Собор 1917 года I

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 годов, конечно, собрался не просто так. Он был призван обсудить весь огромный комплекс проблем, возникших за огромный синодальный период русской церковной истории.

Может быть, одной из таких проблем, не самых главных, но ощущавшихся соборянами, была проблема духовного образования. В общем система духовного образования Русской Церкви предреволюционного и революционного периодов достаточно хорошо известна: академии, семинарии, духовные училища. Но, наверное, ядром их были духовные семинарии, поставлявшие кадры для русского духовенства. Из них, собственно, и выходило большинство тех, кто служили Церкви в течение всей своей жизни.

И вот эта сфера церковной жизни находилась в глубочайшем кризисе в конце XIX – начале XX века. На мой взгляд, этот кризис показывал, что в системе управления Церковью есть серьезные проблемы, которые необходимо решать. Священный Собор, как мы хорошо знаем, решал эти проблемы в ситуации достаточно необычной – ситуации революционной. Тогда было неясно, что станет с его решениями. Но это другой вопрос, а я хочу показать картину того, что происходило с духовными школами до революции, до того как собрался Собор.

Я предпочитаю называть то массовое и мощное движение, которое возникло в духовных школах на рубеже веков, антисеминарским движением. Действительно, ведь семинарии создавались в Русской Православной Церкви как первые учебные заведения, очерченные рамками закона и точных церковных постановлений. Не просто домашние школы или школы при архиереи или храме, а действительно серьезные школы подготовки будущих пастырей и архипастырей Церкви.

К сожалению, то, что задумывалось еще в XVIII веке и создавалось реформами начала XIX, к концу XIX, а тем более в начале XX находилось в состоянии серьезного кризиса. Прежде всего он проявлялся в том, что духовные школы стали сословными. Практически 90 с лишним процентов студентов любой семинарии были детьми духовенства. Представители других сословий по тем или иным причинам не могли проникнуть в стены семинарий, для того чтобы получить духовное образование и стать священниками. Это было трудно.

С другой стороны, дети священников с большим трудом, когда они не хотели, как их отцы, стать служителями алтаря, с трудом проходили в светские учебные заведения, например гимназии. Это тоже было сопряжено с определенными проблемами. Эта сословная замкнутость безусловно мешала обновлению состава духовенства и, может быть, какой-то идейной свежести, которая всегда необходима в свободном служении Богу.

В 1884 году Синод под влиянием уже нового обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева принимает новый семинарский устав, который был буквально наполнен благостными пожеланиями, идеальными положениями, но на деле многие из них так и не начали работать. Если еще в 70-е годы XIX века семинарии бунтуют еще против каких-то бытовых неурядиц, заведенных порядков, то с середины 80-х годов эти бунты становятся регулярными. В чем была их причина? Наверное, в том, что именно высшее церковное управление занималось больше администрированием семинарий, чем приведением их в соответствие с духом церковности, теми задачами, которые затем должны были выполнять их выпускники.

В частности системной ошибкой была частая смена руководства духовных школ. В общем, можно откровенно говорить, что ректоры и инспектора духовных семинарий чаще всего использовали эту должность в качестве какого-то карьерного шага. Часто представители так называемого ученого монашества занимали ректорские должности, для того чтобы потом продвинуться на должность настоятеля монастыря или архиерея.

Также во многих внутренних сферах жизни семинарий господствовал формализм. Учебные программы были устаревшими, преподавали их по старым методологиями, и гимназии в этом смысле значительно опережали семинарии. При существовании многочисленных запретов в семинарии – что, в общем-то, достаточно логично, не учитывался возраст семинаристов. Надо сказать, что в старших классах гимназий учились подростки, которым было 15–17 лет, а семинаристы проходили тот же курс с опозданием в 4–5 лет, и, когда они заканчивали семинарию, им было примерно 21–22 года. А многие наставники  семинарии относились к ним в целом как к детям, которым еще 14–15 лет.

Синодальные инструкции очень строго ограничивали повседневную жизнь семинаристов, в частности они фактически приравнивали посещение публичных библиотек, концертных залов или каких-то других культурных мест к посещению кабаков или иных мест, вредных для нравственного здоровья молодых людей. Все это вело к определенным трудностям в последующей жизни семинаристов: они не были знакомы с реальной общественной повесткой. Часто, будучи рукоположены сразу после окончания гимназии в 22–23 года, они отправлялись служить на приход, не умея найти общего языка со своей паствой. В этом была огромная трудность.

