Blog

Home - 21.01.2017

Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В христианских спорах IV, V, VI веков проявлялись не только догматические противоречия различных богословских школ, но зачастую политические, социальные, экономические, даже этнические конфликты. Если в IV веке в ходе арианского спора это было еще не столь заметно, то в несторианско-монофизитских спорах, которые во многом характеризовали церковную жизнь последующих столетий, они уже проступают явно.

Несторианский спор имеет долгий пролог, который заключается в длившемся на протяжении десятилетий конфликте нескольких церковных кафедр на востоке. Традиционно со II века существовала конкуренция между двумя старейшими кафедрами Восточной Церкви: Антиохийской и Александрийской, которые оспаривали друг у друга первенство в восточном Средиземноморье. Появление в конце IV века третьей важнейшей кафедры – Константинопольской, которая с 381 года считалась самой значительной из восточных, резко смешало традиционную восточную церковную политику. Если Антиохийские иерархи не могли прямо выступить против Константинополя: сама Антиохийская Церковь была в это время расколота, то Александрийские иерархи очень и очень негативно восприняли тот факт, что кафедра святого Марка отодвигалась со второго места в церковном табеле о рангах на третье.

На протяжении всего конца IV и большей части V столетий Александрийские патриархи постоянно пытались либо подсидеть Константинопольских владык, либо поставить на Константинопольскую кафедру своего человека.

Первая скандальная история с попыткой Александрии навязать свою волю Константинополю связана с созывом Второго Вселенского Собора, когда Григорий Назианзин – один из великих каппадокийцев, в то время занимавший должность епископа Константинополя – очень радушно встретил египетскую делегацию во главе с Максимом Киником. И оказалось, что в то время как Григорий немного отвлекся, Максим Киник попытался подсидеть его. Был невероятный скандал. В общем, Григорий, не имея возможности справиться с этими противоречиями в Церкви, решил уйти с кафедры.

В следующий раз александрийцы активно вмешались в церковную жизнь Константинополя в конце IV – самом начале V века. Вмешательство было связано с именем знаменитого христианского проповедника, теолога, ритора Иоанна Златоуста. Иоанн Златоуст был представителем сирийского, то есть антиохийского, клира, и его посажение на столичный престол вызвало серьезное недовольство у Александрийского патриарха Феофила. Еще ярче Феофил проявил свое недовольство после того, как Иоанн Златоуст несколько необдуманно вмешался в оригенский спор, который на тот момент вызывал серьезные распри в Александрийской Церкви. Феофил сделал все, от него зависящее, чтобы низложить Иоанна Златоуста, и в итоге добился успеха. Как известно, знаменитый христианский проповедник умирает в изгнании.

Собственно, время правления Феофила и Кирилла в Александрийской Церкви – это время, когда Церковь в Египте становится более влиятельной, чем государственная власть. Знаменитый христианский писатель и аскет Исидор Пелусиот называл Феофила новым фараоном, потому что его власть в Египте вполне равнялась власти императорского августала.

Египет был очень важен для империи: он был житницей, и без египетского хлеба невозможно было кормить буйный столичный плебс. То есть тот, кто контролировал Египет, а точнее египетскую столицу Александрию, через которую проходила вся торговля, тот во многом контролировал империю.

И вот новые фараоны – египетские патриархи – старались навязать свою волю государственным структурам столицы. Понятно, что столице это не нравилось, и центральные власти с 20-х годов V века начинают искать противовес в ассирийском клире. И вот в 432 году Константинопольским патриархом назначается знаменитый сирийский аскет, ригорист, пламенный проповедник Несторий. Он развивает в столице бурную деятельность по противодействию еретикам. Если до этого те же самые ариане относительно спокойно жили в Константинополе, то Несторий организует на них настоящее гонение. Он говорит императору Феодосию: помоги мне избавиться от еретиков, и я освобожу тебя от забот с персами.

Несторий властно вмешивается в дела константинопольского монашества и, более того, начинает всерьез вмешиваться в дела Ассийской Церкви, то есть малазийских диоцезов. Это была каноническая территория Константинопольского патриархата, но присоединена совсем недавно, и потому местные митрополиты, например митрополит Эфесский, с большим неудовольствием смотрели, что эти столичные выскочки, которые еще недавно находились на дальних позициях в церковном табеле о рангах, стали так влиятельны и так нагло, с их точки зрения, распоряжаются делами Восточной Церкви.

Очень скоро резкость Нестория привела к тому, что он нажил себе довольно много врагов. Против него вооружились столичный клир, ассийские епископы. Его неоднозначная христология привела к конфликту с сестрой императора Феодосия II – весьма влиятельной особой Пульхерией.

Что же это была за неоднозначная христология? Несторий развивал традиции антиохийской школы и вполне логично предполагал, что от подобного может произойти только подобное. Таким образом, человек Богородица Мария не была Богородицей, потому что человек не может родить Бога – человек может родить только человека, и, следовательно, Марии стоит отказать в титуле Богородицы и заменить Ее титул на Христородицу. Это вызывает серьезные споры в Церкви. По сути Несторий говорит, что Иисус родился человеком, а Божественные качества приобрел лишь в ходе крещения Иоанном Предтечей, преображения на горе Фавор и воскресения после Голгофы.

За эту неоднозначную и во многом еретическую христологию Нестория, которая, правда, находилась вполне в русле сирийской богословской школы, ухватывается его оппонент Кирилл Александрийский, искавший повода уничтожить своего конкурента. Кирилл пишет двенадцать анафематизмов Несторию, то есть двенадцать теологических осуждений Константинопольского патриарха.

