Blog

Home - 25.03.2017

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Адресатами проповеди апостолов естественно поначалу являются иудеи, которым почти ничего объяснять не нужно, и многие из которых уже слышали об Иисусе, Его проповеди. Поэтому мы наблюдаем взрывной рост Церкви, когда за первый год численность христиан увеличивается от нескольких десятков до нескольких тысяч человек. Это происходит настолько бурно, что к 32–33 году численность христиан оценивается примерно в 5–7 тысяч человек – ровно столько, сколько фарисеи накопили за полтора столетия до обсуждаемых событий.

Это, конечно, очень быстрое для того времени увеличение численности людей влечет за собой целый ряд последствий. Во-первых, это связано с тем, что по организации молитвенной, литургической жизни, которая для христиан того времени сосредоточена в храме. Тем не менее они пребывают в молитве, учении апостолов и преломляют по домам хлеб. Преломление хлеба по домам – то, из чего растет сегодняшняя христианская литургия, на самом деле имеет совершенно определенную структуру. Оно предполагает, что собирается некоторое количество людей, и там нет помещений, где могут собраться вместе сто человек. Ведь это происходит по домам, и это 10–20, максимум 30 человек. В этих условиях люди совершают то, что заповедал Господь Иисус Христос, говоря: «Делайте это в память обо Мне». Это тоже никого не удивляет, потому что фарисейские раввины, по крайней мере этого времени, тоже говорили своим ученикам: «Теперь совершайте пасхальную трапезу не так, как вы делали это раньше, а по-другому – в память обо мне». Это нормальное и естественное для среды радикально верующих иудеев того времени дело.

Дело в том, что при этом собрании, когда совершается общая благодарственная молитва и христиане возносят благодарение Богу и преломляют хлеб, то, чему их учили с детства, предполагает, что они вспомнят некоторый путь спасения, который они (начиная от их предков до них самих) проделали под властью Божьей. Это то, что мы сегодня называем историей спасения и что начинается при переходе через Красное море и заканчивается, вообще говоря, настоящим моментом – когда собираются первые христиане. Значит, для них необходимо каким-то образом включить в привычное повествование о спасительном действии Божьем то, что произошло с Иисусом. Собственно, они тем и отличаются от всех остальных иудеев, что для них вся полнота спасения дана Богом именно в смерти и воскресении Иисуса. Поэтому невозможно рассказывать об исходе из Египта, заселении в Святую Землю, заключении Завета, плене, возвращении и т.д. и не говорить о смерти и воскресении Сына Божьего.

Это оказывается, с одной стороны, задачей очевидной, с другой стороны, задачей очень срочной, потому что если уже в первый год после воскресения Христова, весной 31 года, количество христиан довольно велико и они собираются во многих разных местах, то, говоря в целом, 11 апостолов могут возглавить пасхальное празднование в 11 местах.

А что будут говорит все остальные, кто не были непосредственными свидетелями: не был в Гефсиманском саду, не стоял у креста, не бежал к опустевшей могиле? Конечно, еще никто ничего не записывает. Тем не менее в этих обстоятельствах уже в ранней христианской среде возникает запрос на некоторый, если хотите, стандартный рассказ о Страстях и зачем это нужно. Просто потому, что христиане не могут праздновать Пасху, не вспоминая об этом и не прославляя Бога за смерть и воскресение Христово.

Поэтому уже в первые несколько лет, сначала еще только в устной форме, но все-таки формируется то, что сегодня называют Страстным рассказом, – та часть Евангелия от Марка, Луки и Матфея, которая состоит из следующих друг за другом почти одинаковых фрагментов. Так называемый Страстной рассказ базируется именно на том, что было зафиксировано буквально в первые годы. Сегодня для нас это важно потому, что до сих пор находятся странные люди, которые пытаются утверждать, что это никак не могло быть запомнено, потому что не было записано и т.д. Нет, ранняя христианская среда нуждается в этом рассказе, более или менее одинаковом для всех. Важно сказать, что возникает этот Страстной рассказ – первое зерно будущего Евангелия – у людей, которые привыкли заучивать наизусть большие тексты. Поэтому он передается в более или менее неизменной форме на протяжении длительного времени.