Но и сами семинаристы ощущали себя неудовлетворенными, отсюда семинарские бунты, доходившие в эпоху первой русской революции 1905–1907 годов до убийств ректоров, инспекторов духовных семинарий. Все это очень плохо сказывалось на состоянии духовной школы: она бурлила, постоянно находилась в турбулентном состоянии. К сожалению, четкие и продуманные выходы из этой ситуации были обозначены только лишь Священным Собором 1917–1918 годов, в то революционное время, когда духовная семинария лишилась постоянного и надежного финансирования и ее дальнейшая судьба была под большим вопросом. В этом была трагедия дореволюционной духовной семинарии Русской Православной Церкви до проведения Собора. Но в этом опыте жизни духовной школы до революции, конечно, есть много ценного и для наших дней. И ошибки, сделанные в поздний синодальный период истории Русской Церкви, необходимо не повторить в будущем. Для этого очень важно изучать историю духовной школы до революции и то, как рассматривались проблемы духовной школы сто лет назад на Священном Соборе 1917–1918 годов.

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Наверное, иеромонах Илиодор (Труфанов) был одной из самых ярких, но в то же время трагических фигур русской церковной и церковно-общественной истории начала XX века. В нем и его деятельности отразились многие явления и, можно сказать, сбои и в церковном управлении, и в отношении синодальной власти к повседневным проблемам Русской Церкви, и еще, наверное, во взаимоотношениях общества и церковной администрации.

Наверное, не всем известен иеромонах Илиодор, хотя литература собственно о нем и затрагивающая его косвенно, огромна. Но, пожалуй, чаще всего он упоминается в связи с именем небезызвестного старца Григория Распутина. На самом деле, проблемы гораздо глубже, чем просто участие Илиодора (Труфанова) в распутинском деле и деятельности Григория Распутина.

Поначалу иеромонах Илиодор  был типичным представителем ученого монашества. Вышел из духовной академии, окончив до этого духовную семинарию, написал блестящую работу, стал преподавателем в духовной школе. Но то ли его генетическая предрасположенность – он был из донских казаков и человеком очень бурного характера, то ли обстановка, в которой он начал трудиться на церковной ниве, – первая русская революция и все общественные брожения, связанные с этим временем, повлияли на то, что даже самый первый этап его служения Церкви – преподавание в духовных школах, в частности в Ярославле, – был очень бурным и заметным.

Сначала Илиодор проявил себя как очень яркий сторонник существующих порядков: и российской монархии, и сохранения всего, из чего состояла общественная и политическая системы накануне русской революции. И это накладывалось на то, что в духовной семинарии, куда он пришел преподавателем, происходило семинарское, или, как я его называю, антисеминарское, движение, когда студенты духовных школ бунтовали против существующих порядков, хотели фактически примкнуть к существующему политическому движению. Илиодор, как молодой преподаватель, начал это пресекать, фактически бороться со своими студентами, но его не удовлетворяла эта роль преподавателя, педагога, который просто усмиряет молодежь, и вскоре он вышел в сферу общественной мысли, сферу идеологии и даже сферу политики.

Илиодор начал публиковать крайне правые статьи в газетах и после некоторого периода служения в духовных школах попадает на запад Российской империи, в Почаевскую лавру, участвует в ее издательской деятельности тоже крайне правого настроения в защиту монархии, категорически против парламентаризма. Наверное, в изданиях Почаевской лавры того времени больше, чем о Христе и о вере, говорилось именно о политике. И, наконец, находясь в Почаевской лавре, он добивается того, что Синод запрещает ему писать и публиковаться, обращает внимание на то, что он должен служить Богу, предстоять перед алтарем, а не занимать большую часть своего времени публицистикой и писанием статей в газеты. Но вспомним, что время революционное, и иеромонах Илиодор пренебрегает этим запретом. Это было его первое пренебрежение, а таких еще будет несколько.

Благодаря влиянию определенных кругов и благодаря симпатиям к нему в высших кругах, вскоре Илиодор попадает в Саратовскую епархию к будущему священномученику епископу Гермогену (Долганову) и начинает очень тесно сотрудничать с ним именно в русле общественной деятельности. Он начинает снова публиковаться. Епископ Гермоген выпускал газету «Братский листок», которая носила не чисто церковный характер, но церковно-общественный и отчасти политический. И, наконец, что гораздо важнее, чем публицистика, – это строительство собственного духовного центра.

Иеромонах Илиодор попадает на юг Саратовской епархии, в город Царицын (нынешний Волгоград) и начинает строить там Свято-Духово архиерейское подворье, которое превращается в центр «илиодоровщины». Буквально за два-три года он смог сплотить вокруг себя огромные народные массы, связанные в том числе с простыми рабочими. Тем самым иеромонах Илиодор предлагает альтернативу социалистическим партиям, которые в то время уже начинают внедрять лозунг об объединении всех пролетариев и о том, что именно социалистическая идеология должна сплотить низшие трудовые слои общества, постоянно находящиеся в трудах и заботах о хлебе насущном, но уровень социальной защищенности (говоря современным языком) которых находится на весьма низком уровне.

