Blog

Home - 01.11.2016

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В XVIII веке Шарль Луи Монтескье в своем романе «Персидские письма» замечает, устами одного из своих героев: «У испанцев есть одна великая книга – та, которая говорит о бессмысленности всех остальных». И действительно «Дон Кихот» посвящен литературе того времени, «Дон Кихот» посвящен обобщению литературных традиций. Рыцарские романы, которые высмеивает Сервантес – это изначальный замысел романа «Дон Кихот», от этого Сервантес отталкивается, но постепенно эта тема разворачивается в интересные размышления о сути и задачах литературы вообще.

Более того, постепенно все герои этого романа оцениваются автором и главным героем по тому, какие книги они читают, какие книги они любят и вообще читают ли они книги. Вспомним, что Санчо Панса, например, герой неграмотный и это очень важно в контексте этого романа. В этом романе есть такой герой, как священник – это герой, наверное, изначально наиболее близкий автору, своего рода воплощение автора в его тексте. Другое дело, что те моральные рассуждения и та моральная высота, на которой стоит священник, все же для читателя они оказываются более скучны, нежели приключения главного героя и нежели сложнейший и очень привлекательный образ главного героя – Дон Кихота. Поэтому постепенно на протяжении этого романа мы понимаем, что автор смещает свое внимание от одного положительного героя резонера к главному герою, мысли которого с определенного момента начинают выражать позиции автора не в меньшей степени.

Так вот, именно со священником связана одна из важнейших сцен этого романа, из первого тома – это сцена сожжения книг, сцена сожжения библиотеки Дон Кихота. В огонь летят многие рыцарские романы и вместе с тем многие книги герои пощадили. Пощадили по разным причинам. И тут стоит, например, разобраться в этих причинах, чтобы понять, какие воззрения на литературу того времени имеет автор и близкий к нему по духу священник – герой романа. В частности, герои пощадили роман «Амадис Гальский», хотя вот тут парадокс, хотя этот роман породил традицию испанских рыцарских романов. Все испанские рыцарские романы, в той, или иной степени – это подражание «Амадису…» – это развитие тех идей, которые были в «Амадисе Гальском». Но этот роман пощадили именно потому, что это первое и самое лучшее высказывание в этом жанре. Это первый роман от которого пошла эта пустая традиция. Именно поэтому, как первый и лучший роман, в виде исключения его можно оставить. С другой стороны, священник предпочел пощадить и роман самого Сервантеса.

Сервантес дважды упоминает себя в первом томе своего романа. И первое упоминание – это как раз упоминание романа «Галатея» – этот роман не сожжен, потому что у автора есть шанс еще создать нечто дельное в мире литературы. Именно поэтому авансом герои Сервантеса не сжигают роман Сервантеса. В 1614 году некий Авельянеда создал поддельного «Дон Кихота». На самом деле эта книга вышла, как продолжение романа «Дон Кихот», она повествовала о тех же самых героях Дон Кихоте и Санчо Панса и вместе с тем в этой книге эти образы подверглись определенной трансформации. Дон Кихот стал более безумным, нежели он изображен у Сервантеса и он изображен более зло, без той симпатии, которая была у Сервантеса к своему безумному герою. Санчо Панса же превращается просто в глупца. И поэтому финальная сцена, когда Дон Кихот оказывается в сумасшедшем доме, она оправдана самим ходом этого романа. Сервантес был возмущен этой книгой, которая вышла без его ведома и второй том своего романа «Дон Кихот» стал писать именно как опровержение романа Авельянеды – бесчестного Авельянеды.

