История

Журнал «Фома» представляет: «Академия «Фомы». Новая площадка, где Вас ждут видеолекции по психологии и педагогике, истории Церкви и истории России, археологии и библеистике, современному русскому языку и литературе от ведущих преподавателей и экспертов.

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Среди членов Великого Московского Собора 1917–1918 годов очень много неординарных людей и можно сказать, что часто таких людей ищут среди большого количества мирян, из которых в значительной степени и состоял Собор 1917–1918 годов. Надо сказать, что и архиереи, которые по должности участвовали в Соборе, в своей громадной массе тоже были совершенно неординарными, интересными и очень важными для церковной истории людьми.

Сейчас мне хочется сказать об одном из членов Собора епископе Саратовском и Царицынском Досифее (Протопопове). Передо мной лежит подлинная открытка, посланная в 1911 году из города Вольска, где в то время служил викарным архиереем начинающий епископ Досифей (Протопопов), некой Людмиле Рафаиловне. Он так и обращается: «Глубокоуважаемая Людмила Рафаиловна», поздравляет ее и ее мужа с Пасхой Христовой и рассказывает, что ему было очень трудно отдохнуть на Страстной седмице, потому что были постоянные службы, вызовы для служения в Саратове и т.д. Казалось бы, простой эпизод из жизни провинциального архиерея, служившего даже не правящим, а викарным архиереем.

Отталкиваясь от этого небольшого письма, мне бы хотелось сказать несколько слов об ее авторе – епископе Досифее. Наверное, он не принадлежит в Соборе к числу тех, о ком говорят чаще всего, тех, кто пострадал от безбожной власти, был гоним, расстрелян или погиб в лагере. Нет, его судьба была немного другой. Сначала достаточно стандартная карьера дореволюционного архиерея. Он пришел в епископат из вдовых священников, отслужил некоторое время ректором Смоленской духовной семинарии на своей родине (он родился в Смоленской губернии). И епископом Гермогеном (Долгановым), другим членом Собора, о котором я уже рассказывал, был приглашен для служения на викарной Вольской кафедре в Поволжье. Там он служил тихо, мирно и практически незаметно.

Когда в 1917 году революционная стихия в ходе так называемой церковной революции снесла по всей России очень многих архиереев, в том числе и Саратовского епископа Палладия (Добронравова), епископ Досифей, до этого ничем ярко в общественном отношении себя не зарекомендовавший, становится совершенно очевидным и непосредственным кандидатом для выбора епархиального архиерея в огромной Саратовской епархии. Собственно, накануне проведения Собора в августе 1917 года он был избран и затем утвержден Синодом епархиальным архиереем.

Абсолютно спокойно он участвовал в Соборе 1917–1918 годов, без ярких выступлений, без каких-либо серьезных и значимых шагов, то есть был таким спокойным участником. И мне кажется, в этом спокойствии, в его дальнейшем смирении и заключается весь его подвиг.

В 1919 году его епархия оказывается фактически разгромленной: его викарий был расстрелян, члены епархиального совета сидели в тюрьме. Нормальной деятельности органов епархиального управления уже вообще не было. Он самый подвергается кратковременному аресту, затем его выпускают, и наконец в 1920 году вызывают для присутствия в Святейшем Синоде при патриархе Тихоне. Он отказывается, ссылаясь на то, что имеются трудности в епархии и ему необходимо быть с паствой.

Наконец, в 1922 году знаменитое преследование Церкви в связи с изъятием церковных ценностей. Напомню, что их изъятие большевики начали проводит под предлогом колоссального голода, прежде всего в Поволжье, а у епископа Досифея как раз Поволжская епархия, где тоже голодали. Не только в Самарской епархии голодали десятки тысяч людей, но и в соседней Саратовской, где голод, хотя и был несколько меньше, но тоже ощущался очень серьезно, и голодающим действительно была нужна помощь. Что удивительно, епископ Досифей до всяких мер советской власти – так называемой помощи голодающим начинает помогать, организуя приходы. Естественно, советской власти как гонителям это было не нужно. Среди прочих епископов и священников нашей Русской Церкви в 1922 году он становится одним из наиболее жестоко гонимых. И в Саратове начинается процесс и судебное дело против епископа Досифея. В результате этого процесса он был сослан на пять лет в лагеря, потом досрочно освобожден. Но весь этот исповеднический путь он нес с огромным достоинством.

Затем епископ Досифей вернулся в свой кафедральный город, куда к тому времени уже назначались другие правящие епископы в связи с тем, что он находился в ссылке и лагерях. Но к 30-м годам Русская Церковь фактически вообще не могла осуществлять епархиальное управление, управлять приходами. Мало какой архиерей был в состоянии делать это в связи с постоянными гонениями, нарушенной общей системой церковного управления.

Епископ Досифей – тихий, скромный, смиренный – остается в своем епархиальном городе, рядом со своей паствой. Есть предание, что последние годы своей жизни он живет при своем кафедральном соборе, как нищий просит милостыню на паперти. Перед нам вот такой тихий подвиг члена Собора, правящего архиерея одного из крупнейший епархий.

Думаю, что эта биография, этот жизненный путь наталкивает нас на то, что в разности, непохожести судеб членов Священного Собора 1917–1918 годов и заключается то богатство, которое мы можем сегодня черпать из их биографии, их жизненных путей. Каждый по-своему, каждый так, как мог, оставался верным Христу, верным Церкви и тем идеалам, которые тогда, в революционном 17-м и 18-м годах, сформулировал Священный Собор Православной Российской Церкви.

 

 

Василий Цветков, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

 

Начать, наверное, нужно с того, что само по себе определение Белого движения сложилось не сразу, все бойцы: офицеры, солдаты, чиновники, представители различных социальных групп и сословий России, которые участвовали в движении против большевиков, как правило, во время Гражданской войны белыми себя не называли. Этот термин появился позднее, уже в эмиграции, и совершенно понятно, почему. Потому что здесь надо было обозначить себя, свою позицию по отношению к тому, что происходит в Советской и красной России и по отношению к тому, что происходит вокруг них в зарубежье.

На период Гражданской войны, время которой обычно определяется с 1917 по 1922 годы, преобладало наименование не Белое движение, а борьба с большевизмом. И противники советской власти и большевизма определяли себя как носителей российской государственной власти, поэтому и термины здесь были либо всероссийские, либо региональные. Самый показательный, на мой взгляд, пример – это «Российское правительство адмирала Колчака». Поскольку Колчак считался верховным правителем, то, естественно, статус «российский» здесь был важен. Региональный момент присутствовал, например, в названии «Правительство юга России» генерала Врангеля, существовавшее в Крыму в 1920 году. Здесь четко обозначена территория – юг России. Или «Временное приамурское правительство» 1921-1922 годов – тоже краевой статус. Казачье правительство – казачьи области естественно сохраняли свое наименование.