По мнению Илиодора, эта борьба за свою достойную жизнь должна осуществляться через преданность царю, через веру и Церковь, а не как не через то, чтобы слушать интеллигентов, которых Илиодор ненавидел, и публицистов, хотя не будем забывать, что сам он был публицист. Эти лозунги об объединении вокруг Церкви низших слоев общества стали очень популярными. Илиодору действительно удалось сплотить вокруг себя огромные массы. Его выступления, постоянные яркие, как бы сказали сегодня, пиар-акции раздражали очень многих и стали раздражать власть.

В результате в 1911 году Синод снова предписываем ему что-то, чему он не готов подчиняться, а именно просто переводит его в другой монастырь, из Саратовской епархии в Новосильский монастырь Тульской епархии. Что вы думаете, неужели Илиодор Труфанов подчинился этому распоряжению высшей церковной власти? Нет, он не подчиняется, а едет с народом в огромное паломничество по Волге, объединяя еще большие народные массы, и буквально все газеты Российской империи публикуют повседневную сводку того, что происходит с паломничеством Илиодора.

Наверное, 1911 год был пиком его деятельности. Дело в том, что его защитником был епископ Гермоген (Долганов), который в следующем 1912 году был смещен со своей кафедры в результате так называемого дела епископа Гермогена, что, конечно, повлияло и на самого иеромонах Илиодора. Здесь произошел сбой системы. Представитель черного монашества, сплотивший церковные массы вокруг народной идеи, в 1912 году отрекается от Церкви. Вся его деятельность, можно сказать, оказалась пшиком, который был, скорее, для удовлетворения собственной гордыни, собственного эго и для вхождения в политическую сферу. Не для того чтобы служить Христу, Церкви.

Это отречение в 1912 году он подписывает кровью и просит прощения у уже покойного к тому времени Льва Толстого, которого неоднократно громил и порицал в своих проповедях как антицерковного деятеля. Более того, через какое-то время Илиодор создает собственную общину, которая была вне Церкви. Через какое-то время он направляется в эмиграцию, а в советскую Россию он возвращается после революции не как православный деятель, а создатель собственного религиозного движения. Называет себя патриархом, создает собственную, можно сказать, секту – вот, к чему привела деятельность иеромонах Илиодора. Результат весьма плачевный, но он, конечно, был показателем того, что система подготовки высших церковных кадров, называемая системой ученого монашества, была не столь надежна.

В истории иеромонаха Илиодора (Труфанова) и в истории «илиодоровщины» для нас и для будущего содержится очень много поучительного. Эти ошибки, я уверен, повторить нельзя, и история в данном случае является учительницей жизни.

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Передо мной лежит старая газета, которой более ста лет, называется она «Братский листок. Чтение религиозно-нравственное, патриотическое, бытовое». Эту газету до революции издавал в Саратове епископ Гермоген (Долганов), священномученик, причисленный Русской Православной Церковью в 2000 году к сонму новомучеников Церкви Русской. Почему газета? Вроде бы формат для того времени еще непривычный. Действительно, мало какая епархия, мало какой архиерей в начале XX века издавал собственную ежедневную газету, в которой печатал не только проповеди свои, своего духовенства, не только откликался на внутрицерковные вопросы, но и освещал вопросы жизни государства, общества и иногда даже внешней политики. Но таковым был епископ Гермоген, весьма неординарная, яркая личность.

Гермоген был не вполне стандартным архиереем начала XX века, выпускником нескольких факультетов Новороссийского университета нынешней Одессы. Он происходил с юга России, его путь к служению Православной Церкви в сане епископа был достаточно сложным. Многократно в своей жизни он стоял перед альтернативой, но выбрал именно путь монашества, путь искреннего служения Церкви до конца своей жизни.

В 1901 году он посвящается в епископа Вольского, викария Саратовской епархии, а в 1903 году становится уже самостоятельным саратовским архиереем. Это было время бурное, и в следующие годы начинается первая русская революция. Именно в 1905 году епископ начинает издавать газету «Братский листок» как отклик на те события, которые происходили тогда в России и его епархии.