Страстной рассказ

Алексей Муравьев, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Апологетическое движение, выросшее первоначально из философской среды – это очень важно, оно не было результатом какой-то внутренней эволюции самой христианской общины, а было результатом прихода части элиты – философски образованных в христианство и это апологетическое движение оказало, наверное, сильнейшее влияние на возникновение особого рода христианской, как бы мы сейчас сказали дискурсивности, или можно назвать это способом говорить о христианстве, который радикальным образом расходился с тем, что было раньше. Если раньше – это был язык, условно говоря, еврейской секты, то теперь это стал язык греческой философии.

Возникла философия и поскольку в греческой философии высшая ступень еще со времен «Академии» Платоновской называлась словом «θεολογία» – то есть рассуждение о богах и высших метафизических категориях, то постепенно слово «θεολογία» – теология, богословие – стало употребляться и в отношении христианского рассуждения о Боге и Его отношении к миру. Но это произошло не сразу. Первоначально все-таки наиболее ранние апологеты себя называли философами и это происходило в рамках определенной философской школы. То есть, иначе говоря, что происходит – христианство начинает выступать, как одна из сторон философской полемики, которая была частью вообще интеллектуальной культуры Римской империи. Римская империя в себе выработала определенную культуру, в которой представители разных философских школ – стоиков, эпикурейцев, платоников, перипатетиков – находились в постоянном диалоге и споре между собой, то есть эта полемика была частью интеллектуальной культуры.

И вот христиане становятся частью этой полемики, вплоть до того, что во II веке один из писателей Иустин Философ так и пишет, что, а за что вы нас собственно гоните? Мы такие же философы, как эпикурейцы, стоики – это был радикальный отход вообще от тоталитарного дискурса первоначального христианства, которое говорило, что мы новая культура, мы новый язык, мы несем все новое и вы должны отказаться от всего, что у вас было до этого, чтобы принять Христа и соответственно проповедь Его. То здесь вдруг оказалось и это был результат этой самой эволюции, что христианская дискурсивность, христианская философия – это одна из тех философий, которая в свободном диалоге может конкурировать с другими разными философиями. И более того, христианские апологеты начали указывать – а вот видите, у Платона написано вот здесь и это правильно, мы с этим согласны. А у Аристотеля вот здесь тоже написано правильно про перводвигатели и мы с этим согласны. А вот Эсхил писал: «Один есть Бог под небом», – видите, Эсхил писал. И в результате выяснилось, что вообще вся античность, то есть то, что раньше называлось проклятым язычеством – это и было, в общем-то, на самом деле предчувствие христианства. И здесь те, кто по-прежнему смотрел на христианство, как на какую-то секту, пытающуюся прорваться куда-то, очень сильно взволновались, потому что за этим уже была не попытка каких-то восточных непонятных сектантов пролезть куда-то, и не вербовка каких-то адептов на свои непонятные запрещенные собрания, а это была уже претензия на подрыв всей идентичности римлянина, всей конструкции культурно-идентичностной изнутри.

И тогда многие, достаточно большое количество образованных людей стало смотреть с некоторой надеждой на тех философов, которые не симпатизировали христианству, вроде как побуждая их – а давайте нам основание, почему нам не нужно в этом всем участвовать, почему не нужно принимать христианство. И такие философы появились. Первоначальная ситуация заметна нам по сочинению Феофила Антиохийского – три книги «К Автолику». Этот Автолик – это был образованный человек, который не то чтобы отрицал, или высмеивал христианство, но он обратился к христианину Феофилу со словами: «δείξε μου τον θεό» – покажи мне своего Бога. Я готов рассматривать Его, как что-то такое полезное и важное в масштабах государства, но ты мне Его покажи. На что Феофил в общем ответил ему словами, которые явно совершенно для человека традиционных воззрений были непонятны, он говорил: «А ты мне сначала покажи своего человека и тогда я тебе покажу своего Бога». И мы видим здесь, что начинает происходить элитизация разговора христианского и ученые историки довольно много сейчас выяснили интересных деталей, про то, как когда этот разговор о христианстве переместился в элиту, переместился на уровень философов и мудрецов, как он слабо сочетался с тем народным христианством, которое в массах каких-то продолжало, на Востоке особенно сильно развиваться. Развивался феномен двоеверия, еще чего-то такое.