Начинается второй том с того, что Дон Кихот узнает об этой книге и возмущается по этому поводу. То есть, Сервантес устами своего героя, опровергает тот сюжет, который предложил Авельянеда. Не было такого, Авельянеда все наврал, а на самом деле тот автор, который упоминался в первом томе, а именно ученый мавр Сид Ахмет бен-Инхали, в первом томе ему именно приписывалась история о Дон Кихоте, ученый мавр тем временем пишет, как вдумчивый и правдивый летописец, он описывает вторую часть, дальнейшие приключения Дон Кихота такими, какими они должны быть. Соответственно, если Авельянеда отправил Дон Кихота в один город, то Сервантес, из чувства сопротивления, отправляет Дон Кихота в другой город, чтобы максимально развести сюжеты. И именно поэтому Дон Кихот у Сервантеса превращается все больше в мудреца. Дон Кихот второго тома мудрее, чем Дон Кихот первого тома. И поскольку такое случилось, автору уже не до разных дополнительных историй, вводных рассказов, которые отвлекали нас в первом томе. Он посвящает второй том исключительно Дон Кихоту. И с точки зрения Дон Кихота, он уже размышляет и о нем в первом томе, и о Авельянеде. И второй том превращается в повествование о книгах. Это книга о других книгах, книга о том, как должна строиться литература, книга о том, где герой рассуждает о книге, повествующей о нем.

“Дон Кихот” — книга о книгах

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В марте 1921 года, сразу после подавления Кронштадтского восстания на X съезде РКПБ Ленин заявляет о необходимости проведения новой экономической политики, сокращенно НЭП. Выражаясь современным языком Ленин говорит о введении экономических стимулов, как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Условно говоря – это можно назвать смешанной экономикой. То есть, это введение рыночных элементов при сохранении так называемых командных высот за большевистской партией. Какие это рыночные элементы, какой это экономический стимул?

В первую очередь, Ленин призывает к введению так называемого продналога. Еще раз напомню, до этого крестьяне были обложены так называемой продразверсткой, которая постепенно была введена еще в 1916 году, но в 1918 году она уже была окончательно утверждена и представляла из себя изъятие всех зерновых излишков. Если хлебозаготовки зерновые не были до конца выполнены, то крестьян решали и не зернового продовольствия, хотя это было пока еще редкостью. Продналог же был введен в виде 20% сначала, а потом и 10%, а начиная с 1923 года продналог был и вовсе заменен на денежный налог. Таким образом резко повышалась товарность крестьянского хозяйства, то есть они могли выпускать продукцию на рынок и чем больше они это делали, тем они были более заинтересованы в распашке дополнительных территорий и выработке еще большего количества зернового продовольствия, да и вообще сельскохозяйственной продукции. И именно это с точки зрения Ленина, выражаясь языком большевистской идеологии, превратилось в спайку между городом и деревней, между рабочим и крестьянином. Спайка эта означала просто одно, что города, благодаря введению рыночных стимулов, фактически ушли с этой пропасти, здесь угроза голода перестала существовать.

Одновременно с этим происходило изменение в управлении промышленностью. Во-первых, было разрешено открытие и аренда малых и средних предприятий. Аренда осуществлялась очень широко, здесь были и экономические преференции, можно было получить и кредиты, и послабления различные налоговые. И это привело к тому, что очень быстро восстанавливалась мелкая и средняя легкая промышленность. Потому что в начале 1920-х годов все-таки сами предприятия еще остаются, они находятся в запустении, они частью разграблены, но арендатор, который приходит в них, он старается их всячески восстановить. Так как естественно крупных капиталов на этот момент в советской России не существует, то это приводит к тому, что большевики стараются привлечь огромное количество инвестиций со стороны, имеется в виду из других стран. Так называемые концессии. Однако же надо отметить, что все-таки нестабильность самого большевистского режима, отсутствие дипломатических отношений со странами Европы поначалу, что всего конечно количество концессий – это всего лишь 1,5%.

Здесь стоит что еще отметить, то, что фактически крупные предприятия, несмотря на то, что они принадлежат государству, они переходят на так называемый хозрасчет. Хозрасчет – это экономическая самостоятельность. То есть они сами могли быть ориентированы на прибыль, сами должны были сбывать свою продукцию, закупать сырье. И самое главное, что казна не вмешивалась в расчеты между предприятиями. Если они где-нибудь провисали с чисто финансовой точки зрения, или наоборот – это никак не отражалось на государственной политике. При этом, естественно, то, что надо будет рассмотреть в следующем разделе, стоит отметить то, что конечно же это никак не отразилось на режиме, именно политическом режиме. И одновременно с этим вся крупная промышленность, а также международная торговля – два столпа, две командные высоты основные, они конечно же оставались тогда в руках большевиков.