Почему это важно иметь в виду? Потому что Белое движение позиционировало себя как движение, которое представляет историческую правовую  Россию, ту, которая единственно является законной и прямой наследницей Российской империи и существовала до февраля 1917 года. Конечно, здесь не определялся термин именно политической принадлежности как форма государственного устройства или форма правления. И это тоже понятно почему. Потому что одним из важнейших пунктов программы Белого движения  было представление о созыве учредительного, или национального, собрания. И когда соберется это национальное собрание, которое к концу Белого движения начали называть земским собором, оно-то и решит, какой будет форма государственного устройства.

Трудно было определить территорию, которую контролировала, например, армия Колчака или Деникина, как, например, какая-нибудь Южно-русская республика или, наоборот, Южно-русская империя. Говорили «Российское государство», не определяя при этом форму государственного правления.

Такие принципиально важные моменты, как правило, уходят из внимания и не всегда даже в школьных учебниках по истории можно найти это определение. Чаще употребляется словосочетание «Единая, великая, неделимая Россия». Это словосочетание, конечно, присутствовало и очень часто фигурировало на плакатах Белого движения, но это определение прежде всего плакатное, программное, может быть, ярко призывное, но не правовое, не юридическое. А в юридическом, правовом отношении, конечно, нужно определять Белое движение именно с этой точки зрения. Опять же отмечу, что речь у нас идет о Белом движении в период Гражданской войны. Правда употреблялись словосочетания Белая гвардия, Белая армия в поэзии, публицистике, часто в каких-то выступлениях лидеров, но формально существовало совершенно четкое понятие «Российское государство», «Российское правительство», «Временное Российское правительство» или какое-то краевой, региональный статус, который здесь тоже был важен и необходим.

В то же время в Советской России противников советской власти как раз называли белыми. Потому что считали, что белые – это те, кто выступают как продолжатели идеи не больше и не меньше французских роялистов периода Французской революции. Те были белыми, так как воевали под белыми знаменами с изображением белой лилии как символа династии Бурбонов. И теперь и в России их идейные потомки имеют право называться «белыми». Но еще раз отмечу, что это термин, который в советской прессе имел уничижительное значение. Потому что, естественно, что о возрождении самодержавия и царской власти в красных газетах ни в коем случае не писали. Надо было подчеркнуть ущербность, реакционность, устремленность в прошлое тех, кто так сражается с советской властью.

Довольно интересно определение Белого движения как движения, состоявшего исключительно из людей прошлого. То есть это было дворянство, помещики, буржуи, буржуазия, недобитое кулачье, может быть, еще обманутые, как говорили в советское время, крестьяне и казаки, которые оказались там не потому, что верили в Белое дело, а потому что обманулись в своих ожиданиях. На самом деле, история как раз свидетельствует о том, что социальный состав антибольшевистских белых сил включал в себя представителей всех сословий Российской империи. Если исходить просто из численности дворянского сословия, того процентного отношения, которое оно имело ко всему населению Российской империи, то такой мощной, масштабной войны просто не получилось бы. Потому что максимум 10-15 процентов населения – это вместе с «буржуями»-капиталистами  – не в состоянии противостоять, вести какую бы то ни было борьбу с советской властью на протяжении почти пяти лет.

Мы тоже должны определить основные характерные признаки Белого движения. Первое – это общероссийский характер; второе – приоритет военной власти над гражданской; третье – общность политических программ, основных политических установок по вопросам аграрным, национальным, по вопросам внутри– и внешнеполитическим; четвертое – признание всероссийского центра, всероссийской власти в лице адмирала Колчака или его преемников и затем уже, на последнем этапе Белого движения его региональных лидеров. И очень характерный пятый признак, который отличает практически все Белые правительства без исключения – это государственная символика и атрибутика, которая признавалась белыми: национальный флаг – триколор: бело-сине-красный, двуглавый орел, правда, еще без монархических или каких бы то ни было еще символов государственной власти, двуглавый орел именно как символ России, Российского государства; и гимны – как неформальный гимн «Боже, царя, храни», а формальным гимном был  «Коль славен наш Господь в Сионе», утвержденный специальным постановлением Российского правительства адмирала Колчака в 1918 году. Такие интересные черты, признаки, которые нужно учитывать, когда мы говорим об определении понятия «Белое дело», «Белое движение», именно в период Гражданской войны в России. В русском зарубежье Белое движение было уже иным.

 

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Говоря о границах научного познания, можно различать границы внутренние и внешние. Внешние границы науки, в общем, понятны: наука все время развивается, захватываются все новые и новые сферы, и в этом смысле у нее есть границы, которые раздвигаются. В принципе, это раздвижение бесконечно: что могло бы не быть предметом науки, как кажется.

Кроме того, у науки еще есть внутренние границы – границы, связанные с самим научным методом. Они более принципиальны и в этом смысле накладывают ограничения и на то, чем наука может заниматься, что она может осмыслять своим методом, а что нет. Сегодня этот вопрос становится очень актуальным, потому что мы уже находимся на таком этапе развития цивилизации, когда наука, по существу, создала целый искусственный мир, во всяком случае, городской. Мир, в котором мы с вами существуем, есть мир искусный, по существу созданный наукой и научными технологиями. В связи с этим возникают всякого рода проблемы: экологические, связанные со здоровьем, болезнями, которых раньше человек не знал.

Поэтому вопрос о том, до какой степени универсален научный метод, – это вопрос очень серьезный. Поэтому мы ставим вопрос о внутренних границах науки. Очень интересно, что этот вопрос возникал и на заре той науки, которая непрерывно существует до сегодняшнего дня. А эта наука возникла в XVII веке, ее основными пионерами были такие ученые, как: Галилей, Декарт, Ньютон, Лейбниц. Очень важно, что многие из них были одновременно и философами, поэтому не просто закладывали основания науки, получая какие-то научные положения, но и фундировали науку в смысле ее философских оснований, понимания того, что есть очевидное, что есть доказательство и что есть гарантия достоверности этой науки, – все это была работа этих, как иногда говорят, гигантов, создавших науку Нового времени.

Вместе с осознанием философского базиса научного исследования они создавали в частности и границы научного метода. Здесь очень интересна позиция такого философа, можно даже сказать, пропагандиста этой новой науки, как Джон Локк. Он был одним из создателей Лондонского королевского общества – одного из первых объединение, академий, ученых, существующего и до сегодняшнего дня. Джон Локк очень интересно писал о научном методе, выделяя номинальную сущность и реальную сущность вещей. Номинальная сущность вещей – это то, с чем, собственно, оперирует наука. Что есть, например, номинальная сущность золота, как пишет Локк? Это его определенный цвет, удельный вес, температура плавления и т.д., то есть те параметры, с которыми оперирует наука. А что есть реальная сущность золота? Это тот икс, который все время выступает как объект исследования для науки, которые мы всегда знаем лишь отчасти. И, конечно, остается таинственным то, как мы вообще опознаем эту реальную сущность, почему мы называем одно золотом, а другое – свинцом и так далее. Конечно, этот вопрос уже выходит за рамки науки, по существу это уже вопрос философии.