Что он хотел в основном донести в своей газете? Естественно, практически семь лет издания ежедневной газеты говорят о том, что сказано было много всего. Но самая главная мысль епископа Гермогена была связана с преданностью Православной Церкви. Самая главная мысль одновременно была связана и с преданностью монархии. Он был абсолютно убежденный монархист. Недаром в Саратова епископ Гермоген основывает собственную общественно-политическую организацию, органом которой некоторое время была и газета «Братский листок», – это Всероссийский братский союз русского народа. Фактически это была организация, отколовшаяся от Общероссийского союза русского народа, шедшего по чисто политической, государственной линии, боровшегося за власть и умы светскими политическими методами. С ней был не согласен епископ Гермоген и вел с ней борьбу чисто политическими методами.

В чем же заключалась эта борьба? Прежде всего она была идейной. Епископ Гермоген и его многочисленные соратники, не только его помощники и священники, но и люди, принадлежавшие к разным общественным кругам, хотели сказать, что идея, которая витала тогда в обществе и реципиентами которой становились многие молодые люди, идея сопротивления всему во что бы то ни стало и  построения общества на началах социализма, коммунистических началах –  это идея ложная. С этой идеей Россия не может идти вперед, доказательству этого епископ Гермоген посвящал всю свою деятельность.

Из истории мы часто знаем, что занявшись деятельностью общественной и отчасти даже политической, деятель церковный часто может увлечься и уйти в дебри, которые выводят его из границ церковного служения. Но с епископом Гермогеном в результате так не произошло. Не произошло, наверное, потому, что все-таки для него преданность Богу и Церкви были на первом месте. В его деятельности были стороны, которые на самом деле подлежали очень серьезной критике.

В частности это фигура иеромонаха Илиодора и связь с Григорием Распутиным, которого епископ Гермоген первоначально поддерживал. В очень многих изданиях вы можете найти знаменитую фотографию – епископ Гермоген, иеромонах Илиодор и Григорий Распутин. Сняты они не просто так, а в память об их достаточно тесном общении. Есть и другая, менее известная фотография, где епископ Гермоген, Григорий Распутин и их общие почитательницы. Действительно, круг именно женщин, почитавших и старца Григория Распутина, и епископа Гермогена был достаточно широким. Это были женщины и из знатных кругов, и из простонародья, это были разные люди, способные увлечь людей. Епископ Гермоген, однозначно, мог сам увлечь людей.

Но в итоге примерно в 1911 году он окончательно расходится с Григорием Распутиным, становится его противником, узнавая, что есть черные стороны, которыми «славен» так называемый старец. Епископ Гермоген не боится заявить об этом и том, что Григорий Распутин приносит вред в том числе царской семье, приносит вред России. Он открыто заявляет об этом и в печати, и в начале 1912 года самому Распутину. В результате, после очень жесткого, серьезного разговора с епископом Гермогеном Гришка Распутин бежит на телеграф и отправляет телеграмму царице. После чего произошло так называемое дело епископа Гермогена, когда распоряжением императора Святейший Правительствующий Синод отправляет его на покой, а фактически в ссылку в Жировицкий монастырь. Он теряет свою кафедру, и это сопротивление распутинщине позволило епископу Гермогену сразу после Февральской революции 1917 года вернуться к активному архиерейскому служению. Потому что именно после революции Святейший Синод снова определяет его правящим архиереем, но уже не в Саратов, а в Сибирь, в Тобольск, на его будущую голгофу, где в 1918 году ему предстояло претерпеть мученическую кончину.

Надо отметить, что именно в 1917 году, когда во многих епархиях произошла так называемая церковная революция и прежние архиереи были смещены со своих кафедр решением епархиальных собраний, епископ Гермоген, славившийся как консерватор, ярый поклонник монархического строя, обретает кафедру. Более того, когда в Саратове, где он прослужил в течение многих лет, в начале XX века происходят выборы нового архиерея, он получает значительное число голосов, хотя к этому времени был уже назначен на Тобольскую кафедру. То есть спустя пять лет после его смещения с прежнего места служения он еще имел популярность, своих сторонников, и его почитали.

Конечно, в деятельности епископа Гермогена много различных аспектов, которые могут быть поучительными для нас в наше непростое время. Стоит обращаться и к его подлинным текстам, и, конечно, к тем сложным перипетиям его жизни, которые говорят о том, что епископ Гермоген (Долганов) был неординарной личностью и ярким деятелем Русской Церкви начала XX века.

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

В 1917 году в Русской Церкви было не только восстановлено патриаршество, но фактически начала формироваться система нового строя епархиального правления. Епархии в предыдущий синодальный период, естественно, управлялись  архиереями, но сам строй епархиального управления, наверное, можно назвать епископско-консисторским. И эта консисторская составляющая была огромной проблемой, с которой Русская Церковь в 17-м году и подошла к проведению Собора. И подошла не просто так.