Однако же стоит отметить, что благодаря новой экономической политике, помимо очень насущных проблем, а именно наполнения рынка товарами народного потребления и развития сферы услуг, конечно же здесь важнее всего то, что к 1926 году в общем экономика советской России, СССР на этот момент уже по внутриваловому продукту, то есть по макроэкономическому показателю основному примерно сравнялась с 1913 годом. Однако же здесь стоит отметить, что в частности сельскохозяйственное производство превысило довоенное время, примерно на 27%. То есть здесь, получается, что речь идет о сильной аграризации экономики.

НЭП: капитализм при большевиках

Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», заведующий отделом поэзии.
Старший научный сотрудник Государственного литературного музея («Дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине»)

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Соединяя эти два имени – Чуковский и Пушкин, таких два громких имени, неизбежно попадаешь, даже в глубоком научном разговоре, попадаешь в такое пространство мифологии, или точнее мифологий. И с Пушкиным тоже ведь, потому что, ну я не знаю, может быть не все знают, никаким детским писателем Пушкин никогда не был и не мог им быть. В известном письме, где его просят прислать какие-то детские произведения, произведения для детей он сердито говорит, что про меня и так уже говорят, что я в детство впадаю и все эти сказки предназначались совершенно не для детского глаза и уха, а стали детскими и любимым детским чтением, как мы с вами знаем. Действительно, спроси сейчас про «Золотого петушка», «Про царя Салтана», про «Рыбака и рыбку» – для кого – для детей вам ответят, конечно же.

А с Чуковским, я всегда в музее шутливо рассказываю, что Корней Иванович хорошо представим в виде айсберга. Северный Ледовитый океан, на вас плывет гигантская гора льда и на ней написано «Мойдодыр», «Муха-Цокотуха», «Федорино горе», «Чудо-дерево», «Краденое солнце», «Крокодил», «Балмалей», «Тараканище», «Телефон». Но, что такое айсберг – над водой торчит десятая часть, а там внизу? А там от «Чехова до наших дней», «Рассказы о Некрасове», «Живой, как жизнь» о русском языке, «Высокое искусство» об искусстве перевода, десяток книг критических, написанных в самом начале XX века и так далее, и так далее. Конечно время меняется, и мы в музее Чуковского рассказываем о взрослом Чуковском очень много и сам он себя считал в первую голову взрослым писателем. Но перешибить невозможно. Вспомним поговорку про обух и плеть – невозможно. Так и будет всегда, он будет Корней Иванович в сознании читателя – детский писатель, автор знаменитых волшебных сказок. И Пушкин будет в сознании широкой публики все-таки прежде всего лирический поэт.

В 1991 году у поэта Александра Кушнера, совсем недавно, мы сейчас записываемся осенью 2016 – ему исполнилось 80 лет, с чем я сердечно, пользуясь случаем, поздравляем. Вышла книга «Аполлон в снегу». Книга размышлений о поэзии. Мне было приятно встретить там Корнея Ивановича. «Корней Чуковский, – пишет Кушнер, – разве это только детский поэт? Это недооцененный поэт, виртуоз, мастер поэтической интонации. Здесь и гнев: “Ах ты гадкий, ах ты грязный, неумытый поросенок”, – и благостная умиротворенность: “Рано утром на рассвете умываются мышата, и котята, и утята, и жучки и паучки”, – и бодрость, переходящая в радость: “Надо, надо умываться по утрам и вечерам”, – и рыдание “Да какая же мать согласится отдать своего дорогого ребенка – медвежонка, волчонка, слоненка”. А за всем этим стоит прелестная ирония. И для всего этого был создан свой – единственный, неповторимый стих, особая поэтика. Вспомним, в разговоре об Онегине «неповторимая немецкая строфа». Особая поэтика, одна из примет которой специальное, нигде больше не встречающееся удлинение строки, не рифмующейся с другими стихами: “Но быки и носороги, отвечают из берлоги: Мы врага бы на рога бы, только шкура дорога бы и рога нынче тоже недешевы”».