Наука оперирует с совокупностью как бы поверхностных свойств вещей. Но Локк очень определенно говорил, что эту реальную сущность вещей мы никогда и не узнаем, поскольку наука есть предприятие бесконечно развивающееся. Например, она открывает определенные элементарные частицы, из которых сложена материя. Но эти элементарные частицы по самому своему названию претендовали быть элементами, то есть самыми началами, из которых все должна была быть сложена вся материя. Но оказалось, что они далеко не элементарны, но тоже разлагаются на другие частицы, и процесс этого познания бесконечен. Локк еще тогда, до всякой атомной физики, формулировал, что познание в этом смысле бесконечно и реальную сущность вещей мы никогда не узнаем. То есть в науке мы всегда оперируем как бы с поверхностью сущего.

Парадокс заключается в том, что оперируя с поверхностью сущего, зная только поверхность, мы претендуем это сущее перестраивать – это то, что мы делаем в наших технологиях. Поэтому нет ничего удивительного в том, что здесь возникают всякого рода проблемы – экологические, физиологические, психические и так далее. Сегодня мы, например познав определенные законы рассудка и умея выполнять определенное моделирование его действий, мы построили информационную технику, которая намного сильнее человеческого рассудка по объему памяти, скорости обработки. Но дело в том, что, имея только это как бы поверхностное свойство человеческого разума – рассудок, мы претендуем через информационную технику выразить всё. Мы говорим о создании искусственного интеллекта, как будто человеческий разум полностью выражается через рассудок, ибо в информационной технике ничего, кроме рассудка, нет: нули, единицы и только, грубо говоря, арифметические операции с ними. Поэтому это есть внутренняя граница науки, которую отмечал уже один из основателей науки.

В XX веке, в связи с возникшим кризисом, научным и уже цивилизационном, прямо с этим связанном, возникла очень сильная традиция критики науки. В частности очень большой немецкий философ XX века Мартин Хайдеггер тоже посвятил этому немало страниц. И он как раз говорил, что наука не познает, она только калькулирует. Потому что в науке мы стремимся все изучаемое нами сущее сразу описать в рамках некой предзаданной парадигмы, в пределах как бы некоторой рамки – рассчитать его и представить, по выражению Хайдеггера, как некий постав (гиштель). Представить все сущее как нечто, что может быть рассчитано, воспроизведено и доступно человеческому использованию. Но это уже есть некоторые специальные очки, через которые мы смотрим на природу. Очки этой предвзятой метафизической парадигмы, в рамках которой мы все это решаем. Человек сам заключает себя в своеобразную клетку метафизической парадигмы. Если он не рефлектирует о методе науки, то не замечает, что, на самом деле, у этого подхода есть свои границы.

 

Алексей Филиппов, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

 

Миф первый: советское образование было лучшим в мире. Когда мы говорим о советском образовании, мы представляем нечто монолитное, статичное, неизменное на всем своем протяжении. На самом деле – это было не так. Советское образование, как любая социальная система, конечно же менялось, подвергалось определенной динамике, то есть менялась логика этого образования, изменялись цели и задачи, которые перед ним стояли. И когда мы вообще говорим слово «лучшее», оно очень нагружено эмоциональной оценкой. Что значит «лучшее», по сравнению с чем лучшее, где критерии, где оценки, почему мы так считаем?

На самом деле, если мы берем советское образование с начала 1920-х годов, когда собственно говоря большевики окончательно приходят к власти и до распада Советского союза, мы видим, что оно существенным образом менялось. Например, в 1920-е годы для советского образования главной задачей была ликвидация безграмотности. Большая часть населения – это почти 80% и не только среди крестьянского населения, но и некоторые люди в городах, практически не умели, или совсем не умели читать и писать. Соответственно нужно было их этому научить. Создавались специальные школы для взрослых граждан от 16 до 50 лет, создавались специальные курсы для подрастающих поколений и там была вполне понятная задача – ликвидация безграмотности.

Если мы берем более позднюю эпоху 1930-1940-е годы, то там разумеется самая главная задача была – создавать кадры для ускоренной натурализации, подготовить конкретные технические кадры, которые будут обеспечивать форсированную модернизацию промышленности. И эта задача тоже понятна. Соответствующим образом были построены школьные курсы, соответствующим образом были построены техникумы, училища и так далее. И с этой задачей тоже советское образование справилось, курсы были подготовлены и как мы с вами знаем, сталинская индустриализация была в кратчайшие сроки проведена.

Если мы берем послевоенную эпоху 1950-1960-е годы, то здесь самая главная задача для советского образования – обеспечить опять же научно-техническими кадрами для большого рывка в космосе, в военно-промышленной сфере и опять же с этой задачей советское образование справилось, мы с вами помним слова Джона Кеннеди о том, что космическую гонку мы проиграли русским за школьной партой. То есть с теми задачами, которые стояли перед советским образованием, оно в принципе справлялось. Но мы с вами уже видим, что оно было неоднородным и эти задачи менялись.

Однако, мы говорим преимущественно о физико-математическом образовании, то есть советское образование было направлено на конкретные магистральные задачи. Все остальные сферы, а в первую очередь сфера гуманитарная, соответственно находились в совершенно ином состоянии, фактически отсутствовали иностранные языки, а в том уровне, на которым они преподавались, тем людям, которым посчастливилось вырваться за границу, констатировали, что их мало кто понимает. Более того, само гуманитарное знание было зашорено идеологическими клише. И в общем, и целом эта сфера законсервировалась и ее развитие было поставлено под большой вопрос.

Почему же в основном была ориентация на математику, физику и точные науки? Здесь были и объективные, и субъективные причины. Объективные причины состояли в том, что необходимо было готовить кадры, как я уже сказал, для ВПК, нужны были инженеры, инженеры, квалифицированные в первую очередь. Не просто человек, который бы умел бы работать за станком, а человек, который понимал бы, как это все работает. А субъективные причины заключались в том, что постольку поскольку гуманитарная сфера была полностью идеологизирована и пространства для научной мысли, как таковой в гуманитарной сфере развернуться было негде, все было под запретом. Поэтому тот человек, который хотел относительно свободно заниматься именно наукой, мог себе позволить такое сделать в сфере математики, в сфере физики – в сфере точных наук. И характерно, что будущие философы логики вышли в основном из советских математических школ. А если мы берем гуманитарную сферу, классический пример с нашим философом Алексеем Федоровичем Лосевым, которому запретили заниматься философией, и он под видом философии занимался эстетикой, хотя практически занимался тем же самым.

Для точных наук, физико-математических советское образование действительно было очень хорошим. Но дело в том, что, когда в 1943 году советские войска начали теснить немцев к границам советского союза и освобождались новые города и веси, вставал вопрос о том, кто будет это все восстанавливать. Разумеется, выбор был сделан в пользу старшеклассников и будущих студентов технических ПТУ. Но оказалось, что уровень грамотности этих людей на нижайшем уровне, они не могут поступить даже в техникум на первый курс, настолько был низкий уровень образования.