Спор назревает нешуточный, и император Феодосий II созывает в Эфесе в 431 году Третий Вселенский Собор, для того чтобы решить, кто прав: Константинопольский патриарх или патриарх Антиохийский. Несмотря на то, что император поддерживал Нестория, мы видим, что влиятельные силы при дворе, прежде всего окружение августы Пульхерии, делают все, чтобы Несторий проиграл этот церковный спор.

Во-первых, местом заседания Третьего Вселенского Собора объявляется Эфес. Согласно Церковному Преданию, Эфес был городом, в котором упокоилась Богородица, а, следовательно, он был местом культа почитания Богоматери. Епископ Эфеса Мамон по очевидным причинам не желал любого понижения статуса святой покровительницы города: это напрямую влияло и на его статус, и на доходы его епархии. Мемнон Эфесский объединяется с Кириллом Александрийским, и на Церковном Соборе они осуждают Нестория.

Но Собор оказывается нелегитимным: Кирилл, благодаря своему влиянию, открывает заседание Собора еще до того, как в Эфес прибывает делегация сирийского епископата во главе с патриархом Антиохийским Иоанном. Прибыв туда, делегаты обнаруживают своего ставленника Нестория и многих из своих сторонников в Сирии низложенными. Иоанн и Несторий открывают параллельное заседание Собора, на котором объявляют низложенными Кирилла Александрийского и епископа Мемнона Эфесского.

По сути Церковь оказывается разбита на две группировки. Между Египетской Церковью и Церковью Антиохийской пролегла глубокая борозда. Этот раскол был преодолен лишь через два года, когда обе стороны: Кирилл Александрийский и Иоанн Антиохийский смогли дать нейтральные формулировки, которые в общем удовлетворяли обе партии.

Восточные епископы пожертвовали Несторием, и его концепция двоичности природ во Христе, а точнее перетекания одной природы в другую, получила официальное религиозное осуждение. Впрочем, не были окончательно осуждены многие влиятельные сторонники Нестория, например, знаменитый епископ города Кир церковный писатель и экзегет Феодорит или епископ Эдессы. Ибо компромиссный вариант и компромиссное решение Эфесского Собора не устраивали обе партии.

Таких стойких несториан оставалось немного, но они оказываются влиятельными на границе империи – в Месопотамии. Поскольку несториане были осуждены, им начинает оказывать поддержку Сасанидская Персия. Та несторианская Церковь в дальнейшем – во второй половине V века становится официальной Персидской Церковью. Из Персии несториане распространяются в Индию, в Среднюю Азию и даже в Китай. В период позднего Средневековья несторианская Церковь будет официальной Церковью Уйгурского государства. От уйгур несторианство воспримут монголы. Например, сын Батыя – побратим Александра Невского Сартак будет как раз христианином несторианского толка. Сейчас существует небольшая несторианская община в Северном Ираке, которая называется Ассирийская Церковь Востока. В том числе она представлена в Москве.

Все это уже такое продолжение несторианского спора на окраинах Эйкумены, а также он продолжался в самой империи – об этом разговор пойдет особый.

Несторианство

Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Итак, летом 1930 года, после телефонного разговора со Сталиным, Булгаков устраивается на работу в Московский Художественный театр, который он безмерно любил. Работа эта ему чрезвычайно нравилась, и, в общем-то, можно было бы сказать, что все самое страшное позади. Потому что работа давала ему достаток, уверенности в сегодняшнем и завтрашнем дне. Никто Булгакова особенно сильно больше не критиковал, никто его не гнобил. Враги его как-то попрятали головы, или разошлись, или занялись другими жертвами. Можно было сказать, что перед Михаилом Афанасьевичем открывалась спокойная, безбрежная полоса жизни.

На самом деле, все было глубоко не так. Булгаков по натуре был человек очень конфликтный, очень сложный, кроме того, морфий не проходит бесследно, бывших наркоманов не бывает. Психика его была очень сильно надломлена. Еще, что мне кажется очень важным: до разговора со Сталиным Булгаков был человек очень трезвый, очень реалистичный в отношении самого себя и своей судьбы. Он в каком-то смысле, как мне думается, жил по тому принципу, который впоследствии сформулировали советские политзаключенные: «Не верь, не бойся, не проси». Но разговор со Сталиным в той или иной степени разрушил его автономию и посеял в его сердце иллюзию, что у него теперь точно есть верховный покровитель. Тем более что их разговор со Сталиным закончился на такой ноте, что Сталин сказал:

– Нам бы надо было с Вами встретиться, Михаил Афанасьевич, и поговорить.

– Да, да, обязательно встретиться, – ухватился Булгаков за эту мысль.

Но так они и не встретились. А Булгаков ждал этой встречи очень сильно, очень стремился к ней. Итак, он работает в Московском Художественном театре. Ему предлагают стать режиссером инсценировки «Мертвых душ» Гоголя. Он предлагает свою инсценировку, но театр ее не принимает. Очень скоро у него начинаются конфликтные отношения и со Станиславским, и с Немировичем-Данченко. Совершенно очевидно, что Булгаков по своей природе не мог быть вторым режиссером, не мог быть ассистентом или помощником режиссеров. Он был Булгаков – он мог бы быть главным режиссером в своем собственном театре. Он мог бы быть Мольером. На самом деле, Мольер был для Булгакова гениальной фигурой, потому что он был владельцем, хозяином, руководителем собственного театра.

Булгакову судьба такого шанса не дала, он просто работал во МХАТе. Позднее все это будет описано в «Театральном романе» – одном из самых удивительных его произведений. И мечтал он, на самом деле, о том, чтобы пережить тот театральный успех, который пережил в середине 20-х годов. Булгаков был отравлен этим театральным успехом, он любил театральную славу, любил свое имя, напечатанное на афише. Он любил свои пьесы. Он не хотел быть в прошлом или будущем. Иногда ему говорили: «Не беспокойтесь, Михаил Афанасьевич, после Вашей смерти все будет напечатано». Он приходил в ярость от этих слов, он не хотел так. Он хотел работать на современного зрителя, современного ему читателя.