Помимо Автолика были и другие философы, которые отражены в апологетических произведениях раннего периода – раннего апологета II века. Прежде всего, здесь нужно отметить таких людей, как знаменитый Кельс (или Цельс), написавший сочинение «Истинное слово» (или «Истинное учение»), в котором он подверг критике серьезной христианство, но в апологетических сочинениях у нас скорее встречаются две категории противников. Первые, это противники, которые прибегают к юридическим аргументам – люди, говорящие, что вы не уважаете императора и поэтому вы плохие, люди, которые говорили: «Вы молитесь о его погибели, значит вы плохие», и люди, говорившие о том, что христиане совершают на своих собраниях какие-то разные аморальные вещи. Два самых классических обвинения – это то, что христиане называются братьями и сестрами, потому что они все друг с другом в каких-то отношениях состоят, потому что на своих собраниях они совокупляются друг с другом без порядка, а этого допустить нельзя, Римская империя стояла на страже, чтобы всякого такого безобразия не было. А второе, что они едят какую-то плоть и пьют кровь, а это людоедство. И детей, которые рождаются в результате этих беспорядочных совокуплений они потом препарируют и едят. Как вы понимаете, для философов – это было бессмысленно, потому что философы понимали, что их противники христиане – не такие люди. Но для народа эти обвинения были достаточными. Поэтому христианские апологеты вынуждены были реагировать на это.

Но были и философские споры, которые прежде всего касались, как ни странно, такого вопроса – можно ли рассматривать христианское учение, как одно из учений, не противоречащее всем остальным философским интерпретациям. И Симмах в V веке знаменитую фразу в полемике с христианами высказал: «Non protest uno itinere ad tam magnum secretum perveniri» – нельзя одним путем прийти к такому великому таинству, секрет. секрет открытия Бога и многие противники христиан пользовались термином «Deus», «θεός» – Бог. Платоновская философия приучила их к тому, что высшее существо можно называть одним словом «Бог». Но христианская претензия на то, что вся история греческой мысли и вообще античной мысли, вела их к тому, чтобы они приняли христианскую истину, а это стало основным главным апологетическим приемом и находкой, вызывало у них серьезные опасения в том, что дело обстоит не так. но ответить они толком до Цельса (Кельса) не вполне были готовы. а вот с Кельса начинаются серьезные уже споры.

За что философы критиковали христиан?

Алексей Филиппов, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Система образования Сингапура была создана фактически с нуля 45 лет назад совершенно понятными задачами. Дело в том, что Сингапур – это бывшая колония, местное население представлено преимущественно китайцами, там 70% китайцев, есть еще малайцы. То есть там неоднородная масса. И когда страна стала самостоятельной, главной задачей правительства было сделать так, чтобы местные жители почувствовали себя именно сингапурцами, поскольку страна триэтничная.

При этом школы, которые существовали до обретения независимости, они были местными, либо на китайском языке, либо на малайском языке, либо на тайском языке. Английских школ было немного. И когда собственно говоря Сингапур стал независимым и часть англичан оттуда ушла, а это были высококвалифицированные работники, их фактически некем было заменить. Концепцию образования Сингапура разработал в 1984 году премьер-министр Ли Куан Йу легендарный, который поставил главную задачу – образование должно обеспечить национальное процветания Сингапура. С тех пор маленькая страна, там всего 650 квадратных километров с достаточно небольшим населением и эта компактность позволила в общем и целом провести эти реформы.

При этом, что удивительно, сингапурская образовательная система основана на евгенике, на теории о наследственном здоровье человека и собственно говоря, селективный отбор, а это главная особенность сингапурской системы, там селекция происходит на всех образовательных уровнях, начинается еще даже до рождения ребенка. В Сингапуре есть специальные брачные агентства, которые занимаются отбором женихов и невест по разным критериям – критериям здоровья, социального капитала, статуса семьи, бедные, богатые и так далее. То есть в каждого малыша еще до рождения вкладываются большие деньги, вкладываются именно государством.