В дальнейшем стало происходить постепенное повышение образовательного уровня. Сначала обязательная семилетка, потом с 1958 года восьмилетка, с 1964 года десятилетка и с 1984 года одиннадцатилетка. К чему это приводило – это приводило к тому, что те двоечники, которые раньше могли уйти на работу, или скажем, на фабрику, или на фабричное училище, там получить некое образование, не отрываясь от практики и стать хорошим рабочим, или просто могли уйти сразу работать, не повышая свой образовательный уровень, теперь вынужденно остались в школе. И те, кого не смогли сплавить в ПТУ, вынуждены были держаться в школе и учителям нужно было что-то с этим делать. Более того, поскольку это все делалось стихийно и наш образовательный уровень повышался быстро, то есть вчерашним днем, очень большое количество учителей не успевали освоить этот повышенный уровень, то есть пройти курсы повышения квалификации, понять, что от них требуется.

И поэтому получалась очень некрасивая ситуация – то, что мы называем выбраковкой, когда большая часть учеников не могло поступить никуда и формализация образования, когда учитель делал вид, что он учит, дети делали вид, что они учатся, чтобы дотянуть до конца школы, нарисовать тройки и выпустить их с миром в большую жизнь. И получилась ситуация сегрегации, когда ВУЗы в среднем в 1960-1970-е годы в ВУЗы поступало 20-30% выпускников школы. Оставшиеся 70-80% выбраковывались, они никуда не поступали, они шли на производство, но те 20%, которые поступали, получали хорошее академическое образование в школе, они могли это получать и хотели. Они потом получали очень хорошее образование в ВУЗах и потом сделали славу советской науке, в первую очередь фундаментальной физико-математической науке. Они потом будут запускать ракеты в космос и так далее. Но оставшиеся 80% остались за бортом и их во внимание не принимают, а уровень грамотности среди них был очень низок. То есть они умели читать, писать, считать и в общем, после этого сразу шли на производство.

Советские школьники в массе обладали достаточно неплохим набором отрывочных знаний по предметам, но, во-первых, они не умели применять эти знания в жизни, во-вторых, они не представляли, как можно перенести знания из одной предметной области в другую. Классический пример с математикой и физикой – любой учитель физики знал, что, если физика западает, скорее всего надо искать проблемы в математике. Но это было более проблематично для других предметов, например, химия и биология, или история и литература. И самое главное, когда говорят про лучшую образовательную систему в Советском союзе, забывают о том, что эту систему практически никто не копировал. Мы сейчас знаем лучшие образовательные системы в мире – в Финляндии, в Сингапуре, туда стремятся люди со всего мира. Эта система востребована, ее покупают за большие деньги. Советскую систему никто не покупал и даже бесплатно по большому счету никому она не была нужна. Диплом выпускника советского ВУЗа среднестатистического нигде в Европе и в мире не котировался. Я сейчас не говорю про те светлые умы, которые уезжали за границу и получали потом хорошие деньги, в первую очередь – это опять же физики и математики, кто-то даже мог стать Нобелевским лауреатом. Но вопрос, сколько сама система образования вложила в этих людей, насколько это от системы и насколько это результат от них самих, от этих выдающихся людей.

Ну и мы все с вами прекрасно помним, что в 1990-е годы, как только советская система рухнула, огромное количество людей, тех самых школьников и школьниц вчерашних, например, заряжали воду перед телевизором, или участвовали в разных финансовых пирамидах вроде МММ, хотя чисто математическим путем можно было подсчитать, что это все обман. И даже те же самые кандидаты наук, доктора наук, которые имели хорошее образование и могли также с легкостью впасть в эту крайность и стать членом, или акционером этой компании лохотрона под названием МММ, потому что их академические знания не применялись в конкретных жизненных областях.

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Большинство наших современников, которые знают о Поместном Соборе 1917–1918 годов, сразу говорят о том, что этот тот Собор, который восстановил в Русской Церкви патриаршество и после двухсотлетнего перерыва избрал патриархом святителя, митрополита Московского Тихона. Это действительно так, но мне бы хотелось внести в эту общепринятую формулировку некоторое дополнение.

Я бы хотел сказать, что Собор 1917–1918 годов – это не только Собор, восстановивший патриаршество, это великий Собор, который попытался, и во многом преуспел в этом, урегулировать все сферы жизни Русской Церкви, все сферы жизни русского церковного общества. И, наверное, избрание патриарха было главным деянием только первой сессии Собора, продолжавшейся с августа по начало декабря 1917 года.

Кроме того, даже в эту первую сессию Собор много чего успел. Если не принимать во внимание различные организационные вопросы, малозначимые в исторической перспективе, такие, как: чтение приветствий или устройство работы самого Собора, можно сказать о том, что Собор четко и исторически и богословски уверенно сформулировал принципы правового положения Церкви в государстве. Было много различных нюансов и граней, которые Собор не хотел переходить в ту или иную сторону, не желая склонять чашу весов либо на сторону полной независимости Церкви, либо на сторону подчинения Церкви государству. И здесь Собор фактически выработал модель не византийской симфонии, а современного союза Церкви и государства, действительно правового положения Церкви, но в правовом государстве. Наверное, главным заблуждением членов Собора в этой сфере было то, что соборяне рассчитывали на то, что в итоге Россия станет правовым государством, где закон будет стоять на первом месте и определять основные общественные течения. Но эта надежда, конечно, относится только к первой сессии Собора, потому что затем – с приходом к власти большевиков и развертыванием их антирелигиозной политики – эта надежда активно рушилась и сам отдел о правовом положении Церкви в государстве фактически прекратил действовать во вторую и третью сессии.

Но во вторую и третью сессии было сделано очень много полезного в рамках внутреннего устройства Церкви. Не буду останавливаться на таких достаточно известных сюжетах, как реформа епархиального управления, тем более что мы уже говорили об этом отдельно, реформа прихода. Но такая, казалось бы, редкая сфера церковного регулирования, как церковное хозяйство. Собор провел колоссальную работу по определению принципов функционирования хозяйства Церкви, начиная от приходов и заканчивая высшим церковным управлением. Может быть, сейчас об этом знают немногие, но именно на Соборе возникла идея создания церковного банка, который должен был действовать на всей канонической территории Православной Российской Церкви. С таким предложением выступили некоторые члены Собора, и отдел о церковном и имущественном хозяйстве подробно рассматривал данный вопрос, результатом чего стала выработка положения о церковном банке.

Церковный банк, по мысли членов Собора, должен был быть учрежден в виде акционерного общества и функционировать при высшем церковном управлении. Собственно, Церковь должна была быть главным учредителем и акционером этого банка. Как было записано в самом первом положении о банке: церковный банк имеет целью финансирование церковных предприятий, учреждений и отдельных лиц, нуждающихся в оборотных средствах. И другой целью церковного банка декларировалось помещение церковными учреждениями и лицами свободных сумм как для хранения, так и для приращения их процентами. То есть мы видим, что задача процентного роста решалась этим банком, но при этом банк должен был быть внутрицерковным: главной его целью все-таки была помощь церковным учреждениям, церковным лицам. И после дополнительного рассмотрения это положение было в определенной степени скорректировано, в частности было указано, что такую финансовую организацию неправильно называть банком, лучше назвать ее союзом. В результате члены Собора скорректировали устав и уже приняли устав, или положение, о Всероссийском церковном кредитном союзе приходов и церковных учреждений. Наверное, этот очень важный документ, состоявший из более чем 60 параграфов, стал интереснейшим итогом работы Собора в области хозяйства.

