История

Татьяна Черникова, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Если середина XI в развитии древнерусской и одновременно византийской живописи была связана с мозаиками и фресками Святой Софии, то уже конец XI – XII век были связаны с фресками Михайловского Златоверхого монастыря. Этот монастырь, как и его главный собор – Михайловский, интересен для нас тем, что именно отсюда началась традиция завершать и покрывать золотом купола русских церквей. Вообще, на Руси этой традиции долгое время не было. Судя по летописным известиям и известиям, исходящим из Киево-Печерского монастыря, именно Златоверхий монастырь стал обладателем первого собора с золотыми куполами и вошел в историю под соответствующим названием.

Собор был построен в честь Небесного Архистратига Михаила в последние годы правления князя Святополка II Изяславича. Это был двоюродный брат и политический противник Владимира Мономаха, в Киеве он правил довольно долго с 1093 по 1113 год. А его имя в крещении было как раз Михаил. Вокруг собора, построенного князем в честь своего небесного покровителя, митрополит Киевский, которого тоже звали Михаил, как раз организовал Михайловский Златоверхий монастырь. Украшали его фресками и мозаиками опять-таки византийские художники и, возможно, их русские ученики.

Для нас история этих фресок и мозаик интересна еще тем, что с ними произошла великая трагедия, но уже не во времена Древней Руси и монгольского нашествия, а в 30-е годы. В связи с переносом столицы Советской Украины из Харькова в Киев было решено уничтожить Михайловский Златоверхий собор просто потому, что потребовалось место для строительства административного здания. Самый ужас заключается в том, что это здание так и не было построено. И после того, как монастырь разобрали, а остатки его взорвали, довольно долго, до 50-х годов XX века, эта территория так и пустовала.

Старые искусствоведы, еще дореволюционной школы и ставшие потом советскими искусствоведами: Макаренко и Айналов пытались спасти этот собор, и в частности его центральную часть, которая шла еще от конца XI – начала XII века, то есть это был памятник мировой культуры. Именно его и взорвали, потому что все остальное, построенное в XVII веке в стиле украинского барокко, просто разобрали. Сами искусствоведы оказались репрессированы. Единственное, что им удалось, – отстоять ряд мозаик и фресок собора, которые было решено снять, перенести на другую основу и в другое место.

Среди этих перенесенных и сохраненных для нас мозаик интересна мозаика «Евхаристия», Святое Причастие, – очень важный для христиан ритуал освящения хлеба и вина и последующего их потребления как Тела и Крови Христа, когда происходит соединение христиан с Богом. Для мозаики «Евхаристия», шедшей по апсиде в алтаре Михайловского собора, в Киевской Софии была построена полукруглая стена, на которую была перенесена мозаика.

Также знаменита мозаика «Дмитрий Солунский», которую отправили в Москву, где она находится в Третьяковской галерее. Кстати, многие другие мозаики из этого собора сейчас обретаются в Москве и даже Петербурге. Все дело в том, что страдания этих произведений искусства не закончились с взрывом самого собора в 30-е годы. Во время оккупации Киева гитлеровцами они были вывезены в Германию, потом возвращены в Советский Союз, но большая их часть оказалась в Москве и Петербурге, а не Киеве, то есть они поменяли место пребывания.

Дмитрий Солунский – очень почитаемый на Руси святой. Но почему эта мозаика появляется в соборе Михаила Архангела? Все дело в том, что отец князя Святополка II – Изяслав, старший сын Ярослава Мудрого, великий князь Киевский в 1054, 1072, 1076-1078 годах, как раз носил христианское имя Дмитрий. Известно, что до постройки Михайловского монастыря на этом месте стоял собор (очевидно, деревянный), посвященный именно Дмитрию Солунскому. И, очевидно, в память о своем отце Святополк (Михаил) заказывает эту мозаику.

Еще образ Дмитрия Солунского важен потому, что в славянской культуре он почитался как покровитель славян, хотя происходил он из Фессалоник. Его житие говорит о том, что он был сыном тайных христиан, отец его занимал очень высокий пост проконсула Фессалоник (современное название – Салоники), и он воспитал своего сына в христианском духе. Но сам Дмитрий, получив после смерти отца от римского императора эту же должность проконсула и зная, что ему грозит опала и, может быть, даже казнь, начал открытую проповедь христианства и очень многих обратил в христианство.

Это не прошло мимо внимания императора-язычника, и, возвращаясь из похода на славян, он арестовал Дмитрия, заключил его в тюрьму. Дмитрий готовился к смерти, молился, а император организовал бои в Фессалониках, заставляя биться христиан со своим любимым воином Лием, который, естественно, побеждал их. Что сделал Дмитрий Солунский? Он благословил своего бойца христианина Нестора, и тот сбросил убийцу христиан Лия на копья стоящих вокруг воинов. Римский языческий боец погиб, Нестор был казнен, вслед за ним был казнен и Дмитрий Солунский, но их подвиг как великомучеников, борцов за христианство произвел большое впечатление на греков. Поэтому это один из любимых святых греков.

Поскольку Дмитрий является покровителем славян, есть сербская легенда о том, что происходило все это вовсе не в Фессалониках, а в сербском городе Сремска-Митровица, как он называется сейчас как раз в честь Дмитрия Солунского. Только потом мощи святого были перенесены в Салоники, потому и получили такое название.

На Руси эта славянская традиция почитания Дмитрия Солунского в качестве своего покровителя сохранилась, и образы, имеющие начало от византийской мозаики, будут постоянно тиражироваться в русской иконописи. И многие русские князья будут получать при крещении второе имя именно в честь Дмитрия Солунского.