Ли Куан Йу принял принципиальное решение, что образование во всех школах будет вестись на английском языке. При этом, понимая негативные последствия этого решения, он успокоил жителей, что местные их родные языки будут изучаться в достаточном объеме, но в рамках соответствующих предметов. То есть, все обучение ведется на английском языке и отдельно есть предмет национальный язык – китайский, или малайский и так далее. Соответственно это обеспечило интеграцию образовательной системы в мировую экономику. Это собственно главная задача была – обеспечить интеграцию Сингапура, который фактически никакими ресурсами не обладал, он обладал только одним из самых глубоких портов в мире и находился на пересечении торговых путей. Поэтому была понятная задача сингапурской системы образования – обеспечить кадры для мировой торговли, для обмена идеями в мировом масштабе и для создания высококвалифицированных специалистов, которые могли бы обеспечить функционирование этой системы.

Сама система образования в Сингапуре очень сложная, я остановлюсь в большей степени на ее особенностях. Начальная школа, как и во многих мировых странах – лидерах образования – длится шесть лет. Поэтому она делится на две части. Первые четыре года – это фундаментальная подготовка и дальше двухлетний этап специализированной подготовки. То есть уже после фундаментальной подготовки начинается селекция детей по тому, какие способности они в большей степени проявляют. Разумеется, существуют соответствующие экзамены для того, чтобы эту селекцию произвести, но подчеркиваю, экзамены нужны не для того, чтобы выбраковать детей, оставить их вне школы, отчислить их от школы. А для того, чтобы именно в рамках самой школы распределить их на то, или иное направление.

Далее идет средняя школа и после ее окончания сингапурцы сдают один из самых главных своих экзаменов, по итогам которых учащиеся распределяются по четырем направлениям в старшей школе – специальное, экспресс-направление, академическое, или технологическое. При этом сроки обучения на разных направлениях могут быть разные – от четырех до шести лет. То есть понятно, что по экспресс-обучению короче, по, например, академическому – длиннее. То ест уже с начальной школы до старшей школы, как минимум, дети подвергаются селекции два раза по разным направлениям. Это позволяет более оптимально скоординировать образовательные усилия на конкретные направления. То есть, явная профилизация с начальной школы, что является сингапурским ноу-хау.

Есть предуниверситеты, которые помогают детям готовиться к университетам, при этом сингапурский год учебный совпадает с академическим, начинается со 2 января и заканчивается в конце года. Каждая четверть распределена на 10 недель, в конце каждой где-то полторы недели каникул. Также, как и во многих азиатских странах, и в Японии, и в Южной Корее, после окончания школы, как правило, дети занимаются дополнительно, и в художественных школах, и на время больших летних каникул в полтора месяца работают специальные заведения, аналоги наших летних лагерей, в которых дети тоже занимаются и учатся по предметам, как в школе. Потому что для сингапурцев получение качественного образования – это дорога в жизнь.

Здесь может быть нет такого строгого ранжирования, как, например, в Южной Корее, где от результата экзамена решается судьба человека. Если ребенок не поступает в старшую школу, есть специальные школы для таких детей, которые не смогли. Их всего как правило в Сингапуре около 3%, которые не смогли переступить этот порог, и даже их обучают по адаптивным программам, и они все равно становятся членами общества. Может быть не на высокооплачиваемых работах, может быть они не достигают высокого уровня квалификации, но в принципе, опять же для них эта возможность не закрыта. То есть они могут наравне с другими детьми сдать вступительный экзамен в университет и соответствующим образом сделать свою карьеру. Другое дело, что им сделать это будет намного сложнее.

Главная цель сингапурской системы образования, как я уже говорил – это укрепление национальной сплоченности, это выживание нации и уверенность в будущем. То есть сингапурская система образования готовит детей к завтрашнему дню, также, в основном, как и финская система образования. Вопрос только в том, что готовит она достаточно авторитарными способами. В Сингапуре очень большие классы тоже по 40-50 детей, огромная роль учителя. Но учитель обладает именно авторитетом в плане уважения к нему, а не заставления детей учиться с указкой и телесными наказаниями, как это, например, практикуется в Южной Корее. Авторитарность работы учителя строится на уважении, а не на наказании, не на страхе. Это очень важно для Сингапура, который активно интегрируется в мировое пространство и привлекает огромное количество европейских и мировых специалистов для того, чтобы выстроить эту свою систему.