Булгаков не был бы нимало удивлен той славой, которая обрушилась на него четверть века спустя после его смерти, но был бы, скорее всего, оскорблен этой славой. Он хотел бы обменять этот огромный континент посмертного признания на какие-то частички прижизненной славы. Но судьба была очень жестока к нему и ничего этого не давала. А он бился, хотел и писал пьесы. В какой-то момент Булгаков понял очень важную для себя вещь: в театре он пробьется вернее, чем в литературе. И если бы в театре все складывалось хорошо, он, может быть, и не стал бы больше писать прозу, так бы и писал пьесы. И он их писал.

Первую половину 30-х годов Булгаков пишет пьесы. Одну, другую, третью… А театры их не берут. Эти пьесы не подходят. Их даже не цензура запрещает. Ситуация изменилась. Если в 20-е годы булгаковские пьесы шли как горячие пирожки, и только иногда вмешивалась цензура и мешала, то в 30-е годы все испугались. На Булгакове лежала какая-то печать отверженности, с ним было опасно иметь дело. И худсоветы, режиссеры, актеры не хотели играть то, что он им приносил. Но он был упрям, хотел сломать эту сцену, написать то, что в конце концов пройдет и к 36-му году им были написаны три таких пьесы и приняты к постановке в театрах Москвы.

Одна из этих пьес называлась «Александр Пушкин» и была посвящена дуэли Пушкина. Это очень интересная пьеса, потому что в ней Пушкина нет. В ней есть жена, друзья Пушкина, царь, Бенкендорф, Дантес, Данзас – все есть, а Пушкин «только что был, вышел», «сейчас придет». Очень интересный художественный прием – написать о Пушкине, его не показывая. Написать о Пушкине, не придумывая никаких реплик, которые он мог бы произнести. Это было величайшее булгаковское целомудрие, даже благоговение перед Пушкиным. И эту пьесу принял к постановке и стал репетировать Театр Вахтангова.

Потом Булгаков написал пьесу, которая называлась «Иван Васильевич» и которую большинство современных зрителей хорошо знают по фильму Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» – это булгаковский сюжет, другое дело, что он немножко переиначенный и приспособленный к советской Москве 70-х годов. Но у Булгакова действие происходило, когда и происходило, – во времена Ивана Грозного. Эту пьесу принял к постановке Театр Сатиры. И все было очень хорошо.

Но была третья пьеса – самая важная, самая главная для Булгакова – которая называлась «Мольер». Авторское название «Кабала святош», но театр не захотел такого опасного названия и его заменили на «Мольер». Эту пьесу репетировал Московский Художественный театр, тот самый, где Булгаков работал.

Репетировали пьесу четыре года, измучили Булгакова в конец. «Дни Турбиных» репетировали меньше года, а тут – четыре. Булгаков очень ждал премьеры, он ждал, что наконец-то настанет год, когда о нем снова начнут говорить. Пусть его будут ругать, проклинать – неважно. Главное, что к нему вернется, его настигнет признание, и он вновь испытает чувство театральной славы, аплодисментов, афиш, билетов, и всего того, что сопутствует театру. Он очень этого ждал.

Первой вышла пьеса о Мольере. В феврале 1936 года на малой сцене Московского Художественного театра состоялась премьера. Отклики были разноречивые: кому-то пьеса понравилась, кому-то нет. Но самое ужасное произошло 9 марта, когда в газете «Правда» вышла так называемая редакционная статья, то есть статья без подписи, и, следовательно, отражающая точку зрения не одного человека, а целого редакционного коллектива. Называлась она «Внешний блеск и фальшивое содержание», и эта статья булгаковскую пьесу убила. После нее театр пьесу снял.

Все сложилось как карточный домик: Театр Вахтангова испугался ставить пьесу «Александр Пушкин». Театр Сатиры испугался ставить «Ивана Васильевича». Перед Булгаковым снова опустился занавес. Повторилась ситуация 29-го года, когда Сизиф толкал, толкал свой камень, и все это покатилось вниз.

Булгаков как драматург

Евгения Смагина, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Говоря о поэтических книгах, мы имеем в виду не только Псалтирь. Например, литература Премудрости, Книги Речений, Книга Притчей Соломоновых составлены в стихотворной форме. Пророческие книги отчасти, там прозаические части могут перемежаться со стихометрически записанными поэтическими частями. В частности, сами монологи пророка, обличительные монологи составлены, как стихи. Если мы спросим себя, что было раньше – стихи, или проза – мы должны ответить: стихи. Почему? Потому что, может быть знаете, что литература старше письменности. Сначала люди стали слагать песни, сказания и все прочее и уже гораздо позже только начали их записывать. Более того, может быть какое-то время существовали запреты на запись священных текстов, в некоторых культурах это есть и письмо употреблялось только для практических нужд. И понятно, что текст, который метрически организован, и организован как-то фонетически, в котором присутствуют созвучия, нечто вроде рифм, общий ритм, конечно их легче и заучивать наизусть, они и в устном восприятии легче.

Каковы основные черты библейской поэзии? Прежде всего надо сказать, что стихосложение, как и в других древневосточных языках тоническое, то есть основанное на количестве ударений в каждой стихотворной строчке. По отношению в прочем к семитским языкам, да, пожалуй, и к египетскому тоже нужно оговориться – количество главных ударений. Дело в том, что в этих языках существует такое явление, как конструктный статус слов, то есть состояние слова, когда оно в неразрывном соединении с другим словом. Различные конструкции со сложными предлогами и так далее, где существует одно основное ударение, а остальные как бы дополнительные, или побочные. Вот по количеству этих самых главных ударений в словосочетании даже бывает не совсем понятно – словосочетание — это еще, или это уже сложное слово. Вот по количеству таких главных ударений – на этом и построен библейский стих. Он обычно разделен на два полустишия, в каждом из которых то же, или примерно то же число ударений, что и в предыдущем полустишии. Например, псалом: «Ине ма тов у ма наим шевет ахим гам яхад» – буквально: «Вот как хорошо и как прекрасно, когда братья сидят вместе». Видите, основных ударений в каждом полустишье три. На таком принципе построено.