Фрески и мозаики Михайловского Златоверхого монастыря

Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

После осуждения Нестория и подписания примирительного трактата между Кириллом и Иоанном Антиохийским страсти поутихли. Однако горячие головы с обеих сторон желали продолжить внутрицерковную распрю.

Одной из таких горячих голов был Евтихий – настоятель одного из константинопольских монастырей, близкий сподвижник нового Египетского патриарха Диоскора, который имел необычайно могущественное положение при дворе. Дело в том, что Евтихий был крестным отцом препозита священной опочивальни – евнуха Хризафия, который был всесильным временщиком в последние годы правления Феодосия II. По сути Евтихий имел прямой выход на императора.

Развивая богословие Кирилла Александрийского и окончательно добивая несторианское богословие, Евтихий развивает новую христологическую гипотезу о том, что якобы Иисус Христос был только Богом и человеческого в Нем почти ничего не было. Эта концепция о существовании единой Божественной природы в Иисусе Христе получила название монофизитизм.

Богословие Евтихия возмутило многих христианских епископов с Балканского полуострова, из Малой Азии, Сирии. Если Иисус был только Богом, значит, Его человеческие крестные муки и страдания ничего не стоят: Он не испытал горькой чаши человеческой жизни. Евтихий и его учение попахивали ересью.

По этому поводу в Константинополе созывается Церковный Собор, не очень представительный, который осуждает Евтихия. И Евтихий прибегает к заступничеству с одной стороны своих друзей при дворе, а с другой – Диоскора Александрийского. Если предшественники Диоскора: Феофил, Кирилл Александрийский уже вольготно распоряжались в столице Египта, то Диоскора, не скрываясь, говорил, что здесь, в Египте, его власть больше, чем власть императора. Египетский клир вел борьбу за полное доминирование в империи.

Диоскора осуждает решение Константинопольского Собора, осудившего Евтихия, и созывает новый Собор – называя его Вселенским, на самом деле таковым он не являлся – так же в Эфесе. Второй Эфесский Собор 449 года – потом его назовут «разбойным Собором» – был не собором, но судилищем. Здесь тех, кто когда-то осуждал Евтихия, обвинили в тайном несторианстве. Покаявшихся бывших сторонников Нестория полностью разгромили, причем ход заседаний Собора шел с невероятными нарушениями: монахи Барсума Ассирийского, одного из сподвижников Диоскора, просто переломали пальцы писцам, которые, с их точки зрения, вели неправильную стенограмму. Тем не менее Диоскора мог праздновать победу: он пользовался поддержкой императора. Его оппоненты были сосланы либо отдалены от управления государством.

Возможно, Диоскур бы и победил, но через год после Второго Эфесского и «разбойного» Собора император Феодосий II, покровительствовавший Евтихию и Хризафию, скончался, и на престол вступает новый император – Маркиан. Маркиан понимает, что поддержка Диоскора невозможна: против него выступает сирийский клир, против него выступает Рим и значительная часть иерархов Балканского полуострова. Поэтому в 451 году он созывает новый уже Четвертый Вселенский Собор в предместье Константинополя – Халкидоне. Здесь ему удается собрать очень мощную антидиоскуровскую коалицию, в том числе из бывших сторонников Нестория, которые осуждают христологию Диоскора и устанавливают догмат о единстве двух природ во Втором Лице Троицы.

Диоскор не подчинился решениям Собора, удалился к себе в Египет, и здесь правление патриарха-монофизита, по сути, продолжилось. Монофизитизм в середине V века неожиданно для имперских властей становится национальной идеологией угнетенных низов Египта и Сирии. Эти крестьяне, которые были абсолютно не эллинизированы, находились под тяжким фискальным гнетом местной грекоязычной аристократии и провинциальной администрации. Все связанное с греками было им ненавистно, и конфликт местного патриарха с Константинополем, то есть с эллинами, греками, сразу делает его знаменем национальной борьбы окраин против столицы.

По сути, монофизитский спор еще больше расколол империю, точнее имперскую Церковь. С одной стороны, грекоязычные области, поддерживающие царя, на востоке их будут называть людьми царя, то есть мелькитами. А с другой – монофизиты, которые поддерживают местных церковных иерархов. Императоры Восточной Римской – Византийской империи оказываются в сложном положении. Либо они получают поддержку Балкан, Малой Азии, части Сирии и сохраняют контакт с Римом, придерживаясь халкидонского символа и тем самым отторгая от себя Сирию и Египет. Либо они пытаются найти какой-то компромисс с Сирией и Египтом и, вполне возможно, портят отношения и с западом.

Первый император, а точнее узурпатор, который понял, что необходимо пытаться заново соединить расколотую монофизитским спором Церковь, был Василиск, захвативший в 375 году власть в Константинополе. Он пытается примирить восточных и западных епископов. У Василиска это не получается, вскоре он будет свергнут. Однако свергнувший его законный император Зенон идет ровно по тому же пути. В 383 году он издает примирительный эдикт – Энотикон, в котором с помощью смягченных формулировок пытается выработать Символ веры, способный удовлетворить и умеренных западных епископов, и умеренный епископат востока. Энотикон не принимается ни радикальными монофизитами, ни наиболее последовательными халкидонитами.

Однако эта традиция будет продолжена следующим после Зенона императором – Анастасием I, который уже относительно открыто поддерживает монофизитов. На востоке он сталкивается в этом плане с серьезной оппозицией жителей Константинополя, дунайских провинций. С Римом Анастасий вообще разрывает отношения: римский папа обвиняет его в ереси. Императорская Церковь становится перед выбором, сделать который она, по сути, так и не сможет до VII века.

