было отбирать по заранее составленным тестам, по уровню их способностью. Так появлялись классы пятерочников, классы четверочников и классы троечников. Она не была развита повсеместно, но были школы и их было достаточно много, особенно в регионах, которые на этой системе работали и ученик, попавший в школу с этой системой, получив, на тесте определенный уровень знаний, троечник, например, уже навсегда в эти троечники записывался и к нему уже никогда не будет такого же подхода, как к четверочнику, или пятерочнику. Если человеку сто раз сказать, что он свинья – он захрюкает, если ученику сто раз сказать, что он троечник – он таким троечником станет, даже, если у него были выдающиеся способности. Тем более, что среда очень сильно влияет, а советская система – это воспитания коллективов. Поэтому эта сегрегация происходила.

Более того, когда начался взлет советского физико-математического образования, то здесь разумеется появились ребята, которые шарят в математике и те, которые в математике не шарят, а шарят в чем-то другом, или вообще классические гуманитарии и здесь очень часто к ним было соответствующее отношение. Не только среди учителей, например, но и среди, скажем так, преподавательского состава, когда появлялись вшивые гуманитарии и инженеры передовики, на которых равнялись, которых ставили в пример. При этом сегрегация была условно говоря, по предметному предпочтению детей. Разумеется, эта ситуация сохранялась достаточно долгое время, она была неявной, негласной, неофициальной, нигде это не было прописано, но тем не менее, классы двоечников были и когда родители приходили в школу, они сразу спрашивали, у вас какой класс, сильный – мы сильные. Или у вас какой класс, слабый? Нам бы только до конца года учебного дотянуть и так далее.

Разумеется, были специальные зоны для детей с девиантным поведением, для беспризорников, для социально опасных элементов. С этими детьми занимался Антон Семенович Макаренко по своей известной системе. Но даже он признавал, что любить всех детей не получается и он старался так относиться к каждому ребенку, чтобы видеть в нем человека и стараться уважать каждого из них, признавая, что в общем и целом, любить всех одинаково нельзя. Поэтому одинаковый подход ко всем детям, скажем так, выраженный явно в школьной форме, где все мальчики одинаковые, девочки одинаковые – это тоже миф о советском образовании.