Бывает, впрочем, для придания выразительности, для того, чтобы сделать какое-то изречение ударным, например, одно полустишие может намеренно сокращаться. Например, в начале Притчей Соломоновых: «Сын мой, если позовут тебя злодеи – не ходи» – второе полустишье заметно, пожалуй, раза в три короче, чем первое. И такие вещи бывают, но в основном полустишия должны совпадать по количеству основных ударений. На этом основывались мы, когда переводили поэтические библейские тексты.

Кроме того, по структуре, по содержанию, по строению фразы довольно часто эти два полустишия бывают параллельны. Бывает даже что-то вроде рифмы, созвучия, аллитерации, что-то вроде рифмы. Тем более, это довольно просто, почему? Потому что, скажем, в семитских языках корень составляет из себя согласные, а гласные вставляются в него по мере изменения форм слова. Скажем, «катаф» – означает «он написал», «ктива» означает «написанное», «кет бет» еще одна глагольная форма и так далее. Можно построить, скажем, стих так, чтобы в конце каждого полустишия была одна и та же форма, но разных глаголов, и тогда они будут отличаться только каким-нибудь одним, или двумя согласными в корне.

И бывает, что таким образом строятся созвучия, напоминающие уже каламбуры. Например: «увидели беду и испугались»: «увидели» – «тиру», «испугались» – «тирау». Вот, пожалуйста, почти каламбур, например. На чем, спрашивается, строится такая стихотворная строка в смысле содержательном – в поэзии, в литературе речений. В речении может строиться на параллели: то-то подобно тому-то. На противопоставлении: это – одно, то – другое. Может быть, например, сочетаться два приема. Например, из Притчей: «Что золотое кольцо в свином рыле, то женщина красивая, но не разумная». С одной стороны, параллель: золотое кольцо и женская красота, свиное рыло и глупость, а с другой стороны противопоставление: золото в свином пятачке и красота при отсутствии мудрости. Такие вещи можно наблюдать.

Такое явление, как числовое построение притчей, числовая притча, была распространено и в ближневосточной литературе. Есть Писание на арамейском языке, в котором мы это наблюдаем. Что это такое? В начале указывается количество – число каких-то свойств, или явлений, бывает даже, что строение N+1. Например, такое-то свойство таким-то явлениям, N-явлениям присуще, а N+1 оно присуще в самой большой мере. Например: «От трех вещей дрожит земля и четвертой она не выносит». Раб, когда он становится царем, дурака, который есть и пьет досыта, позорную женщину, когда она выходит замуж и служанка, когда она занимает место госпожи. Вот, пожалуйста, три плюс один. Таких элементов может быть несколько до десяти.

Кстати говоря, известное изречение апостола Павла: «Вера, Надежда, Любовь и Любовь превыше всех». Тоже основано на том же самом принципе – это числовое речение. Так построена последняя часть Притчей Соломоновых. Кстати говоря, там есть и такое явление, как алфавитный акростих. Есть псалмы, которые построены также. Что это означает? Означает, что каждый следующий стих начинается со следующей буквы алфавита. Начиная с алеф и заканчивая 22-й буквой алфавита – тав.

Многие отмечали, что библейская поэзия, язык библейской эстетики, метафоричен, но не нагляден. Что это означает? Он не показывает предмет, а описывает его свойства. Как пример можно привести, скажем, некоторые описания из Песни Песней – описание женской красоты, например. Скажем: «Щеки твои, как две половинки граната, – цитирую по памяти, извините, – нос твой, как башня Ливанская, зубы, как белые овцы, сбегающие с горы, у каждой из них двойня ягнят и порока нет среди них», – что это означает? Не то, что они точь-в-точь, как половинки граната, а что они румяные и круглые. «Нос, как башня Ливанская» – сами понимаете, что он прямой и правильной формы. Конечно в этом этническом типе курносых мало, но во всяком случае – это также не изображение, а скорее указание на свойство. «Зубы, как белые овцы» – это тоже, сравнение зубов с жемчугом означало бы показ, демонстрацию, а сравнение с овечками у каждой из которых по двое беспорочных ягнят – это, пожалуй, просто обозначение того, что зубы здоровые, белые и ровные. Это можно сказать про эстетику.

Кстати говоря, понятие о женской красоте в Библии не совсем совпадает с нынешним понятием. Прежде всего, в древности, красивым считался какой человек? Хорошо кормленный. Не случайно, например, в санскрите «быть красивым» и «быть полным» – один и тот же глагол. Можно найти параллели к этому в русском языке. Что собственно означает «раздобреть» и «похудеть». Буквально означает стать лучше и стать хуже. Это еще понятно, когда мы вспомним, что в древности голод мог грозить каждому народу в каждый период времени. Чуть, скажем, Нил не разольется, или дожди где-нибудь не пройдут – уже недород и голод. Худоба – это признак недостатка и бедности, а полнота – это признак благоденствия и богатства. Вот из этого исходила эстетика Библии. Это то общее, что можно сказать о понятии красоты.

Жанры библейской литературы

Священник Александр Тимофеев, преподаватель кафедры библеистики Московской Духовной Академии.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Расположение гробницы Господа Иисуса Христа и ее подлинность были и остаются, наверное, одним из самых интересных и интригующих вопросов библейской археологии на протяжении уже столетий.