Монофизитский спор продолжится, в VI столетии монофизиты сформируют свою собственную церковную иерархию, по сути, параллельную Церковь. В VII веке почти все монофизитские области отпадут от империи и перейдут под контроль сначала персов, а потом новых арабских властителей восточного Средиземноморья. Таким образом, вопрос, кого поддержать: халкидонитов или монофизитов, для византийских императоров решится сам собой. Халкидониты останутся их подданными, а монофизиты выйдут из сферы политического контроля империи.

До настоящего времени сохраняется значительное количество монофизитских Церквей, большая часть из которых носит имя Якобитской: Якобитская Церковь Востока, Сирии, Якобитская Церковь Египта, Эфиопии и еще ряда регионов.

Монофизитизм

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Внутренняя жизнь христианских общин определяется главным образом тем, что мы читаем еще в самом начале «Деяний». Апостол Лука пишет: «… они пребывали в учении апостолов, в общении, молитве и преломлении хлеба». Это основные компоненты того, как устроена христианская жизнь в христианской общине.

Как правило, это весьма небольшая группа людей, в которой редко кто осведомлен в Ветхом Завете, хотя бы в какой-то степени. Если вообще есть христиане из иудеев, особенно из образованных иудеев, то это большая редкость и большое облегчение для общины. Главным образом в малых христианских общинах за пределами Израиля таких людей было очень немного. Самое главное, в чем выражается внутренняя жизнь этих общин – это, конечно, преломление хлеба. Нередко это почти единственный раз в течение недели, когда христиане собираются вместе. Если в общине есть новоначальные христиане и есть те, кто могут им свидетельствовать, такие люди еще будут собираться в какую-нибудь ночь, для того чтобы послушать рассказы о Христе, об откровении Божьем в Ветхом Завете, пророках, принять первончалаьное христианское научение.

Но абсолютно необходимым, без чего не бывает ни христианской общины, ни христианина является участие в преломлении хлеба, которое совершается в то время главным образом вечером пятницы, а потом постепенно переходит в ночь с субботы на воскресенье, то есть на первый день недели. Кто-то это делает ближе к вечеру субботы, кто-то ближе к утру воскресенья, здесь есть разные практики, тем не менее суть одна и та же.

При этом удивительным образом эти люди подчеркнуто дистанцируются от любых ассоциаций с религиозными общинами. Они вообще не пользуются религиозными терминами, а если называют себя как-нибудь, то используют термины сугубо гражданские. Мы это видим и в «Деяниях», и в письмах Павла: группу христиан, существующих в конкретном городе, они обычно называют политеома – гражданство, считая, что как пишет Павел, «гражданство ваше на Небесах», или можно перевести по-другому: «вы – граждане Небес», то есть некоторая группа граждан – подданных Царства Небесного.

В любом полисе античного мира все понимают, что такое гражданство. Когда люди сидят дома, они граждане и полис, а когда они собираются вместе на центральной площади голосовать о строительстве канализации, это называется экклесия – собрание граждан. Точно так же, когда христиане собираются вместе, они не называют свое собрание «богослужение» или какими-нибудь еще громкими словами. Принципиально все используют сугубо гражданский термин «экклесия». И в нашем сегодняшнем употреблении слов мы переводим это слово как церковь, хотя на самом деле это правомочное собрание граждан.

Это довольно важно, потому что для христиан I века было принципиально и для самих себя, и для окружающих (хотя их жизнь часто была тайной для окружающих) все-таки не быть похожими на языческие культы, на все эти бесконечные жертвоприношения, камлания и пляски с бубнами. Мы собираемся по-другому: как диаспора в какой-нибудь чужой стране или «пятая колонна» людей, являющихся подданными другой страны, но живут здесь. Так и здесь: «гражданство наше на Небесах», христиане собираются в это общее собрание, потому что, как они будут выражаться позднее: мы странники, пришельцы в этом мире, и главное, что определяет нашу жизнь – это связь даже не столько с Царством Небес, сколько с Самим Царем.

Граждане неба

Татьяна Черникова, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Сейчас наш разговор будет о древнерусских иконах, которые появились еще во времена Киевской Руси – единства древнерусского государства, после того как в 988 году при Владимире Святом (он же Первый, он же Красное Солнышко) было принято христианство.

Вообще, первые иконы Владимир привез из своего первого корсунского похода, то есть похода на Херсонес. Кстати, оттуда он привез и первого священника, который будет служить в будущей Десятинной церкви – любимой церкви Владимира. Однако, к сожалению, от этих икон до нас ничего не дошло. Единственное, что мы знаем по археологическим раскопками и реставрационным работам историков искусств, то, что Десятинная церковь, построенная в X веке по приказу Владимира византийскими мастерами, была ими прекрасно украшена, прежде всего фресками, мозаиками и иконами. При первых раскопках в 1908 году фундамента этой церкви – погибла она в 1240 году, когда Киев был захвачен татаро-монголами – нашли осколки камушков, из которых складывались мозаики.

Однако, к счастью для нас, второй большой собор – собор Софии Киевской, построенный уже в великое княжение сына Владимира Красное Солнышко – Ярослава Мудрого, до нас дошел. Его тоже строили и украшали византийский мастера. Поэтому те мозаики и фрески, которые дошли до нас от этого собора, являются общими и для византийской культуры, и для древнерусской. Они как раз показывают истоки современной русской культуры, и древнерусской культуры в частности.

Софийский собор, с одной стороны, был явным подражанием Софийскому собору в Византии, а, с другой стороны, своеобразным противопоставлением молодого Русского государства, у которого есть храм, подобный центру Вселенской империи. Главный купол, барабан и алтарь этого собора были украшены мозаиками, а остальные стены собора – фресками. Причем, интересно, что на западной стене было даже изображено все семейство Ярослава Мудрого. Правда, эта фреска не очень хорошо сохранилась.