Еще до открытия Собора целый ряд епархий пережил так называемую церковную революцию, когда клир, миряне, собравшись на внеочередные, как правило, епархиальные съезды, могли даже выразить недоверие и сместить с кафедры епархиального архиерея. А Синод, отчасти вдохновляемый так называемым революционным обер-прокурором Владимиром Николаевичем Львовым как правило такие ходатайства удовлетворял, и архиереи с кафедр действительно смещались. Но на смену этому должен был приходить какой-то новый порядок епархиального управления. Очевидно, что консистории как бюрократические учреждения, тем более ассоциируемые со старым строем, от которого очень многие люди хотели избавиться в революционном запале, уже не устраивали.

Действительно, на смену консисториям очень часто стали приходить епископские советы, епархиальные, церковно-епархиальные советы, их называли по-разному. Собор должен был упорядочить практику создания таких органов и собственно обозначить, как же теперь должна возглавляться епархия. Отчасти это наметил в своем проекте предсоборный совет летом 1917 года, но основная дискуссия по этому вопросу должна была развернуться на самом Соборе и в специально созданном на нем отделе о епархиальном управлении.

Такая дискуссия в отделе началась, и первое, что обсуждалось, годится ли проект, выработанный предсоборным советом, для дальнейшего использования. И многие члены Собора, и в первую очередь архиереи, пришли к выводу о том, что предсоборный совет наметил слишком радикальный проект, который во многих своих частях противоречит канонам. Вокруг этого начались споры, и в результате они свелись к дискуссии по основному вопросу – кто, собственно, управляет епархией, только епископ или еще епархиальные органы, которые создаются в каждой епархии?

Наметились две стороны: епископ Челябинский Серафим (Александров), который отстаивал необходимость введения соборного постановления о единоличной власти епископа, и профессор Александр Иванович Покровский, который выступал за максимальную соборность на епархиальном уровне. Проект предсоборного совета, действительно, очень сильно ограничивал власть епархиального епископа, низводя на один уровень с членами епархиального совета, который должен был избираться в каждой епархии, и дела в котором должны были решаться простым голосованием. То есть епископ уравнивался в своих правах и праве голоса по тому или иному вопросу с другими клириками и мирянами епархиального совета. Члены отдела епархиального управления начали указывать на то, что это вообще-то противоречит канонам Православной Церкви.

С точки зрения профессора Покровского, соборность на епархиальном уровне должна была выражаться именно в коллегиальности и равноправии епископа с избранными в совет клириками и мирянами. Это вызвало очень ожесточенные споры, которые обозначены и зафиксированы в протоколах отдела об епархиальном управлении. В результате не было выработано единого мнения.

На Восьмом заседании епархиального отдела 5 декабря 1917 года на голосование были поставлены три разные формулы построения епархиального управления. Было три подхода: два основных и один, можно сказать, побочный.

Первая формула, которая была выработана упомянуты мной епископом Серафимом (Александровым), при участии председателя отдела епископа Минского Георгия, закрепляла власть в епархии за епископом, который должен был управлять, как было сказано в формуле, при содействии клира и мирян.

В формуле профессора Александра Ивановича Покровского участие клира и мирян называлось непременным и соборным, а также были определены границы этого участия. В делах веры, священнодействия и пастырского душепопечения епископ, согласно формуле Покровского, может действовать единолично, а во всех остальных делах, административных, хозяйственных и судебных, клирики и миряне так же имели право решающего голоса.

Была еще третья формула, но все эти три формулы вызвали некоторое несогласие членов отдела, и выходом из него было создание согласительной комиссии, в которую вошли представители обеих формул. Комиссия проработала определенное время и в результате выработала собственную единую формулу, которую отдел и принял.

Из формулы меньшинства, которую представлял профессор Покровский, в формулу комиссии было перенесено положение о решающем голосе клириков и мирян в целом ряде вопросов. Правда, в новой формулировке оно приобрело такое решение, что без епископского согласия ни одно постановление органов епархиального управления не могло быть проведено в жизнь. А в случае несогласия преосвященный архипастырь должен был указать причину, по которой он отказывает остальным членам совета в проведении данного постановления в жизнь, и дело должно было уйти на вторичное рассмотрение. Если и в этом случае епископ и члены епархиального совета были не согласны между собой, дело должно было быть перенесено на решение высшей канонической инстанции, то есть либо церковного округа (в то время Собор намечал создание больших церковных кругов), либо Синода и патриарха, о чем тоже велась речь на Соборе.

После того как эта формула была принята особенно сложно в отделе об епархиальном управлении проходило обсуждение вопроса о замещении епископских кафедр и порядке выбора архиерея. Но в результате все равно сошлись на том, что должно быть избрание епархиального архиерея, а не назначение его высшей церковной властью.