Мы знаем, когда была обнаружена гробница Господа Иисуса Христа. Опять же в IV веке, во времена святого равноапостольного Константина и его матери царицы Елены, когда епископ Иерусалимский Макарий предпринял масштабные поиски мест, связанных с евангельской историей. Надо понимать, что Иерусалим в то время представлял собой античный город, который назывался Элия Капитолина, и планировка которого была значительно изменена по сравнению со временем Господа Иисуса Христа. В этом городе мало что напоминало тот самый Иерусалим времен I века, в котором ходили Господь и апостолы, в котором произошли евангельские события.

После второго иудейского восстания император Адриан приказал полностью перестроить город. На месте разрушенного храма был построен храм в честь Юпитера Капитолийского, точнее, в честь римской триады. Была изменена планировка города, в центре была построена огромная дорога – Кардо Максимус (Cardo Maximus). А те части города, которые раньше лежали за его пределами, вошли внутрь городской стены. В частности, это произошло и с местом гробницы Господа Иисуса Христа, и с Голгофой. В исторических источниках довольно определенно указано, об этом пишет, например блаженный Иероним Стридонский, что со времен Адриана до правления Константина – период примерно в 180 лет – место, свидетельствовавшее о Воскресении, было занято статуей Юпитера. Указывается, что над самим местом погребения Господа была построена платформа и огромный языческий храм в честь Венеры.

Евсевий Кесарийский пишет: «Обиталища заблуждений вместе со статуями были низвергнуты и полностью разрушены, как каменные, так и деревянные. Так что священное место, которое под Божьим водительством, расчищено от тяжкого бремени нечистого идолопоклонства и сделано таким, какое оно было, место это теперь являет святую тишину, так как на свет предстало очевидное доказательство страданий нашего Спасителя».

Письменные источники дают довольно существенные подтверждения самому факту исследования и обнаружения этого места в IV веке. И можно сказать, что исследование места распятия Спасителя на Голгофе, нахождение Креста и изучение гробницы Спасителя – это своего рода первое достижение библейской археологии. В этом смысле и епископа Макария, и равноапостольную Елену можно считать святыми покровителями археологии.

Что дает нам право утверждать, что место погребения Спасителя, место храма Воскресения Христова то самое, если город был столь существенно перестроен? Во-первых, маркером расположения гробницы Спасителя является гора Голгофа. Это небольшое скалистое возвышение, на 5-7 метров возвышавшееся в то время над уровнем города, не было снесено. Возможно, его использовали в качестве какого-то природного украшения: выступа, на котором что-то стояло. По крайней мере, это очень надёжный маркер, просуществовавший во все время этого римского, языческого города.

Длительные исследования, проводимые начиная с XIX века, позволили установить расположение стены Иерусалима и порога Судных врат. Дело в том, что существенные сомнения в XIX веке по поводу подлинности храма Воскресения Христова были основаны на следующих соображениях. Если мы сейчас приедем в Иерусалим, то увидим, что храм Гроба Господня входит в пределы старого города. В то время как в Евангелии сказано, что Господь пострадал вне городских стен, Голгофа находилась снаружи. Тем более, мы знаем, что согласно еврейским законам захоронение внутри города тоже было невозможно. И по законам соблюдения чистоты хоронить надо было снаружи.

Обнаружение стены Иерусалима тех времен – это заслуга русских исследователей. Такой замечательный начальник Русской духовной миссии, как архимандрит Антонин (Капустин), получив участок около храма Воскресения Христова от русского консула Дорогобужинов, предпринял там ряд исследований. И при раскопках на месте старого католического монастыря Санта-Мария-Латина были обнаружены стены, относившиеся как раз к периоду Ирода, и тот самый порог Судных врат, который сейчас можно видеть на русских раскопках на Александровском подворье. Это обнаружение стены позволило сказать, что стена действительно проходила в другом месте и Господь вышел из города на Голгофу и был погребен вне.

Можно сказать, что до недавнего времени это расположение стены было одним из самых сильных, хотя и косвенных свидетельств в пользу подлинности гробницы. Однако сомнения, высказанные еще в XIX веке, позволили английскому генералу Гордону предложить другое место. Это так называемая садовая гробница, которая находится вне современных стен Иерусалима, на севере, в сотне с небольшим метров от Дамасских ворот. Садовая гробница расположена в скале, вид которой напоминает череп, и, прогуливаясь в окрестностях, Гордон предположил, что это и есть та самая Голгофа, в определенном ракурсе, действительно, напоминающая череп. Если мы сейчас туда придем, то увидим многочисленные группы протестантов, которые туда приходят, в то время как традиционные конфессии (православные, католики, эфиопы, копты) приходят именно в храм Воскресения Христова.

Однако современные исследования как раз совершенно не подтверждают отнесение этой садовой гробницы генерала Гордона к временам Господа Иисуса Христа. Это гробница периода Первого храма, они были устроены по-другому: у них не сводчатые, а плоские потолки, они вырубались другими инструментами, в более поздний период их пилили специфическими пилами, от которых остаются гребнистые следы, а там стены гладкие. Целый ряд особенностей указывает, что эта гробница более раннего периода. И кроме фантазий Гордона ничто не связывает это место с местом погребения Спасителя.

Археология о Гробе Господнем: часть I

Алексей Варламов, ректор Литературного института им. А. М. Горького

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Существует гениальное эссе Марины Цветаевой, которое называется «Мой Пушкин». Цветаева очень любила Пушкина, написала очень интересную работу. Написала о своей приверженности, как мне это запомнилось, о своей симпатии к образу Пугачева, этому благородному разбойнику. И тут действительно возникает загадка: а почему Пушкин облагораживал Пугачева в повести, если очень хорошо понимал, каким на самом деле был Емельян Пугачев.