Думаю, что в том виде, в котором это положение сохранилось в архиве, в котором оно будет опубликовано в составе научного издания документов Священного Собора, в наши дни оно, конечно, не может быть использовано. Но сама идея, сама задача учреждения подлинно церковного банка никуда не делась, она, на мой взгляд, весьма актуальна, и наработки Поместного Собора во всех пунктах, где они не противоречат современности, конечно, должны быть использованы.

Соборяне в 1917–1918 году были теми людьми, которые от всей души старались о благе Церкви, и это благо, в том числе в материально-хозяйственной сфере, для деятелей Церкви должно быть превыше всего. Думаю, что в этом они могут служить нам примером, а те интереснейшие документы, которые они выработали, отчасти и планом будущей работы.

 

 

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Сегодня, как и в прежние времена, многие сетуют на то, что нравственность в упадке, нравственное сознание изменяется, теряется понятие нормы и что-то не так с совестью, говорят многие люди.

Очень интересно посмотреть на то, как формировались представления о совести, как вообще люди осмысляли совесть с древности, потому что нам свойственно переносить свои представления о внутреннем мире, процессах, которые мы ощущаем и проживаем, на эпохи прошлого. Хотя при подробном рассмотрении оказывается, что такое простое перенесение невозможно. Если мы ощущали и ощущаем нечто здесь, то, конечно, необязательно, что люди переживали те же самые эмоции в прошлом.

Сегодня мы попробуем подробнее, хотя и очень кратко посмотреть на три цивилизации: мессопотамскую, египетскую и цивилизацию персидскую, зороастрийскую.

Начнем с месопотамской. Сразу стоит отметить, что месопотамская религия, по представлениям исследователей, первоначально была ближе к магии, в ней был важен ритуал, были важны магические практики, почти механические в том смысле, что они мало интересовались внутренним миром человеком.

Рассматривать представления месопотамцев о совести стоит, предварительно сказав о месопотамской религии. Дело в том, что с точки зрения шумерцев и вавилонян, боги сотворили человека для того, чтобы он поддерживал их жертвами. И по большому счету у человека не было никаких высоких целей, никакого высокого смысла жизни, все, что он должен был делать, – это подчиняться богам, для того чтобы обеспечивать их жертвами, почитанием и поклонением. У месопотамцев не было представлений о каком-то развитом посмертном существовании души, тем более воскресении мертвых, поэтому естественные представления о нравственности: о добре и зле тоже были подчинены такой религиозной картине мира.

Нам, кажется, что слово «совесть», настолько для нас очевидное, должно быть во всех языках и во всех культурах, но оказывается, что в месопотамской культуре не было специального слова «совесть». Некоторые исследователи ищут его эквиваленты, например, считают, что слово «сердце», возможно, могло играть такую роль. Правда, интересно, что такую же роль могла играть печень и иногда даже почки, по крайней мере, некоторые тексты говорят об этом.

Гораздо проще найти косвенные указания на совестные движения, совестные ощущения. В первую очередь совесть может побуждать, может предотвращать какой-то поступок и потом, рассудив качество поступка, мучить человека или, наоборот, радовать его. По крайней мере, сегодня у большинства людей существуют такие представления о совести.

Мы можем посмотреть на косвенные представления о совести в месопотамской культуре. Мы можем, скажем, обратиться к эпосу о Гильгамеше и увидеть, что когда Гильгамеш мучается проблемой смерти, он имеет, как говорит автор, «беспокойное сердце». Кроме того, хотя в языческой культуре сложно говорить об однозначной нравственной картине мира, потому что боги есть разные: и злые, и добрые, поэтому один призывает и ведет человека к одному, а другой – к другому, все равно в Месопотамии уже существовали боги, которые исследовали нравственность человека. Так говорится о богине Нанше, которая исследовала сердце, фактически испытывала сердце, проверяя его на добро и зло.

В то же время существовало представление о том, что сам человек не может понять, что такое добро и что такое зло, хотя у него есть некоторые внутренние способности к этому. Например, есть «Поэма о невинном страдальце» (которую иногда сближают с библейской Книгой Иова), герой которой говорит: То, что кажется хорошим для тебя, может оскорблять бога. То, что в твоем сердце кажется отвратительным, может быть для него хорошо. То есть оказывается, что ты можешь воспринимать что-то как хорошее или плохое – а это и делает у нас совесть – а бог может оценивать это иначе, так, что это противоречит твоему внутреннему ощущению.

Даже бегло посмотрев на месопотамскую культуру, мы можем сказать, что никаких развитых представлений о нравственном судьбе, совести, как бы мы ее ни называли, в месопотамской культуре не было. Чего нельзя сказать о Древнем Египте.

В конце XIX – начале XX века, когда европейские ученые открыли для себя египетскую культуру, когда были расшифрованы иероглифы, они с удивлением обнаружили, что египетская религия – это религия высоконравственная, очень напряженной нравственной жизни. И в египетской религии, напротив, существовало понятие совести. Но прежде надо сказать об еще одном понятии – маад. Маад – это божественная мудрость, или божественный закон, который существует в мире, и по которому живет и строится весь мир. Более того, не только человек должен соблюдать и воплощать маад, но даже боги, потому что это некий всеобщий закон мироздания.

Очень интересно, что слово «сердце», здесь как раз точно так и есть, называется оно «иб». Это слово, которое ученые буквально ассоциируют с совестью. Один ученый даже так и назвал свою книгу о египетской культуре – «Расцвет совести». Он прямо писал, что удивительно, что дохристианская культура настолько подробно говорит о совести.

Если мы обратимся к текстам, то как говорит, например,  07-11 ??Тахо-тэп, сердце причиняет своему владельцу способность слышать или не слышать. Судя по тексту, речь идет о нравственной отзывчивости, и сердце как бы проверяет, насколько человек соответствует маад, насколько он воплощает маад в своей жизни.

Есть очень интересная цитата из учения царя Кхати о суде над умершим. Вот что он говорит: «Ужасно для человека знать за собой грех, в котором его могут обвинить». То есть прямо говорится о том, что человек может знать за собой грех.

Есть еще очень интересное высказывание в одном из текстов, повествующих о том, как придворный обращается к фараону: «Это мое сердце подсказало мне сделать то, что следовало, оно руководило мной, оно было как превосходный свидетель. Я не пренебрег его голосом, я боялся преступить его указания. Верно говорят люди: это божественный голос, живущий в каждом человеке». Более красочное и откровенное, условно скажем, богословие совести представить себе трудно. Здесь и побуждающая функция совести, потому что сердце влечет человека к должному поступку, человек боится нарушить веление сердца, кроме того, прямо говорится, что совесть сердца говорит божественным голосом в самом человеке: «говорят люди: это божественный голос, живущий в каждом человеке».