По остальным положениям общего проекта об епархиальном управлении серьезные дискуссии вызывал лишь вопрос о монашестве архиерея. Причем было решено зафиксировать в докладе как минимум пострижение кандидата в рясофор, чего не было ранее в проекте предсоборного совета. Таким образом отдел в принципе допустил, что кандидат в епископа не проходит полного монашеского пострижения.

Также отдел принял решение по конструированию системы собственно органа управления, и была принята формула, вводившая однопалатное епархиальное управление в виде выборного епархиального совета.

Затем эти решения, естественно, подверглись обсуждению пленарным заседанием Собора, и в результате в феврале 1918 года Священный Собор выработал окончательную редакцию положения о епархиальном управлении, которая и стала в 1918 году проводиться в жизнь в епархиях Русской Церкви. Но, к сожалению, дальнейшие гонения привели к тому, что более-менее длительного периода жизни русских епархий по новому постановлению не случилось.

Но, как кажется, эти дискуссии в отделе о епархиальном управлении сохранили свою актуальность и по крайней мере могут быть сейчас для нас очень интересным и историческим, и церковно-общественным материалом.

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Священный Собор 1917–1918 годов в феврале–марте 1918 года принял новые положения о епархиальном управлении и таким образом в епархиях Русской Православной Церкви был организован новый строй управления епархией, новые органы управления на местах.

Время было очень трудное: время гражданской войны, начинающихся гонений на Церковь. Наверное, весьма важно посмотреть, как в епархиях Русской Церкви документ, принятый Собором, применялся в жизни, как менялись органы управления и что с ними в результате стало. Пока я не могу сделать общего обзора по всем епархиям Русской Церкви: это невозможно ввиду слабого исследования данного вопроса. Потому что наши коллеги, историки Русской Церкви, еще не уделили должного внимания судьбам епархиальных советов, хотя, на мой взгляд, тема рецепции соборных решений на местах весьма актуальна, тем более, сейчас, когда мы празднуем 100-лети Священного Собора – крупнейшего собора в истории Русской Церкви.

В качестве примера я возьму одну достаточно крупную епархию Среднего и Нижнего Поволжья – Саратовскую епархию, где весной 1918 года было получено решение Собора о том, что надлежит сформировать новые органы епархиального управления. В конце мая для их формирования был открыт епархиальный съезд и продолжался до середины июня 18-го года. Именно им были избраны члены епархиального совета: протоиерей Алексей Хитров, протоиерей Евгений Шкинев, священник Николай Докторов и два мирянина: Петр Львов и Евгений Ониров. Причем, надо сказать, что остальные были достаточно известными епархии пастырями, но и мирянин Львов был тоже известен всей епархии, поскольку много лет исполнял обязанности и был секретарем духовной консистории. В этом, конечно, была определенная преемственность старой духовной консистории и новых органов епархиального управления. Также по соборному определению избирались и кандидаты в члены епархиального совета, что тоже было сделано на епархиальном съезде.

В июле 1918 года епархиальный совет в Саратове приступил к исполнению своих обязанностей. После торжественного молебна в архиерейском храме, который возглавил епископ Вольский Герман, викарий епархии, работа началась. Совет заседал практически каждый день, у него были присутственные дни, но время было тяжелое, время начавшихся гонений на Церковь и прозаседать в нормальном, деловом режиме ему пришлось не так долго.

Дело в том, что в начале августа 18-го года священник одной из саратовских церквей Михаил Платонов произнес проповедь, посвященную гибели последнего российского императора, его расстрелу, информация о чем была опубликована даже в советских газетах. Эта проповедь обратила на себя внимание местных революционных властей, которые усмотрели в ней контрреволюцию и собрались организовать большой судебный процесс против сказавшего проповедь. Случилось так, что епархиальные власти: совет, епископ отказались моментально назначить нового настоятеля на место священника Михаила Платонова, арестованного через несколько дней после своей проповеди. Это дало повод революционным властям организовать процесс не просто против конкретного священника, выступившего с призывом помолиться об упокоении души убитого бывшего государя, но и привлечь к революционной ответственности весь состав епархиального совета, не назначившего нового настоятеля в храм и таким образом, как они хотели представить это народу, содействовавшего контрреволюции. Естественно, здесь не надо говорить, что это яркий пример прямого вмешательства большевистской власти, якобы отделившей Церковь от государства, во внутрицерковные дела.

Вскоре, развивая это дело, мы видим арестованным практически полный состав Саратовского совета. Не буду рассказывать сейчас о ходе самого дела, которое дважды рассматривалось в революционном трибунале: в начале октября 1918 года и в январе 1919 года. После первого рассмотрения часть членов епархиального совета была выпущена на свободу, и они смогли приступить к своей работе.