Ведь Пушкин проделал очень интересную работу. Он написал сначала историческое исследование «История пугачевского бунта», собрал факты, работал как историк, а потом он написал роман, причем выдав его за произведение, написанное другим лицом, и представив себя в роли публикатора. И там, в этих семейных записках Петруши Гринева, Пугачев, конечно, изображен совершенно иначе. Пушкин делает этот сдвиг. Почему это произошло? Это очень интересный вопрос.

И не менее интересный вопрос, когда мы говорим о «Капитанской дочке», – эпиграф, предшествующий этой повести, который все мы, конечно, помним: «Береги честь смолоду». Надо сказать, что эпиграф этот обычно применяют по отношению к главному герою Петруше Гриневу. И тут более или менее понятно, как должен Петруша беречь свою честь: честно служить в гвардии, слушаться начальников, не изменять присяге, не целовать злодею ручку, отдавать карточный долг, быть храбрым, мужественным. И герой выполняет все эти заветы честного долга.

Но ведь фраза «Береги честь смолоду» имеет отношение и к Маше Мироновой. И здесь ситуация сохранения чести оказывается гораздо более сложной, потому что она зависит не от Маши, а от тех обстоятельств, которые складываются вокруг нее. Собственно, «Капитанская дочка» – это история во многом о том, как и Петруша Гринев, и Маша Миронова сохранили свою честь, он свою, она свою, чтобы потом счастливо соединиться. Пушкин показывает весь трагизм положения этой девушки, которая переодевается в крестьянское платье. Но едва ли это может быть надежной гарантией от посягательств на нее либо со стороны пугачевских насильников, либо со стороны Швабрина, который ей угрожает, шантажирует и хочет на ней насильно жениться. Либо, наконец, со стороны Зурова. Если мы вспомним содержание этой повести, когда гриневский приятель схватывает Гринева и его спутницу, считая их изменниками, то эти «доблестные» офицеры русской армии требуют капитанскую дочку к себе. И понятно, что бы они с ней сделали, если бы не оказалось, что Гринев – знакомый Зорина, если бы не был тот вовремя отданный долг, как в свое время отданный тулупчик спас главного героя.

В пушкинском мире присутствует поразительное сцепление обстоятельств, там все под присмотром, все для чего-то нужно. Это поразительно тонкая работа, где одно действие цепляется за другое действие, но когда мы это читаем, то, как правило, не замечаем, и это хорошо, что не замечаем. Пушкинский текст так устроен, что мы можем просто по нему скользить и получать невероятное удовольствие от этого прикладывания слова к слову, слова к слову. Но если на секунду остановиться и попытаться понять эту механику, насколько только можно ее понять, так как это сложно, мы увидим эти мотивные поступки героев, эту связь.

Опять же возвращаясь к понятию чести. Да, безусловно, Гринев – человек чести. Человеком чести является капитан Миронов. Человеком без чести становится Швабрин. И здесь у Пушкина, который, как правило, не стремился к тому, чтобы упрощать своих героев, очень жесткий закон – человек, способный оклеветать девушку, причем в первой части романа, способен изменить присяге. Пушкин в каком-то смысле идет на упрощение человеческого характера, потому что ему очень важно показать, подчеркнуть, выявить благородство и низость, противопоставить высоту и подлость разных людей. Это не Достоевский, где одно и другое может соединяться в душе одного человека. Пушкин как бы разводит эти качества и рисует идеальную картину мира.

На мой взгляд, «Капитанская дочка», безусловно, самое христианское произведение русской литературы, потому что в нем чувствуется провидение. В нем очень хорошо чувствуется Божий Промысл. Очень хорошо чувствуется, что люди, которые ведут себя в соответствии с Божьими заповедями, получают награду, потому что Промысл не бросает тех, кто к нему обращается. Этот Промысл приходит к ним на помощь.

«Капитанская дочка» – это в каком-то смысле повесть о взаимодействии земли и Неба. И хотя Небо явственно здесь никак не представлено, и все христианские добродетели героев укладываются в одну единственную добродетель – послушание. Но этой добродетели оказывается достаточно, для того чтобы повесть окончилась так счастливо, как оканчиваются немногие произведения в русской литературе, хотя и там присутствует вечная спасительная пушкинская ирония.

“Капитанская дочка”

Алексей Беглов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Пробуждение церковной общественности. Неудача церковных преобразований эпохи великих реформ 1860-1870 годов стала ясна уже собственно их современникам и отчасти именно неудача этих преобразований стала толчком для развития общественной дискуссии о будущем русской Церкви в рамках империи. И зачинателями этой дискуссии было то общественное направление, направление общественной мысли, которое обычно называется славянофилами.

Сама эта группа лиц и такое общественное и интеллектуальное движение той эпохи представляют собой значительный интерес. Ранее славянофилы говорили о себе, что они, как интеллектуальное движение, родились в монастырских стенах. Фактически ранее славянофилы были как раз той церковной общественностью, образованной церковной общественностью, которая не существовала в России со времен реформы Петра I. Потому что со времен реформы Петра существовал разрыв между Церковью, между паствой и образованным обществом. И вот XIX век постепенно приводит к воссоединению этих как бы разорванных частей русского общества, русского организма.

Славянофилы – ярчайший пример такого рода восстановления связи, потому что многие из них были духовными воспитанниками наставников Оптиной пустыни, старца иеромонаха Макария Иванова, который привлекал, например, братьев Кириевских к издательской деятельности Оптиной пустыни и так далее. И последующие поколения славянофилов осознавали себя именно как образованную церковную общественность. Они первые заговорили о недостаточности церковных преобразований 1860-х годов и первые обратили внимание на то, что необходимо в корне менять систему государственных отношений – отказываться от синодальной бюрократической системы, возвращаться к идее соборного строительства Церкви и может быть патриаршего строительства Церкви. Сначала говорили именно о соборности, о Соборах.