Если мы сравним месопотамскую и египетскую цивилизации, мы видим принципиальную разницу. В месопотамской цивилизации человек несостоятелен: он сам не может быть источником нравственности, но должен только следовать некоторым «заповедям». В Египте, наоборот, человеческое сердце прямо является источником нравственности для него.

Завершить можно кратким обращением к зороастрийским текстам, к персидской цивилизации. Она тоже довольна интересна, в «Авесте» мы встречаем представления о совести человека, но здесь она персонифицирована, называется Даэна и представляется как прекрасная девушка, которая встречает человека после смерти, если он вел себя хорошо, и несет перед ним его добрые дела, когда он идет на суд. И напротив, она же предстает перед человеком в виде страшной уродливой ведьмы, если человек вел себя плохо и буквально пинком сваливает в адскую пропасть, если он этого заслужил. Здесь как раз собственная совесть человека оказывается неким персонифицированным помощником, который наставляет его в жизни и в то же время встречает после смерти. И мучения человека после смерти или, наоборот, его радость зависят от того, какую совесть он приобрел себе своими делами.

 

 

Василий Цветков, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Одна из интересных тем, связанных с историей Белого движения, – это тема его политической программы, то есть за что воевали белые солдаты и офицеры в годы Гражданской войны в России. Существует миф, довольно распространенный сейчас в исторической публицистике, о том, что белые воевали исключительно за идеи какой-то абстрактной России. И эта Россия не имела никаких конкретных черт, а была чем-то крайне неопределенным – что-то очень красивое, поэтичное, романтичное. Нередко сторонники этого мифа почему-то очень любят апеллировать – уж не знаю, почему, может быть, нравится – к известной песне группы «Белый орел». В ней есть слова «и хруст французской булки». В последнее время даже появился термин «хрустобулочники», который определяет всех, кто так или иначе – естественно, в представлении авторов этого термина – сочувствует Белому движению, как-то отделяя его от остальных политических сил и партий. За что боролись? Получается, кроме хруста французской булки, у них ничего и не было.

Еще один интересный миф – то, что Белое движение в своих политических лозунгах, своих политических программах старательно, сознательно, намеренно обходило вопрос о монархическом принципе правления. Причем делало это, исходя из того, что политики,  военные, да и генералы, участвовавшие в Белом движении, – это те люди, которые запятнали себя Февралем 17-го года – «февралисты». Раз они прямо или косвенно участвовали в отречении, свержении Николая II, то как же, по этой логике, они могут быть монархистами? Конечно, нет.

Если разобраться в сути двух этих основных мифологем, следует отметить следующее. Во-первых, политическая программа у белых безусловно была, и заявляли они о ней очень и очень часто. Конечно, программа носила декларативный характер, но в ней содержались практически все пункты, касающиеся и внутренней, и внешней политики. Поэтому абстракции Белой России и тем более каких-то хрустящих французских булок здесь отнюдь не было. Может быть, определенный процент дворян, которые шли воевать с большевиками и советской властью, наверное. вспоминали о своих имениях, но социальный состав Белой армии как раз свидетельствует о том, что дворянство в ней отнюдь не преобладало, что состав Белых армий был народный: здесь были те, кого можно было бы назвать разночинцами или российской интеллигенции, были выслужившиеся, а отнюдь не только потомственные, дворяне, хотя потомственные были тоже, были и князья, и графы, были и казаки, были и крестьяне. И каждому из этих сословий борьба с советской властью, конечно, представлялась как борьба за что-то, за какую-то определенную, осязаемую, конкретную цель.

Если говорить о политическом вопросе: о режимах, власти – тут мы как раз переходим к рассмотрению второго мифа – зададимся вопросом: можно ли было провозглашать монархический лозунг в таких условиях, которые были в России конкретно в 1918-1920 и даже 1921 годах? Мы не берем здесь эмиграцию. потому что в эмиграции монархисты выступали очень активно, неоднократно заявляя, что только монархический строй приемлем в России и никакого другого быть не может. Но это была уже эмиграция – люди, которые могли составлять различные программы, планы, но при этом эти программы и планы как правило оставались на бумаге, в мечтах и, можите быть, каких-то отдаленных перспективах.

Когда идет реальная борьба за страну, реальная борьба за интересы населения на территории России, что немаловажно, то просто так провозгласить монархический лозунг в стране, которая буквально за несколько лет перед этим – если мы берем 19-й, 20-й годы – в 17-м году категорически отреклась от монархии, и  в карикатурах, в публицистике, прозе и поэзии всячески третировало ее, и вот так заявить о восстановлении монархического строя, наверное, было невозможно.

Но это было бы еще полбеды, потому что, действительно, монархические симпатии в населении были, в населении они росли. Правда, тут, наверное, есть и третий миф: сейчас ходит такой популярный тезис о том, что якобы Троцкий говорил, что если бы белые выдвинули монархический лозунг, то советская власть не продержалась бы и одного дня. Если бы белые об этом знали, то, наверное, действительно так бы и сделали. Но, видимо, они были все-таки реальные политики. Во-первых, Троцкий, по крайней мере в годы Гражданской войны, так никогда не говорил, а, наоборот, есть свидетельства о его прямых словах, что «Россия переболела монархией», то есть никогда больше к монархии не возвратиться. Это слова Троцкого, его позиция, и в этом он убеждал красноармейцев и красногвардейцев, которые шли на фронт.

Еще один очень важный момент – монархию без монарха, конкретного лица – носителя власти провозглашать бессмысленно. Потому что империя, монархия держится на единственном правителе – на человеке. Колчак ни в коем случае не мог бы так сделать, даже если бы захотел, просто потому, что его, может быть, не признали другие генералы, сказали бы: А почему он вдруг заявил о себе как о монархе? Никаких связей с Домом Романовых у него естественно не было.

Почему еще не делали так? Очень важно помнить, что когда белые получили сведения о расстреле Николая II, а в советских газетах было объявлено именно о том, что царь казнен, а царская семья укрыта в надежном месте, это вызвало очень много споров и вопросов. Естественно, сразу возникал вопрос о том, где остальные члены семьи, где наследник Алексей Николаевич, где Михаил Александрович Романов. Ведь этого никто не знал даже в эмиграции, и даже вдовствующая императрица Мария Федоровна считала, что и ее сыну удалось каким-то образом спастись. Никто точно не знал о том, что произошло с царской семьей. Поэтому Колчак не случайно начинает расследование. Сразу, как только белые войска вступают в Екатеринбург, начинаются следственные действия по вопросу о том, что произошло с царской семьей, пытаются найти следы каких-нибудь свидетелей, которые могли бы на возможность спасения хотя бы кого-то из царской семьи.