Из следственного дела духовенства, которое мне довелось издать несколько лет назад, видно, как работал епархиальный совет. Во-первых, сам архиерей, который, естественно, по положению Собора, должен был заниматься делами епархиального совета, бывал и председательствовал в нем два раза в неделю: по понедельникам и четвергам. В его отсутствие председательствовал старший из члена совета клириков, и в это время решались все дела, связанные с назначениями на священнические места, переводами священников и прочие дела по епархиальному управлению.

Очень многие участники показательного процесса против духовенства и членов епархиального совета отмечали то, что епархиальный совет, несмотря на то, что был построен на новых принципах, введенных Собором, был очень тесно связан с прежней консисторией. Действительно, часть канцелярских сотрудников перешла от консистории. Но все-таки говорилось и о том, что епархиальный совет внес некое обновление в реальную церковную жизнь, повседневную церковность. А вот церковную констисторию большинство из свидетелей критиковали очень резко. Один из них говорил даже о консистории как о «пилатовой конторе». И все говорили, что про консисторию сказать ничего хорошего не приходится. Члены епархиального совета, естественно, старались преодолеть этот стереотип отношения к консистории, выработать новый порядок работы, но, повторю, что сделать это в условиях арестов и преследований было чрезвычайно сложно.

Тем не менее епархиальный совет продолжал работать в обычном режиме даже в 1919 году.  Например, к концу января этого года канцелярия Саратовского епархиального совета пронумеровала более 1500 исходящих документов, а в конце августа это число приблизилось к 7000. Это было сопоставимо с уровнем работы дореволюционной консистории, несмотря на то, что в это время шла гражданская война, во многих храмах фактически не было сбора средств на епархиальные нужды и жилось очень трудно. Тем не менее епархиальный совет работал.

К сожалению, уже в следующем 1920 году епархиальным советам пришлось фактически прекратить свою работу. Дело в том, что народный комиссариат юстиции выпускает специальное постановление о том, что прежние консистории, известные теперь, как писалось в циркулярном письме, под именем епархиальных советов, подлежат безусловной ликвидации. Циркуляр наркомюста так и назывался: «О прекращении деятельности бывших консисторий, ныне переименованных в епархиальные советы, действующих вопреки декрету об отделении Церкви от государства». Можно сказать, что большевики в своей антицерковной деятельности немного недосмотрели, и получилось, что практически два года после соборного постановления легальные епархиальные советы действовали по всей территории страны. В 20-м году после этого постановления многим из них уже пришлось либо переформатироваться в епископские канцелярии, либо полностью закрыться.

Несмотря на то что эта история епархиальных советов, действовавших по постановлению Собора, была такой короткой, думаю, что в ней много поучительного. И она еще подлежит своему рассмотрению во всей совокупности епархий Русской Православной Церкви, для того чтобы мы видели, какие формы епархиального правления история показывает нам как наиболее действенные и даже такие, при которых в условиях гонений удается выживать и выполнять ту благую весть, которую всегда призвана выполнять Церковь.

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Сейчас, в год столетия Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов, особенно актуально обращение к его наследию. А чтобы это сделать, необходимо иметь это наследие у себя в руках, либо в печатном, либо в электронном виде. Надо сказать, что документы, созданные этим, наверное, самым великим за всю историю Русской Церкви Собором: и по его продолжительности, и по численности членов, стали публиковаться еще в период проведения. Соборный совет – орган, являвшийся фактически президиумом Собора, заявил о необходимости публикации всех деяний Собора практически в момент начала его работы. И эта работа тогда же и началась.

В 1918 году Соборный совет выпускает первые сборники «Деяний Собора», а еще раньше они начали выходить в «Церковных ведомостях» и «Всероссийском церковно-общественном вестнике», официальной газете, выходившей в 1917 году в Русской Церкви. Однако, к сожалению, эпоха гонений и обстановка гражданской войны не содействовала широкому распространению соборных изданий. В архиве Собора мы видим даже много писем с мест, в которых пишут: «Собор работает, но мы очень знаем о том, что он наработал. Очень мало знаем о результатах трудов Собора». Это был голос современников Собора. Что же было потом?

К сожалению, в значительной степени даже изданные экземпляры «Деяний Собора» были уничтожены в последующий период. Если сейчас вы где-то и найдете подлинные издания «Деяний Собора», то это будет большая библиографическая антикварная редкость. Не стоит уже говорить о том, что сам Собор и Соборный совет не успели опубликовать все материалы его работы. Из «Деяний» была опубликована только часть, фактически меньше половины. Протоколы целиком не публиковались вовсе. А материалы отделов и комиссий Собора, где собственно и происходила вся самая жаркая, напряженная работа умов и экспертов (которые были и членами Собора, и привлекались для работы в его отделах) вообще не попали на публикацию и в общественное поле в тот период.