В рамках этой критики конечно критиковалась общая реформа Петра – это было одним из основных нервов. Критиковалась и вся реформа Петра, не только церковная, но и в целом государственная, но в рамках собственно церковной тематики славянофилы достаточно активно обращали внимание на неудовлетворительность с точки зрения церковных правил всей системы государственного управления в империи. И, что интересно, что в начале своей деятельности в 1860-1870-1880-е годы, славянофилы, хотя они являются образованной церковной общественностью, оказываются своего рода в оппозиции, как к правительственным начинаниям, так и отчасти к настроениям иерархии.

Это очень хорошо заметно по то позиции, которую они занимали в приходском вопросе. Дело в том, что еще в 1867 году один из представителей известной славянофильской семьи Самарины – Дмитрий Федорович Самарин выпустил целую серию статей, которая называлась «Приход», где достаточно подробно критиковал то положение прихода, в котором он тогда находился, писал о пагубности реформы 1808 года и предлагал строить новую приходскую структуру на базе церковно-приходских попечительств, которые как раз за три года до этого были санкционированы правительством. При этом очерки Самарина и иерархией, и духовенством были встречены с большой опаской, в штыки. И потребовалось долгие 30 лет, прежде чем идеи славянофилов в области церковных преобразований стали общим достоянием и общества, и иерархии.

Пробуждение церковной общественности

Татьяна Черникова, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Если середина XI в развитии древнерусской и одновременно византийской живописи была связана с мозаиками и фресками Святой Софии, то уже конец XI – XII век были связаны с фресками Михайловского Златоверхого монастыря. Этот монастырь, как и его главный собор – Михайловский, интересен для нас тем, что именно отсюда началась традиция завершать и покрывать золотом купола русских церквей. Вообще, на Руси этой традиции долгое время не было. Судя по летописным известиям и известиям, исходящим из Киево-Печерского монастыря, именно Златоверхий монастырь стал обладателем первого собора с золотыми куполами и вошел в историю под соответствующим названием.

Собор был построен в честь Небесного Архистратига Михаила в последние годы правления князя Святополка II Изяславича. Это был двоюродный брат и политический противник Владимира Мономаха, в Киеве он правил довольно долго с 1093 по 1113 год. А его имя в крещении было как раз Михаил. Вокруг собора, построенного князем в честь своего небесного покровителя, митрополит Киевский, которого тоже звали Михаил, как раз организовал Михайловский Златоверхий монастырь. Украшали его фресками и мозаиками опять-таки византийские художники и, возможно, их русские ученики.

Для нас история этих фресок и мозаик интересна еще тем, что с ними произошла великая трагедия, но уже не во времена Древней Руси и монгольского нашествия, а в 30-е годы. В связи с переносом столицы Советской Украины из Харькова в Киев было решено уничтожить Михайловский Златоверхий собор просто потому, что потребовалось место для строительства административного здания. Самый ужас заключается в том, что это здание так и не было построено. И после того, как монастырь разобрали, а остатки его взорвали, довольно долго, до 50-х годов XX века, эта территория так и пустовала.

Старые искусствоведы, еще дореволюционной школы и ставшие потом советскими искусствоведами: Макаренко и Айналов пытались спасти этот собор, и в частности его центральную часть, которая шла еще от конца XI – начала XII века, то есть это был памятник мировой культуры. Именно его и взорвали, потому что все остальное, построенное в XVII веке в стиле украинского барокко, просто разобрали. Сами искусствоведы оказались репрессированы. Единственное, что им удалось, – отстоять ряд мозаик и фресок собора, которые было решено снять, перенести на другую основу и в другое место.

Среди этих перенесенных и сохраненных для нас мозаик интересна мозаика «Евхаристия», Святое Причастие, – очень важный для христиан ритуал освящения хлеба и вина и последующего их потребления как Тела и Крови Христа, когда происходит соединение христиан с Богом. Для мозаики «Евхаристия», шедшей по апсиде в алтаре Михайловского собора, в Киевской Софии была построена полукруглая стена, на которую была перенесена мозаика.

Также знаменита мозаика «Дмитрий Солунский», которую отправили в Москву, где она находится в Третьяковской галерее. Кстати, многие другие мозаики из этого собора сейчас обретаются в Москве и даже Петербурге. Все дело в том, что страдания этих произведений искусства не закончились с взрывом самого собора в 30-е годы. Во время оккупации Киева гитлеровцами они были вывезены в Германию, потом возвращены в Советский Союз, но большая их часть оказалась в Москве и Петербурге, а не Киеве, то есть они поменяли место пребывания.

Дмитрий Солунский – очень почитаемый на Руси святой. Но почему эта мозаика появляется в соборе Михаила Архангела? Все дело в том, что отец князя Святополка II – Изяслав, старший сын Ярослава Мудрого, великий князь Киевский в 1054, 1072, 1076-1078 годах, как раз носил христианское имя Дмитрий. Известно, что до постройки Михайловского монастыря на этом месте стоял собор (очевидно, деревянный), посвященный именно Дмитрию Солунскому. И, очевидно, в память о своем отце Святополк (Михаил) заказывает эту мозаику.

Еще образ Дмитрия Солунского важен потому, что в славянской культуре он почитался как покровитель славян, хотя происходил он из Фессалоник. Его житие говорит о том, что он был сыном тайных христиан, отец его занимал очень высокий пост проконсула Фессалоник (современное название – Салоники), и он воспитал своего сына в христианском духе. Но сам Дмитрий, получив после смерти отца от римского императора эту же должность проконсула и зная, что ему грозит опала и, может быть, даже казнь, начал открытую проповедь христианства и очень многих обратил в христианство.