С Михаилом Александровичем Романовым история была совершенно запутанной, потому что, как известно, его так называемая казнь, а на самом деле, настоящее убийство, не имело санкции даже со стороны местной советской власти, не говоря о Москве. И то, что было сделано с Михаилом Александровичем Романовым, тоже вызывало очень и очень много вопросов

Поэтому и не было вопроса, связанного с персональным возглавлением, персональной ответственностью, единственное, что было сделано официально, правда, уже в конце истории Белого движения – в 1922 году Приамурский земский собор торжественно заявил, что верховная власть в будущей освобожденной от советской власти России должна принадлежать представителям Дома Романовых – именно так было объявлено. То есть не кому-то конкретно, а просто Дому Романовых. Но данный монархический лозунг, как мы видим, положения не спас и фронт, в общем-то, не изменился.

Конечно, монархические симпатии были, правильнее, наверное, сказать симпатии к единоличной авторитетной власти, власти, которая освящается Церковью, власти, которая имеет поддержку народа. И персонификация этой власти должна была состояться уже после национального, учредительного собрания, после земского собора, который, в свою очередь, должен был быть созван после окончания Гражданской войны и занятия белыми войсками Москвы и Петрограда.

 

 

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Среди членов Священного Собора 1917–1918 годов очень много выдающихся людей, выдающихся по-разному: и в духовном отношении, и в научном, и трудовом.

И мне хочется сказать несколько слов об одном из канонизированных нашей Русской Православной Церковью членов Собора, который нес очень важное послушание на Великом Соборе – был его секретарем и возглавлял всю канцелярию Священного Собора. Стоит отметить, что сейчас, когда мы публикуем все документы Собора столетней давности, изучаем его архив, мы поражаемся, как много сделал Собор за суммарно неполный год своей работы: как много было написано, как много было отредактировано. И вся эта техническая работа безусловно лежала на плечах секретаря Собора. Кто же им стал?

Василий Павлович Шеин оказался на Соборе совершенно неслучайно, он был членом еще Предсоборного совета, став им от тогда еще работавшей Четвертой царской Государственной думы. До этого он был депутатом Четвертой Думы среди правой фракции. Надо сказать, что если в Думе он занимался вопросами Церкви, входил в комиссию по церковным вопросам.

Будущий священномученик, а до и вовремя революции депутат Государственной думы Василий Павлович Шеин родился в Новосильевском уезде Тульской губернии, в очень многодетной семье, где он был десятым ребенком. Это был достаточно известный дворянский род Шеиных, с детства он получил консервативное церковное воспитание, что, может быть, и сказалось потом на его выборе служить Церкви.

Наверное, надо отметить и такой факт его биографии, что он окончил императорское училище правоведения. Во-первых, это давало ему возможность стать юристом и идти по карьерной линии государственной, государевой службы. С другой стороны, это учебное заведение славилось на всю Россию. Достаточно вспомнить, что училище правоведения окончил, например, Петр Ильич Чайковский и многие другие известные люди дореволюционной России.

И вот после Государственной думы Василий Павлович Шеин оказывается на Соборе. Здесь он становится ближайшим сподвижником избранного патриарха – Святейшего Тихона. Он не только, как я уже сказал, руководит Соборной канцелярской работой, но и потом продолжает схожую работу в органах высшего церковного управления: в Высшем церковном совете и затем при митрополите Петроградском Вениамине. Сейчас мы хорошо знаем о подвиге митрополита Вениамина, ему посвящено несколько храмов, но очень часто мы забываем о том, что вместе с ним в 1922 году по так называемому петроградскому процессу проходили многие другие люди, и трое из них были расстреляны вместе с ним. Это и священномученик Сергий (Шеин). Сергием он стал в 1920 году, когда принял постриг, был рукоположен и был настоятелем подворья Троице-Сергиевой лавры на Фонтанке в Санкт-Петербурге.

Всего два года священнического, архимандричьего служения в ближайшем окружении митрополита Вениамина Петроградского, но какие разительные перемены. Может быть, они начались еще во время Собора, но какие разительные перемены в судьбе и настрое жизни священномученика Сергия, Василия Павловича Шеина. В 1922 году он с достоинством и смирением стоит в качестве обвиняемого на петроградском процессе, говорит очень яркую заключительную речь и показывает, что он вообще не боится своих гонителей – большевиков, которые неправедно судят Церковь. Вместе с митрополитом и двумя мирянами его отправляют на верную смерть. Он сидел в одной камере с протоиереем Михаилом Чельцовым, который тоже проходил по петроградскому процессу, но уцелел, не был тогда расстрелян, и благодаря его воспоминаниям, нам известны некоторые последние слова священномученика Сергия (Шеина).

Не так давно мы получили первую икону священномученика Сергия (Шеина), где в свитке, как положено на многих иконах, написаны эти слова: «Я ни с кем не борюсь, только с самим собою». Подлинно исповедническое суждение священномученика Сергия дает нам прочувствовать его подвиг. Вершина этого подвига – это, конечно, его мученическая смерть в августе 1922 года в Петрограде. К сожалению, нам даже не известно точное место захоронения страдальцев, осужденных по петроградскому процессу, этих петроградских и всероссийских мучеников.

Наверное, в наше время и памятью о Соборе, и о его секретаре священномученике Сергии будет молитвенное воспоминание и строительство храмов и посвящение престолов именно этим новомученикам Церкви Русской. Не так давно созрела идея построить первый в России храм, посвященный священномученику Сергию (Шеину) в далекой от Петрограда и его родины Саратовской губернии. Но знаю, что этот проект, генетически связанный с проектами храмов, разрабатывавшихся еще дореволюционными архитекторами именно той эпохи, когда заседал Собор, может стать моментом объединения людей в эти годы юбилея революции и гражданской войны, когда наша страна должна увидеть подвиг тех, кто не боролся за власть, но боролся за правду, святость и за сохранение Церкви. И, конечно, к их числу принадлежал священномученик Сергий (Шеин).

Очень надеюсь, что усилиями исследователей, и к их числу относятся и ответственные редакторы документов Священного Собора, будет детально восстановлена биография священномученика Сергия (Шеина), как и многих других членов Собора, и в этот юбилейный год мы по-разному отдадим тот долг памяти, который мы имеем перед ними как их потомки.

 

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Бесконечность всегда, во всех культурах была для человека определенной загадкой. Причем понимать бесконечность можно двояко. Как говорят, существует потенциальная бесконечность и актуальная бесконечность, это различение ввели уже греческие мыслители, философы, ученые. Потенциальная бесконечность – это когда мы, например, берем ряд натуральных чисел 1, 2, 3 и т.д. и вместе с каждым числом мы можем взять и следующее число, т.е. бесконечность как процесс. В этом случае мы говорим о потенциальной бесконечности.

А если мы представим, что взяли все числа сразу (хотя, конечно, трудно сказать, что это значит, мы уже не можем представить сразу и 20 яблок), тем не менее конструкция такого рода в науке рассматривается – все числа сразу как единое множество. Тогда говорят, что мы имеем дело с актуальной бесконечностью. То же относится, например, к делению – бесконечности в направлении убывания, т.е. если мы делим отрезок пополам, потом каждую половинку опять пополам и т.д., потенциально процесс продолжается бесконечно – всегда будут получаться отрезки, которые мы будем делить дальше. Но если мы представим, что разделили до конца, так что отрезков уже не получилось, т.е. как бы до точек, мы говорим, что имеем актуальную бесконечность. Хотя, что это такое, мы опять не можем представить, но задавать об этом вопрос, мыслить, мы можем.