Есть исследования замечательного поэта Яна Сатуновского, которое посвящено этой особой Чуковской строфе. Дальше пишет Кушнер: «А звукопись какая, у Чуковского, как у всякого поэта есть своя традиция – это между прочим русская традиция XIX века, русская поэзия XIX века, которую он имитирует, даже пародирует необычайно изобретательно. Тут и Некрасов, недаром он им так пристально занимался, и Лермонтов, и, например, Денис Давыдов, действительно: “Вдруг откуда-то летит маленький комарик, и в руке его горит маленький фонарик”, – это сделано по образцу стихов Дениса Давыдова» – пишет Кушнер, – это стихи о Чаадаеве такие жесткие: “Старых барынь духовник, маленький аббатик, что в гостиных бить привык в маленький набатик”. Другой пример: “У Кокошеньки всю ночь был сильный жар, проглотил он по ошибке самовар. Как же мы без самовара будем жить, как же чай без самовара будем пить?”, – что это так напоминает, неужели Анненского: “Наша улица снегами залегла, по снегам бежит сиреневая мгла, а у печки то никто нас не видал, только те мои, кто волен да удал”. Есть у Чуковского и свои блаженные, бессмысленные слова, например: “И одно только слово твердит: Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо”. Но в отличие от серьезной взрослой поэзии в стихах Чуковского все построено на чрезвычайно быстрых переходах от одного чувства к другому, гнев готов моментально смениться на милость, страдания на радость и за всем этим проступает условность, игра, так как это всего лишь имитация гнева, имитация скорби».

Это понятно почему, потому что это стихи для детей. Корней Иванович говорил, что ребенок маленький, воспринимая стихотворную речь, может воспринимать ее только как последовательность сменяющихся сюжетных ходов, в этом смысле Кушнер абсолютно прав.

И хочется мне, не так давно это стало доступно, прочитать удивительное письмо Чуковскому от еще одного читателя его и взрослого поэта Арсения Тарковского. Это письмо было не так давно опубликовано в книге воспоминаний о Чуковском, выпущенной христианским издательством «Никея». Смотрите, что случилось, Тарковский в январе 1962 года пишет, очевидно купил книжку «Чудо-дерево» – это сборник сказок Чуковского, но я еще раз повторю, что все сказки Корнея Ивановича главные, написанные стихами.

«Для меня Ваша книга открытие, хотя я и раньше знал, что Ваши стихи для детей хороши, но мне казалось, что они уж не для меня – слишком давно я вышел из детского возраста. Книгу я купил ради «Крокодила», который был у меня в детстве, – это первая сказка Корнея Ивановича 1917 года, – и прочитал «Чудо дерево» от корки до корки. Прочитал и обрадовался, особенной радостью присутствия при чуде настоящей для всех возрастов поэзии. Особенно русский язык среди языков богат спрятанной чуть ли не в каждом слове метафорой и подлинная большая русская поэзия сильнее и смелее, чем поэзия на других языках, умеет пользоваться этим свойством так, что слова начинают светиться, загораясь одно от другого. И чем этот взаимосвет, что за дикое слово, ощутимей, тем стихотворение мне больше по сердцу. У Блока было: “И военною славой заплакал рожок”, у Пушкина: “Облатка розовая сохнет на воспаленном языке”, у Некрасова: “Понапрасну ты кутала в соболь соловьиное горло свое”. Сила этих примеров, не только в сопряжении взаимоотдаленных смыслов, а в том, что в словах, вошедших в стихи, как в коробках, лежат метафоры, как египетские фараоны в гробницах, и при соприкосновении гробниц фараоны просыпаются и начинают разговор. Это свойство я открыл в Ваших стихах, якобы предполагаемых только для детей. “Золоченое брюхо поглаживая, вдруг откуда-то летит”».

Дальше, но это если бы у нас был разговор Чуковский и Шекспир, дальше удивительное любимое мною определение: «Ваши сюжетные выдумки поразительно общечеловечны, это Шекспир для детей в лучшей интерпретации: вот силы зла, вот силы добра, вот их битва и кода судьбы». И дальше Тарковский пишет о том, что он готов говорить о Чуковском, о его стихах, как чтении для взрослых долго и бесконечно. Это удивительно искреннее и очень интересное письмо, которое может быть могло бы послужить тем, кто захочет задуматься о том, что такое поэзия Чуковского, детская она, или взрослая, или она «всехняя», как говорят дети, это письмо действительно может помочь в этом разобраться.