Что касается мозаик, поскольку они сложены из смальты и полированных мраморных камушков разного цвета, в общем-то они живут вечно, если с ними не происходит какого-то насильственного разрушения.

Самой главной мозаикой Святой Софии является изображение Христа Вседержителя, находящееся в куполе. По поводу происхождения этого образа надо сказать, что в христианской традиции каноническими считались только те изображения, которые могли адресоваться к какому-то эпизоду в Ветхом или Новом Завете. Образ Вседержителя – Христа Судьи напрямую связан с Новым Заветом, что было особенно важно для христиан.

Как Вседержитель и Судья Страшного Суда Христос дважды упоминается в Откровении Иоанна Богослова, или Апокалипсисе. Первый раз говорится: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель». (Откр. 1,8). Во второй раз уже от лица Иоанна происходит такая фраза: «…свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. 4, 8). И еще раз как Вседержитель Христос упоминается во Втором послании к Коринфянам апостола Павла: «И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель» (2 Кор. 6, 18). Поскольку есть прямая ссылка на моменты текста Нового Завета, этот образ был всегда центральным и в византийском искусстве, и в иконописи Древней Руси.

Христос изображен здесь в чисто византийской манере: золотой фон и особая деталь, которую позднее, в момент расцвета древнерусской иконописи в XIV – начале XVI века, русские иконописцы будут трактовать немного по-другому, – это закрытая книга в руках Вседержителя. Почему-то для византийских христиан было характерно подчеркивать, что мы не можем до конца понять замысел Божий. Закрытая книга как раз и символизировала этот момент.

В Византии также появился связанный с императором Мануилом, бывшим одновременно иконописцем, так называемый Мануилов Спас, Который держал книгу открытый, и там была какая-нибудь важная цитата из Евангелия, обращенная к людям. Именно такой тип впоследствии будет более популярен у русских иконописцев. И, например, Андрей Рублев, самый знаменитый из русских по происхождению богомазов, своему Пантократору будет давать в руки обязательно открытую книгу с какой-нибудь внушающей надежду цитатой из Библии. Из дошедших до нас Мануиловых Спасов Вседержителей также мозаика сицилийского собора Чефалу, где византийцами изображен Христос Вседержитель, но с открытой книгой.

Не менее знаменитым является изображение двенадцати апостолов в Святой Софии. Это очень важный момент, потому что здесь как бы заложена идея распространения двенадцатью апостолами христианства по всему миру. На сводах апсиды, алтаря изображена Богоматерь Оранта, то есть молящаяся, от латинского слова «орант», что значит «молиться». Это особый тип изображения Богоматери, Которая стоит, подняв руки и обратив их в сторону смотрящего.

Вообще такой тип моления с поднятыми руками восходит еще к ветхозаветной традиции. Когда евреи, покинувшие Египет, бились с преследующими их египетскими воинами, то пока Моисей держал руки поднятыми, они побеждали, когда он уставал и опускал руки, евреям не везло, их начинали побеждать. Но Моисей был великий пророк, он опять поднимал руки, молился, Бог слышал его, и в конце концов евреи получили свою победу.

Тип иконы Богоматери, молящейся с поднятыми руками, имеет второе название – Богоматерь Оранта Нерушимая Стена. Потому что в отличие от человека и пророка Моисея, который уставал, Богоматерь устать не может и Ее руки будут вечно подняты. Поэтому христианским подвижникам уготована помощь с Ее стороны в их жизненном пути и их подвигах.

Киевская Оранта Нерушимая Стена поражает вообще масштабами самой мозаики: высота ее пять метров сорок сантиметров, то есть это гигантская мозаика. Она произвела такое гигантское впечатление на русских христиан и появившихся русских иконописцев, которые были учениками византийцев, что видно, что потом за образец многих русских икон, изображавших молящуюся Богоматерь с поднятыми руками, была взята именно Киевская Оранта.

Иконы Киевской Руси

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Покаяние – это большой важный раздел исихастской практики. Я назову просто чисто таким назывным образом главные особенности, без их описания, объяснения, просто назовем их.

Во-первых, оказывается, что покаянные практики очень специфичны, они экстремальные, они необычные и странные для обычного житейского взгляда. Покаянным практикам присуща богатая гамма острых негативных переживаний. Человек развивает в себе негативную эмоциональную атмосферу, он осуждает себя самым резким образом, обличает себя, обвиняет и это не ограничивается только уровнем словесным, вербальным. Исихазм – это в покаянии вполне проявляется, исихазм, то, что называется целостная, холистическая практика, он вовлекает всего человека. Соответственно и в покаянные практики вовлекается уже и телесность человека, и интеллект, и психика, и развиваются крайне экстремальные практики. В знаменитом сочинении «Лествица», есть особый большой раздел, который называется «Описанием темницы кающихся», там описываются эти самые состояния крайнего покаяния и для светского сознания европейской культуры – это чистейшие описания острых психопатологий. Описание всех тех зол, которые кающиеся сами себе наносят. Но, вся эта необычность, которая делает покаяние просто дикостью для так называемого культурного европейского сознания, она и имеет самое твердое объяснение и оправдание. Все эти крайние практики необходимы для того, чтобы создать резкое отталкивание от покидаемого образа бытия.

Ну и еще в заключение я уже скажу, что подвижник обнаруживает, что покаяние вообще никогда не должно завершаться – это практики начального этапа, совершенно верно, но покаянию в христианской жизни вообще нет конца. Когда начнется уже и дальнейшее духовное восхождение, и человек уже-таки и окажется способен реально восходить по лествице исихастского опыта, все равно и тогда в составе его опыта покаяние непременно должно сохраняться. Такие основные особенности.