Она является очень популярной. Сингапурские школьники по всем мировым исследованиям – TIMSS, PIRLS, PISA – сейчас занимают первые места, конкурируют с китайским Шанхаем и детьми из Южной Кореи, показывают совершенно фантастические результаты, причем во всех направлениях, и по естественно-научной грамотности, и по математической.

Тем не менее система сингапурская очень востребована не только в Сингапуре, в частности у нас в России огромный интерес к этой системе. У нас есть площадка в Казани, где апробируют эту систему и более того, есть система повышения квалификации для учителей, которые приезжают в Казань учиться сингапурской системе. Они сделали эту систему брендом, они ее продают, читают лекции, обучают учителей, в первую очередь начальной школы. И надо сказать, что не всегда это может быть получается в других странах, потому что все-таки, Сингапур – это Сингапур, а Россия – это Россия. Но некоторые изменения к преподаванию, к мотивации детей к предмету, к отношению детей к учителю, она выстраивается и работает и в других странах тоже.

Особенности образовательной системы в Сингапуре

Алексей Филиппов, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Миф пятый: советская школа была и одновременно не была наследницей царской школы. Это удивительное противоречие, с которым я в последнее время достаточно часто сталкиваюсь, когда разные люди говорят одно и то же про советскую систему. Одни говорят, что там было все, как в царской России, только большевики немножечко исправили и улучшили. Другие говорят, что нет, большевики все переделали, все было не так. Правда, как обычно лежит где-то посередине.

Действительно в 1920-е годы после революции, после окончания Гражданской войны начались масштабные социальные эксперименты, в том числе и с образованием, это эксперименты 1920-х годов. Одним из таких явно одиозных экспериментов была маленькая советская сексуальная революция, когда брак объявлялся буржуазным пережитком, газеты наводнились определенного рода объявлениями и плакаты до сих пор ходят разного рода в интернете. Детей должно было воспитывать государство в школах коммунах. Это очень быстро завернулось, вернулись обратно к крепкой советской семье, но тем не менее, это было. И в 1920-е годы эти эксперименты прошли и в школе. Был произведен отказ от классно-урочной системы, в ВУЗах до 1932 года вообще запрещалось читать лекции, как форма подачи материала и заменено это было в основном так называемым бригадно-лабораторным методом.

Этот метод был основан на американской системе дальтон-план, которая возникла в США в те же самые годы, немножечко модифицированный дальтон-план. Логика была такая – в дальтон плане главным звеном обучения было то, что у нас назвали бригадой. В школе был условно говоря дом, куда приходили дети разных возрастов, у них был учитель, который обеспечивал им консультацию с учителями-предметниками. Главные принципы дальтон-плана были: самостоятельность, свобода и сотрудничество. Соответственно дети разных возрастов собирались в одном месте, оно называлось «дом». В этом доме был учитель, который обеспечивал детям связь с учителями-предметниками, которые консультировали детей по какому-либо предмету, детям давались задания на месяц с подзаданием на неделю. И соответственно вся бригада выполняла это задание и потом также бригадой отчитывалась. В Советском союзе было то же самое в 1920-е годы, очень похоже по крайней мере, правда там были бригады, как и разновозрастные, так и, например, по уровню успеваемости. Например, были бригады отличников, бригады хорошистов, бригады троечников. И отчитывались эти дети тоже бригадным способом, то есть учитель задавал вопрос – достаточно было кому-нибудь из бригады знать ответ. Поэтому зачет получали все дети. Соответственно никакого индивидуального подхода там не было и в общем, на нескольких более, или менее способных ребятах могла выехать вся бригада.