Это не прошло мимо внимания императора-язычника, и, возвращаясь из похода на славян, он арестовал Дмитрия, заключил его в тюрьму. Дмитрий готовился к смерти, молился, а император организовал бои в Фессалониках, заставляя биться христиан со своим любимым воином Лием, который, естественно, побеждал их. Что сделал Дмитрий Солунский? Он благословил своего бойца христианина Нестора, и тот сбросил убийцу христиан Лия на копья стоящих вокруг воинов. Римский языческий боец погиб, Нестор был казнен, вслед за ним был казнен и Дмитрий Солунский, но их подвиг как великомучеников, борцов за христианство произвел большое впечатление на греков. Поэтому это один из любимых святых греков.

Поскольку Дмитрий является покровителем славян, есть сербская легенда о том, что происходило все это вовсе не в Фессалониках, а в сербском городе Сремска-Митровица, как он называется сейчас как раз в честь Дмитрия Солунского. Только потом мощи святого были перенесены в Салоники, потому и получили такое название.

На Руси эта славянская традиция почитания Дмитрия Солунского в качестве своего покровителя сохранилась, и образы, имеющие начало от византийской мозаики, будут постоянно тиражироваться в русской иконописи. И многие русские князья будут получать при крещении второе имя именно в честь Дмитрия Солунского.

Фрески и мозаики Михайловского Златоверхого монастыря

Ирина Языкова, кандидат культурологии

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Византия – удивительный феномен в смысле искусства, потому что она дала толчок для многих стран. Империя, безусловно, великая, рожденная гением Юстиниана, потому что, собственно, он и был ее создателем. При нем же строится величественный храм – храм Святой Софии. Храм, который называли чудом света. Даже сегодня, когда он окружен минаретами, сильно перестроен снаружи, он производит великое впечатление.

Когда вы входите в этот храм, то видите просто удивительную мистерию света и пространства, потому что эффект Святой Софии в том, что внутри она кажется больше, чем снаружи. И это благодаря удивительной архитектуре, где все построено на арках, окнах, апсидах и экседрах, и, конечно, великолепном куполе, который, как говорили в древности, подвешен на золотых цепях к небу. Этот эффект создается, потому что сорок окон сливаются в солнечную погоду буквально в единую линию, и кажется, что купол действительно не касается стен.

Для нас Святая София важна еще и потому, что она, действительно, дает такую визуализацию мировоззрения средневекового византийца. Дело в том, что и сама архитектура были иконой мира. Слово «икон» переводится как «образ», и храм – это не просто вместилище, место собрания, а именно образ мира. Византийцы мыслили его как некий пространственный образ, где Бог пребывает с людьми. Это образ, где свет играет свою удивительную роль, где целый синтез искусств, и где все сливалось во время литургии: и архитектура, и мозаики, и пение, и шествие духовенства с хорами и т.д. То есть сама София Константинопольская представляет собой пространственную икону Царства Небесного.

Святая София украшена великими мозаиками, из которых до нас дошли остатки, но все-таки даже они дают нам представление о том, как мыслилось Царство Небесное. Как мы уже говорили, образ мозаики очень хорошо лег на тот образ, который дает нам Откровение Иоанна Богослова. В последних главах этой книги сказано о том, что город, пришедший с Неба на землю – как купол Святой Софии, спускающийся с небес – выложен из драгоценных камней и улицы его украшены чистым золотом и прозрачным стеклом. Это как раз точное описание мозаики и Софии, и других византийских храмов.

Наверное, именно мозаика более всего визуально выражает представления византийцев о красоте и о красоте Царства Небесного. Эти переливы дают даже не столько цвет, сколько сияние этого цвета. Золото фона (а золото всегда особенно использовалось на фонах) дает сияющую среду, в которой находятся Христос, ангелы, Богородица, святые, цари, императоры, предстоящие с дарами перед троном Христа. То есть это, может быть, самое высшее выражение художественного гения Византии. Конечно, византийские иконы и фрески тоже прекрасны, но, наверное, мозаика более всего выражает религиозные и художественные представления византийцев.

Конечно, прекрасные мозаики мы имеем не только в Византии, но и, например, в Италии, сделанные греческими мастерами. Это все византийские мастера, которых приглашали по всему миру, для того чтобы они делали мозаика. Например, они украшали мозаиками храмы Равенны. В церкви святого Виталия в Равенне мы имеем изображения не только священных персонажей, но и Юстиниана с императрицей Феодора, которая выходит с дарами в пресвитерий, то есть предалтарное пространство, потому что императоры тоже участвовали в литургии и приносили на нее дары: хлеб и вино. Даже эти исторические портреты показывают нам, как мыслился космос, где наверху – Бог, а внизу – император, и весь этот космос устроен прекрасно, торжественно, красиво, литургично. Само слово «литургия» переводится как «общее дело». Общее дело людей и Бога – богослужение, в котором людей представляет император и патриарх.

То же самое можно видеть в сицилийских мозаиках. Да, они сделаны для латинян, для норманнских королей, которые царствовали в XI – XII веках на Сицилии, но сделали их византийские мастера. Любое государство Европы хотело бы подражать Византии, подражать великолепию Константинополя. Поэтому самые богатые из них – венецианцы и сицилийцы приглашали для украшения храмов именно византийских мастеров.

Феномен Византии в том, что она посеяла эти семена красоты, семена искусства во многих странах. И разрушенная Византия представлена сейчас за пределами Византии даже лучше, чем в самой Греции. Потому что в Греции осталось, увы, совсем немного, хотя и комплекс Дафни, и монастырских Осиос Лукас, и другие храмы еще сохранили византийские мозаики.

Наверное, именно мозаика выражает это представление о красоте, свете, торжестве, благости Царства Небесного.