И еще в этот блок входит конечно, ну это то, что все более, или менее знают, мы на этом можем не останавливаться подробно – борьба со страстями. Человек совершил покаяние, он твердо решил, что он будет восходить к Богу, но дальше он обнаруживает, что для этого восхождения еще есть препятствия, есть помехи восхождению. И эти помехи называются страсти. Это особое состояние сознания, когда именно купируется, блокируется возможность изменения и продвижения сознания к другим состояниям, возможность меняться. Страсти – это именно такие состояния в которых человек задерживается, которые его затягивают, втягивают и он теряет именно способность менять, перестраивать сознание, что и нужно для духовного пути. Это суть страстей, а конкретика их общеизвестна в христианской жизни, все мы, исповедуя свои страсти и страстишки выписываем, продумываем и стараемся искоренять разнообразными средствами и пастырской помощи, и личной духовной дисциплины – это как раз из самых известных областей христианской жизни, которая уже не относится узко к исихазму. Здесь борьба со страстями – это совпадающее в аскетике и во всей широкой христианской жизни. Поэтому на этом можем не останавливаться.

Разрыв с миром. Часть III: метанойя

Михаил Ведешкин, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

История ранневизантийской империи всегда воспринимается как история империи христианской. Однако в IV веке большая часть, а в V веке от трети до половины населения империи сохраняло приверженность традиционным языческим культам – отеческой религии. То есть влияние язычества на политическую, религиозную и социальную жизнь ранневизантийской империи было очень значительным.

Традиционно представляется, что язычество – это некий устоявшийся набор верований и представлений. Ничего подобного. Как говорил замечательный английский историк Джонс, позднеантичное, или ранневизантийское, язычество представляло собой пеструю амальгаму различных культов, суеверий, философских и интеллектуальных построений и т.д. и т.п. По сути, в империи сосуществовало огромное количество различных национальных синкретических религиозных культов, теософских учений, которые тоже, при определенных условиях, могли быть восприняты как религиозные доктрины. И все это понималось под именем язычества.

Понятно, что ко времени правления Константина Великого бо́льшая часть населения империи была языческой. Но по мере наступательного развития христианства новая вера завоевывает себе все больше и больше поклонников. Однако мы видим, что в некоторых слоях ранневизантийского общества язычество держится с заметной силой.

Прежде всего, это крестьянство, которое традиционно является наиболее консервативной частью общества. Для него правильность языческой доктрины подтверждается самим циклом жизни: переменой времен года, в которых можно увидеть воскрешение Осириса, Адониса или схождение Персефоны в мрачный Аид, восходом и закатом солнца, урожаем и т.д. и т.п. В силу своего консерватизма язычниками были очень многие земледельцы империи, в том числе совсем необразованные. Так еще в конце VI века монофизитский епископ Иоанн Эфесский найдет несколько десятков тысяч язычников в гористой Вифинии, которая находится всего в паре сотен километров от столицы, Константинополя. И там они жили два с половиной века после того, как императоры уже исповедовали христианство.

Второй общественной страдой, в которой язычество держалось на удивление крепко, была восточно-римская аристократия и генетически связанная с ней культурная элита, условно говоря, интеллигенция восточно-римского мира. Здесь тоже не удивительно, почему так переживали из-за упадка своей веры эти люди. С одной стороны, для аристократии язычество было неразрывно связано с политическими традициями восточно-римских провинций. В каждом полисе, каждой муниципии существовали свои культы, и эти культы являлись в некотором смысле выражением уникальности этого полиса. Местные полисные религиозные празднества объединяли всех жителей муниципии в единый коллектив, который возглавляла, конечно же, местная аристократия, представляемая курией, то есть муниципальным советом – буле.

Далее, для многих образованных людей Восточной Римской империи язычество было неразрывно связано с классической традицией – образованием. Гомер, Гесиод воспринимались не просто как литературные тексты, но как боговдохновенные религиозные трактаты, которые открывали – возможно, с помощью некоторого герменевтического анализа – сокрытые тайны мироздания. То есть человек, с молодых ногтей обучавшийся сначала у ритора, потом у городского софиста, читавший эти тексты, потом ехавший в Афины, или Александрию, или Антиохию и там толковавший греческих философов, Платона, просто не мог отказаться от язычества: это значило почти то же самое, что отказаться от всей своей культурной традиции, простиравшейся в прошлое на более чем тысячу лет. Для многих Отцов Церкви, получивших классическое образование, выбор между литературой, языческой, и религией был очень сложным, и они буквально с мясом выдирали из себя это пристрастие к классической литературе.

Таким образом, мы видим, что язычество имело множество последователей и, следовательно, было еще политически вполне активным.

Язычество и христианская империя

Алексей Беглов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Начало церковных преобразований, вернее путь движения к Собору приходится на годы, предшествовавшие первой русской революции и на саму первую русскую революцию 1905-1907 годов. И сразу нужно отметить важный момент, который характеризовал весь последующий период вплоть до революции 1917 года – очень тесную спайку церковной проблематики с проблематикой общественно-политической.

Уже императорские манифесты 1903 и 1904 годов о преобразованиях и об усовершенствовании государственного порядка, ставили церковный вопрос в связь с, например, развитием местного самоуправления, когда в этих манифестах говорилось о том, что развитие местного самоуправление должно быть поставлено в связь с преобразованием православного прихода. А непосредственным толчком для церковных преобразований стало обсуждение в Комитете министров в конце 1904 года вопроса о расширении веротерпимости, поскольку эта задача о расширении веротерпимости в Российской империи была поставлена перед министрами императором. И тогда готовился основополагающий очень важный документ, который был принят в апреле 1905 года, который фактически стал эпохальным рубежом в развитии свободы совести в Российской империи. И для большинства министров, и для главы Комитета министров – Сергея Юльевича Витте было понятно, что расширение прав неправославных подданных империи, а именно естественно об этом шла речь в контексте расширения веротерпимости, оно невозможно без какого-то освобождения от бюрократической опеки самой так называемой господствующей Церкви, самой православной Церкви.