Десятилетия гонений на Церковь вообще закрыли возможность для публикаций и распространения соборных трудов. И ситуация изменилась только в начале 90-х годов, когда лучшими умами нашей Церкви была осознана необходимость как можно скорее опубликовать и ознакомить церковную общественность с теми трудами, которые были наработаны Собором.

Только что возродившийся Новоспасский ставропигиальный мужской монастырь, по благословению Святейшего Патриарха Московского Алексия II, начал факсимильную републикацию трудов Собора. Огромную роль в тот период в этом сыграл архимандрит Иннокентий (Просвирнин), яркий деятель церковной науки и церковного просвещения рубежа 80-х и 90-х годов. И после него при владыке наместнике Алексии в Новоспасском монастыре началась эта работа, которую мы сегодня можем назвать многополезной и ценной, потому что благодаря ей во многих епархиях, приходах, образовательных учреждениях хотя бы в каком-то виде стали известны постановления Собора.

Но к нашему времени стала ощущаться необходимость полного издания документов Собора. И вот несколько лет назад в том же Новоспасском монастыре, уже при наместнике епископе Савве, по благословению Святейшего Патриарха Кирилла, началась работа по изучению всего Соборного наследия.

Надо отметить, что Соборный архив сохранился практически целиком. Нам известно только о порядке 10–12 единиц хранения Соборного архива, которые были утрачены. Причем утрачены каким-то загадочным путем в 20-е годы, несмотря на то, что в 1921 году один из членов Собора Степан Григорьевич Рункевич свез весь Соборный архив из епархиального дома в Лиховом переулке (где и проходил Собор) в Государственный архив. Соборный архив был принят на хранение в Государственном архиве. С 21-го по 30-й год эти 10–12 единиц хранения, в том числе, например, очень ценные для нашего времени протоколы заседаний Библейского отдела были утрачены. Но, тем не менее, более 95% Соборного архива сохранились в целостности, и на базе этого в 2011–2012 году мы начали публикацию документов Священного Собора.

Совершенно четко можно сказать, что при изучении первой публикации многих из документов Собора вскрылись совершенно невиданные до того высоты церковной канонической исторической мысли, которых достигали члены Собора. Но, с другой стороны, вскрылись и чисто человеческие отношения членов Собора, их достаточно простой и искренний подход к делу. Действительно, по документам мы видим, что благодать Святого Духа собрала их и переваривала совершенно разные точки зрения, разные мышления, разные подходы, разные практики в Собороной палате и кабинетах, где заседали отделы Собора.

Наверное, самая большая ценность документов Собора в том, что они задают уровень любой церковной дискуссии. Для того чтобы научиться правильно говорить, правильно ставить вопросы, правильно отвечать на них и правильно отвечать своим оппонентам, наверное, надо обращаться к этим документам. Но они имеют и чисто практический характер, потому что, с одной стороны, многие сферы церковной жизни, регулирование которых было предложено Собором тогда, сто лет назад, до сих пор специально не урегулированы, и, таким образом, документы Собора в полном виде могут быть для нас руководством к действию.

Конечно, они являются еще и культурным достоянием, потому что именно в тех условиях, той обстановке лучшие люди Русской Церкви, которых избрали епархии, учреждения Русской Церкви, действовали именно так. Они показывали способ действия христианина, церковного человека в очень непростых условиях революции и начинавшейся гражданской войны. Учитывая то, что более 50 членов Собора ныне канонизированы и прославлены Русской Православной Церковью в лике святых, мы можем обращаться к документам Собора и как к историческому и как к духовному наследию, элементы которого могут нас сегодня учить, а слова из которого становиться для нас отправными пунктами, чтобы поступать так или иначе.

Конечно, я должен сказать, что сейчас документы представляются в серьезном академическом виде со вступительными статьями, комментариями, но все более частое прочтение этих документов приводит к тому, что наследие Собора становится нам все известнее, как и его люди. В том числе в большом томе с биографиями членами Собора, который должен выйти в свет, мы прочтем о судьбах более чем пятисот людей, искренне служивших Русской Церкви, многие из которых положили за нее свои жизни. Я думаю, что в наш юбилейный период и после него документы Собора и судьбы его членов являются своеобразным учебником. Очень надеюсь, что все вместе мы будем читать его, и от этого наша жизнь станет более фундированной на христианских, истинных евангельских началах.