Об этом начали мыслить уже греки в античной философии и науке, и они осознали, что с понятием актуальной бесконечности связаны апории, которые нарушали принципиальные аксиомы познания. Одной из фундаментальных аксиом для античной математики является то, что часть меньше целого. Это можно прочесть в «Началах» Евклида. Куда естественнее: часть меньше целого. Но если мы берем актуально бесконечное множество, например все натуральные числа: 1, 2, 3 и т.д., и берем только их часть, например, только четные числа, то легко осознаем, что четных чисел столько же, сколько всех чисел. Мы ставим во взаимно однозначное соответствиевсе четные числа и все числа. 1 ставим соответственно 2, 2 – 4, 3 – 6 и т.д. Получается, что четнчх чисел столько же, сколько всех чисел, т.е. часть равна целому. Но этот процесс ведь можно и терировать, продолжать дальше: четные числа также брать через одно, и их получится столько же, сколько было четных чисел, и стало быть столько, сколько было изначально. И продолжать эту операцию можно сколь угодно далеко. И что же это получается за множество – все числа? Это такое множество, что сколь угодно прореженная его часть оказывается равна ему самому. Когда с этим встретились греки, они сказали: такому понятию нет места в науке. Поэтому актуальную бесконечность они осознали, но в науку ее не допускали. В частности, в геометрии, в «Началах» Евклида, все линии, прямые, плоскости – всё это некоторые конечные величины, хотя они могут быть очень большими и сколь угодно большими, но не бесконечными.

Парадокс заключается в том, что в XVII веке в математике изобретается дифференциально-интегральное исчисление, которое совершенно сознательно использует понятие актуально бесконечно малых, вроде тех точек, которые получаются при делении отрезка до конца, и актуально бесконечно больших величин – это все числа. Создали это исчисление независимо друг от друга Ньютон и Лейбниц. Разве они не знали всех тех апорий, о которых говорила античность? Все прекрасно знали, но оказывается, этот шаг был уже подготовлен.

Чем он был подготовлен? Этот вопрос был для меня стимулом в моих исследованиях по философии науки. И со временем, в общем, удалось осознать, что эта легитимация актуальной бесконечности в науке произошла под влиянием богословия, христианского богословия. Греки не могли рассуждать о бесконечности, собственно, и потому, что не было никакого актуально бесконечного предмета, о котором можно было бы рассуждать. В греческом мире все конечно, и греческие боги тоже конечны, они ограничивают один другого, правда, есть еще бездна, которая всех их порождает, но греки в этом особенно не спекулировали.

Когда же в христианстве произошла встреча библейской культуры и античного миросозерцания, античной философии, здесь из библейской культуры пришла идея актуально бесконечного в позитивном смысле. Уже в псалмах Давида мы читаем такие слова: Велий Господь и хвален зело, и величию Его нет конца (Пс. 44), где величию Его нет конца можно понимать и актуально бесконечно. Или в 46 псалме: Велий Господь наш и велия крепость Его, и разума Его нет числа. Разума Его нет числа – разум Его выше всех чисел, стало быть, это актуально бесконечная величина. Блаженный Августин говорит, что если у разума Божьего нет числа, все, что охватывает что-то, больше его, поэтому разум Божий может охватить все числа. Мы не можем охватить, а он охватывает все числа.

Постепенно идея того, что христианский Бог актуально бесконечен в смысле Своей творческой мощи, познания и в смысле бесконечного милосердия, становится в христианском богословии общепринятой. Но очень интересно, что не сразу. Например, у Оригена, который очень зависел от запретов античной мысли, Бог конечен. Почему? Потому что если бы Бог был бесконечен, то Он не мог бы мыслить Самого Себя, ведь актуальная бесконечность немыслима. Но через христианское богословие эта идея актуальной бесконечности Бога потихоньку начинает влиять и на другие сферы. И в богословии идет определенное развитие, в XV веке появляются работы Николая Кузанского, который начинает актуальную бесконечность Бога как бы символизировать актуально бесконечными геометрическими объектами: треугольники бесконечной величины, сферы с бесконечным радиусом, которые имеют парадоксальные свойства, но тем самым эта идея актуальной бесконечности уже потихоньку входит и в науку. Поэтому в XVII века она как бы легализуется в науке. Она легализуется, создается метод дифференциально-интегрального исчисления, но все-таки что такое актуальная бесконечность и как мы ее постигаем (а мы ее не постигаем) остается загадочным и для самих создателей этого дифференциально-интегрального исчисления. Кстати, Декарт был финитист, он не признавал актуальной бесконечности, и большинство философов в XVII веке держатся античных представлений. Но Лейбниц, который был «промоутером» этой идеи, доказывал, что актуальная бесконечность существует и в мире, очень много сделал для ее легализации, и он же, как я уже сказал, был одним из изобретателей дифференциально-интегрального исчисления.

Тем самым это входит в науку, дифференциально-интегральное исчисление – это основной метод математической физики, которая начинает бурно развиваться. Но все равно, что такое актуальная бесконечность остается загадочным, поэтому на протяжении всех веков, до начала XX века и более глубокомысленные ученые, и философы пытаются как-то подступиться к осознанию этой идеи. Но в самой науке, в частности математике, уже к концу XIX века созревают некоторые идеи актуально бесконечных множеств.

Главным создателем идеи актуально бесконечных множеств был Георг Кантор, который создал теорию множеств, как бы арифметику бесконечных чисел, но самое интересное, что внутри этой арифметики очень быстро самим Кантором были обнаружены противоречия – апории, которые никак неразрешимы. Причем это были все те же античные апории, но уже пересказанные на новом языке – языке множеств. Например, апория о множествах, которые не являются подмножествами самого себя – апория расы и другие. Некоторые из них имеют и чисто логическую интерпретацию. Например, первая апория имеет интерпретацию на языке логики. Например, в деревне живет брадобрей, который бреет всех, кто не бреет себя, должен ли он брить сам себя? Если он сам себя бреет, то ведь он бреет только тех, кто самих себя не бреет, стало быть он не должен сам себя брить. А если он сам себя не бреет, то всех, кто себя не бреет, он должен брить, то тогда он должен себя брить. Наше представление о логике, что на любой вопрос обязательно должен быть ответ «да» или «нет», когда мы имеем дело с самоприменимыми конструкциями, которые связаны с актуально бесконечными множествами, мы не можем ответить ни «да», ни «нет».

Все эти проблемы начали в математике так называемый третий кризис математики, который по существу продолжался весь XX век и так до конца и не был решен. И, конечно, из самого генезиса идеи актуальной бесконечности в науке мы видим, что это не случайно. Дело в том, что ее происхождение связано именно с богословием. Другими словами, когда мы говорим бесконечное, то так или иначе наш ум как бы возносится к идее совершенного, бесконечного существа, как говорил Декарт, то есть к Богу. Но оказывается, что обсчитать, выразить через число Бога до конца не удается.