И поэтому в Комитете министров Витте поставил в связь вопрос о церковных преобразованиях и вопрос о веротерпимости. Предполагалось, что собственно одновременно, или в непосредственной близости от объявления манифеста о веротерпимости будет дан старт и созыву Собора православной Церкви. В связи с этим начало обсуждения церковных преобразований состоялась так называемая «историческая переписка» между Витте, Константином Петровичем Победоносцевым (тогдашним обер-прокурором Святейшего Синода) и митрополитом Антонием Вадковским (Санкт-Петербургским митрополитом). Переписка о перспективах церковных преобразований, где Победоносцев выступал с охранительных позиций, утверждая, что столь радикальных преобразований, как предлагают Витте и Антоний для Церкви не нужно. А собственно Витте и Антоний прежде всего ставили вопрос о будущем созыве церковного Собора.

Вместе с тем Победоносцеву удалось убедить императора, что церковный вопрос не должен стоять в связи с вопросом о расширении веротерпимости и им удалось изъять этот вопрос из ведения Комитета министров, и передать его в Синод. Он надеялся, что Синод, послушный обер-прокурору, не станет поддерживать запрос на преобразования. Но он ошибся и синодалы послали специальный адрес с благодарностью в адрес императора за то, что был поставлен вопрос о начале церковных преобразований. И тогда Константин Петрович Победоносцев последним политическим усилием поставил вопрос об опросе всех епископов русской Церкви о том, необходимы русской Церкви преобразования, или нет.

Таким образом на протяжении всей первой половины 1905 года вопрос о начале соборной работы откладывался. Вместе с тем 17 апреля 1905 года в день Пасхи был опубликован манифест об укреплении начал веротерпимости, который фактически провозглашал свободу совести для большей части подданных империи, в частности снимал ограничения со старообрядцев. И в том числе он оказался таким толчком для того, чтобы, например, в западных областях Российской империи часть бывших униатов, принужденных в свое время к единству с православной Церковью, начала возвращаться в католичество. А Церковь, однако усилиями обер-прокуратуры все еще не приблизилась к созыву Собора, о котором первоначально шла речь.

Церковь на заре ХХ века

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Если попытаться одним словом, или одной фразой сказать о том, чем занималась великая русская культура XIX века, какую она решала главную задачу – она пыталась вспомнить и вернуться к тем идеям, к тем понятиям, которые были потеряны в результате неудачной русской европеизации. Вот это шла колоссальная работа по самопознанию, по проникновению в то, что является сутью России. И конечно на этом пути изучение и попытка постижения того, что называется русской землей и русским «пространствопониманием» – это все были очень важные вещи в XIX веке.

И надо сказать, что русская культура на этом пути сделала несколько просто величайших открытий, эти открытия являются нашими безусловными национальными достояниями. Одно из подобных открытий – это так называемый философский пейзаж Левитана. Художник Левитан, что смог сделать – он смог средствами европейской перспективной живописи передать суть русского «пространствопонимания». Он смог сделать пейзаж говорящим. Причем, поскольку речь идет не о вещах вербальных, то есть не о текстах, а о художественных пространственных образах, то это действует на человека совершенно без всякого переводчика. Русскому человеку достаточно прийти в Третьяковскую галерею, посмотреть на Левитановские картины, чтобы воспринять это очень важное содержание, которое может быть он уже не воспринимает непосредственно из русского пейзажа – это вообще феномен совершенно удивительный и мне просто пришлось недавно быть свидетелем, когда в Москве проходила большая последняя выставка Левитана, во-первых, сколько она собрала народа. И, казалось бы, ну что русские люди там могли увидеть – какие-то изображения дороги, поля, речки, ну что такое, ничего же особенного нет. И тем не менее, потому что каким-то чудесным образом художник мог в этих простых узнаваемых вещах передать какое-то очень значительное содержание.

Итак, 1888 год Левитан приезжает в маленький город Плес на Волге. Город конечно необыкновенно красив даже сейчас после всего этого нашего трагического столетия. Он пытается передать этот замечательный русский ландшафт, но ничего не получается. Он пишет об этом Чехову: «Я никогда еще не любил так природу и не был так чуток к ней, но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может быть, что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить это большое ощущение…» Понимаете, здесь все сказано: «видеть Бога во всем» – то есть это то самое русское мирочувствие, русское богопознание через созерцание окружающего пространства. Оставалось дело за малым – попытаться на картине средствами европейской живописи передать то, что наполняло художника. И надо сказать – это ему удалось. Первый успех на этом пути – это 1892 год, картина «Владимирка».

Вообще над смыслом русского пространства, русского пейзажа размышляли и художники, и писатели в XIX веке. Известна такая Гоголевская фраза знаменитая из «Мертвых душ»: «Что пророчит сей необъятный простор?» На этот вопрос вообще-то сам Гоголь не ответил, между прочим, а вот Левитановская картина ответила. Вообще, как бы пересказывать такого рода живопись и такого рода образы – это все равно, что рассказывать, о чем музыка – это дело не то что неблагодарное, а просто этим не нужно заниматься. Но поскольку мы с вами живем в ситуации, когда это русское «пространствопонимание», созерцание пейзажа «умными очами», как говорили наши предки. Оно в значительной степени утрачено, но приходится как-то попытаться соединить зримое и духовное. Прошу за это прощения, но другого выхода нет.