Эта бригадная система недолго просуществовала, до 1932 года, когда в Советском союзе начинает формироваться единая централизованная система образования. То есть до этого времени каждый регион фактически развивался в плане образования по-своему и решал своих задачи, то есть она была децентрализована. И когда вспоминают с ностальгией о том, что в советское время можно было приехать из Владивостока в Ленинград, поменяв школу и регион, но прийти к тому же самому уровню прохождения материала, который был в прошлой школе – это началось только с послевоенных лет. В 1930-е годы эта система выстраивалась и соответственно произошла полная унификация всех образовательных учреждений, техникумов, ВУЗов, что явно противоречило тому, что было в Царской России, там, где были различные гимназии, училища и так далее.

В то же время, кто преподавал в школах, в ВУЗах, что это были за учителя, откуда они взялись, они же не с неба упали? Это учителя, которые получили образование в Царской России. Те же самые шкрабы (школьные работники) первых лет советской власти, тотально вся ВУЗовская профессура – это были те самые старорежимные люди, которых советская власть считала своими врагами, поскольку в общем и целом они принадлежали к условной контрреволюционной силе и с соответствующим отношением к ним. Но тем не менее, эти люди заложили основу вольно, или невольно, осознанно, или неосознанно будущей системе советского образования. Методики, подходы, отношения к предмету, к обучению, к школьникам, они вольного, или невольно транслировали для будущих советских учителей. Которых тоже готовили те самые люди, которые учились в царской школе, которые прошли эту систему образования, многие из них имели опыт европейский, или учились за рубежом, или даже преподавали за рубежом – это касается в первую очередь высшей профессуры. Постепенно такие чуждые элементы стали уходить из советской школы, их заменяли уже новые кадры. Дольше всех продержалась по вполне понятным причинам, ВУЗовская профессура физико-математических ВУЗов. Но тем не менее, эти люди, так, или иначе конечно же повлияли на становление советской системы образования.

Однако, например, Королев, и уж тем более Циолковский в советских школах не учились, а тем не менее создавали щит, который защищал Советский союз от внешней агрессии. В советских школах, учитывая ее серьезный идеологический пресс, формально была нивелирована логика, психология была вообще объявлена пережитком. Но в 1946 году Сталин вдруг задумался, что не хватает людей, которые элементарно могут логически мыслить, а это все-таки основа для будущих научно-технических кадров. Дело в том, что диалектический материализм, который господствовал в то время во всех областях науки, учил искать противоречия. Но дело в том, что получилась странная система – противоречия были везде, кроме советской системы. Там никаких противоречий быть не могло, там было единственное правильное учение, собственно Марксом вся философия закончилась, ну, немножечко Ленин уточнил, немножко Сталин добавил, но собственно и все. Тем менее логика была необходима, и Сталин своим декретом восстановил преподавание в школах логики и основ психологии. И, что интересно, понятно, что это в первую очередь было связано с математикой, с формальной логикой, но очень быстро вслед за логикой в советскую школу, в первую очередь в советскую высшую школу, стала возвращаться философия оп тем, или иным причинам, под теми, или иными скрытыми очень часто курсами, но было это очень недолго. После смерти Сталина собственно Хрущев очень быстренько все это прекратил, ему логики и философы были не нужны. И этот небольшой эксперимент фактически провалом. Тем не менее, небольшой период возрождения формальной логики и связанного с этим курса философии в Советском союзе был.

Также интересна судьба курсов по выбору. Дело в том, что в советской школе формально этих курсов не было, единый учебный план, единое образовательное пространство. Но в 1980-е годы начинается реформа советской школы и впервые появляются возможности для введения факультативно некоторых предметов на углубленном уровне, как правило после уроков. Вот из этих факультативных предметов впоследствии вырастут школы с углубленным изучением того, или иного предмета, а в дальнейшем это станет фундаментом для профилизации старшей школы. Зародится это все в советское время и формально – это уже будет отходом, или попыткой отхода от единого учебного плана. Тем не менее, все авторские школы, все школы, которые так, или иначе отходили от магистральной линии советского образования, тоже возникли в перестроечное время, в 1980-е годы, и в 1990-е годы уже получили карт-бланш на любые эксперименты и собственно говоря смогли расцвести и то внимание, которое было приковано к ним в 1990-е годы, оно все-таки сформировалось в 1980-е, то есть еще в советские годы.