Дело в том, что вообще-то в Евангелии довольно много использовано именно таких природных образов, которым придается символическое значение. Например, там такой важный образ есть символический – это дорога, символ пути. При этом дороги бывают в духовном смысле разные. Бывает такое, что называется «вселюдский путь», то есть это такая большая дорога, по которой идет много людей – толпа. А бывает, как говорится, это особенно житийная литература использует этот образ «прискорбная тесная стезя» – тесная стезя по которой идет один человек, претерпевая скорби и пытаясь найти свой путь к Богу. Это возможно только не в этой толпе, а на прискорбной тесной стезе. И вот такую картину этих двух разных путей изображает Левитан. Эта «Владимирка», вы посмотрите, как сделана эта дорога. Кстати само название «Владимирка» очень важно – это же такая русская каторжная дорога, по которой гнали в Сибирь и далеко не только одних революционеров, а прежде всего уголовников. И этот вселюдский путь, как он нарисован, из каких многих разных дорог он состоит, много людей идут по этой дороге. В картине пересекает эту дорогу узкая тропинка, которая идет прямиком к церкви, которая находится очень далеко, там вдали. Вообще пейзаж «Владимирки» такой сумрачный – это пасмурное состояние природы, низкие облака и только одно такое место освещено солнцем – это вдали находится маленькая церковь, она на фоне желтого озимого поля. Понимаете, дело в том, что я это я все долго рассказываю и все равно естественно никакого впечатления не возникает, но как это сделано в картине, человек сразу понимает, о чем речь. Опять-таки, не понимает, он чувствует это. Это конечно совершенно удивительное дело.

И конечно еще об одной хотя бы картине, надо сказать. Она совершенно противоположна по содержанию, но там использован тоже такой же русский пространственный символизм, где зримое переходит в духовное – это картина «Над вечным покоем». Она была создана на следующий год в 1893 году. Там изображено озеро Удомля – это место сохранилось, оно есть, можно встать на этот косогор и как бы ни старались, мы конечно не увидим того, что изображено на картине – это замечательно. Стоит посмотреть эскизы к этой картине, Левитан сделал ряд эскизов, где видно, как он работал с этим пространством. Вообще само озеро небольшое, оно действительно очень красивое небольшое озеро с островками, которые на водной глади появляются. Место замечательное, но оно камерное. А Левитан создает такое ощущение, образ моря житейского. Действительно эта водная поверхность производит громадное впечатление. Это сделано чисто художественными приемами – громадное впечатление. Море житейское – это один из главных евангельских образов, жизнь человека уподобляется морю житейскому. И вот через это море, как бы бороздя его просторы, двигается косогор с церковью. Конечно у Левитана был этот совершенно удивительный дар русского «пространствопонимания» и если мы сегодня пытаемся в двух как-то соснах разобраться, найти какую-то русскую идею, если это нужно сделать – нет ничего проще, пойти в Третьяковскую галерею и посмотреть на картину «Над вечным покоем».

“Философский” пейзаж Левитана

Татьяна Черникова, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Последними этапами в развитии Византийской иконописи были иконы, относящиеся к так называемым мастерским крестоносцев, и «палеологовский ренессанс», который охватывает уже XIV и первую половину XV веков.

Если говорить о «мастерских крестоносцев», то написанные здесь иконы, конечно, не совсем относятся к православной византийской традиции. Но, захватив в 1204 году Константинополь и создав вокруг него свою латинскую империю, крестоносцы оказались под очень большим влиянием именно византийского искусства. И то, что писалось в их мастерских, расположенных и в захваченном Константинополе, и в Иерусалиме, и в 01-12 ?Акре?, и на острове Кипр, и на Синае, во многом носило следы соединения западной традиции с очень сильным византийским влиянием, которого, пожалуй, было даже больше. Поэтому «мастерские крестоносцев» и выходившие из них иконы отчасти можно рассматривать и в контексте византийской культуры.

В качестве примера именно этого подхода можно привести фрески церкви Антифонитис, которая находится на острове Кипр. Они очень хорошо сохранились и дают нам представление об этом соединении двух традиций иконописи: западноевропейской и византийской.

Конец Византийской империи, когда она в общем уже не была вселенской и воспринималась в Европе скорее как греческая империя. В представлении европейцев она перестала быть Арамейской, они считали продолжением Рима Первого Священную Римскую империю германской нации. Хотя греки по-прежнему называли себя арамеями.

Однако упадок государства, натиск турок, фактически завоевание и гибель Византии, последним штрихом которого было падение Константинополя в 1453 году, не сопровождался падением искусства. Наоборот, в византийской иконописи наблюдался взлет, названный «палеологовским ренессансом» по имени последней императорской династии Палеологов.

«Палеологовский ренессанс» отличается уже очень серьезным интересом, возвращением назад к античной традиции. В данном случае слово «ренессанс» (возрождение) используется уже не как условный термин, а, скорее, как то явление, которое в общем-то охватило всю Европу. Кстати, в самой Европе интерес к античности, особенно греческой, сопровождался тем, что любой европейский ренессансный университет считал своим долгом обязательно заполучить православного греческого философа из Константинополя.

Для нас, русских людей, наверное, интересно то, что «палеологовский ренессанс» перенесся и на русскую территорию, уже Московского княжества, превращающегося в центр объединения северо-восточной Руси, а потом и вообще русских земель. Здесь он начался с появлением в Москве нового митрополита Феогноста, который был преемником Петра. Митрополит Петр умер в 1328 году, и очень многие полагают, что именно Петр перенес митрополию из старого Владимира в Москву. Это не так, просто вместе с Иваном Калитой он курировал очень важное для него действо – строительство Успенского собора, первого каменного храма в Москве. Умер Петр в Москве, и поскольку находился здесь почти все время, то москвичи похоронили его в подземелье этого собора, получив впоследствии, после канонизации, своего святого покровителя.

Грек Феогност, назначенный Константинопольским патриархом, перенес кафедру из Владимира в Москву и привез сюда целую группу художников. Они писали сами и в частности украшали этот первый каменный в Москве Успенский собор. Здесь же была своеобразная школа, где обучались русские иконописцы, которые тоже начали писать в стиле этого «палеологовского ренессанса». Слава Богу, что эти иконы середины XIV века сохранились и сейчас находятся в коллекции икон современного – второго каменного Успенского собора.

Мы рассмотрим три знаменитые иконы этой коллекции. Две из них, как считается, написал византийский художник, грек, а одну – ученик греческих иконописцев, но уже русский человек, москвитянин. Это знаменитая икона Спас на Престоле. Правда, от живописи собственно XIV века сохранилось только лицо Спаса. Все остальное – это уже поновление более позднего времени. Однако вспомним, что изводы, копии, должны были полностью соответствовать оригиналу, и в технике извода работали те художники, которые поновляли икону. Поэтому, наверное, и более поздняя живопись, оставшаяся на Спасе на Престоле, повторяет то, что было ранее. А лик Самого Спаса сохранил живопись греческого богомаза, приехавшего в Москву с митрополитом Феогностом и создавшего здесь этот шедевр.

Вторая икона, написанная, видимо, тоже византийцем, из собрания Успенского собора и тоже относящаяся к середине XIV века, – «Спас Оплечный».

А вот знаменитой иконой этого же направления, но написанной русским иконописцем, является «Спас Ярое Око». Вообще это очень парадоксальная икона. С одной стороны, здесь видно небольшое техническое несовершенство руки художника. Но именно оно и дает очень сильный психологический эффект. Икона написана в темных тонах, не очень характерных для «палеологовского возрождения», и первое впечатление от «Спаса Ярое Око», что Он очень суров, даже страшен, поэтому и такое название. Изображает он Иисуса Вседержителя, то есть Судью на Страшном суде. Но чем дольше человек смотрит на эту икону, тем больше ему кажется, что эта ярость уходит в сторону, и в общем-то Вседержитель достаточно доброжелательно смотрит на людей. И в этом все-таки появляется некая надежда на прощение.

Следующим толчком для развития «палеологовского ренессанса» была работа великих иконописцев, и греков, и русских, конца XIV – начала XV веков, на которых приходится расцвет русской иконописи, но о них надо вести отдельный разговор.

Иконопись периода Палеологов

Сергей Хоружий, профессор Института философии РАН, доктор наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Вхождение в умное делание и достижение синергии. В итоге борьбы со страстями препятствия к восхождению духовному как будто бы устранены, сняты, но это на поверку не значит еще, что у человека уже есть реальная возможность и средства восхождения к соединению со Христом. Пока у него появилась всего лишь возможность себя без помех посвятить восхождению, предаться восхождению, сделать его своей главной заботой. Но как его реально совершать, он пока еще не знает. И наоборот, он понимает, что для этого нужны какие-то особые средства, приемы, механизмы, которых у него нет, их надо создавать. Вот это и есть задача самого центрального сердцевидного блока исихастской практики.

Как создать реальное средство восхождения? Это было открыто, это было действительно то, что можно называть настоящим антропологическим и духовным открытием. И оно было сделано как раз в синайском исихазме о котором мы уже немного говорили. В сообществе, которое собралось на горе Синай и в ее округе в VII веке и впоследствии. Что именно было открыто? В чем суть открытия? Открыта была некоторая специальная конфигурация, некоторый специальный способ организации энергий и активностей человека. Такая конфигурация, которая в сознании и во всем человеческом существе порождает процесс, или механизм, совсем нового типа, которого с человеком раньше просто и не могло происходить. Этот процесс выводит человека к пределам его горизонта сознания и делает его открытым к встрече с энергиями другого бытия, другого горизонта бытийного, и это и есть божественные энергии. То есть здесь человек делается открытым для встречи с божественными энергиями. Это искусство делания себя открытым к встрече с благодатью, оно и получило в православии названии «умного делания». Ударение именно такое умнóе, не ýмное, аскеты специально различают эти термины, ýмный мы называем то, что в себе имеет какие-то элементы ума, что не чуждо уму. А умнóе – это то, что делается самим умом, как целым. И в этом исихастском делании выступает, совершает это делание именно ум человека, как целое.

И в чем заключается сам открытый новый антропологический механизм? Он заключается в знаменитом исихастском соединении двух абсолютно разных активностей человека – внимания, с одной стороны и молитвы, с другой стороны. Для того, чтобы создать соединение этих активностей, настоящую их сцепку, исихазм проводит специальную очень тонкую работу с каждой из них, и с вниманием, и с молитвой. В исихазме развивается целая наука внимания, очень детальная, выделяется много видов внимания, у которых разные функции. Внимание ума, внимание сердца, еще стража ума, и стража сердца, бдительность, трезвение – «непсис» по-гречески – специальное свойство типа внимания, которое было открыто в аскезе и слово это новое, специально аскетическое – это не трезвость, а трезвение. Это исихастская работа с вниманием.

Что касается молитвы, ей также сообщается особая исихастская форма. Чтобы служить решающей частью, ядром духовного возрождения, для этого молитва должна обладать многими специальными свойствами. Они постепенно только отыскивались в исихастском сообществе и в итоге, как все мы знаем, исихазм создал свою школу молитвы, а именно искусство непрестанного творения молитвы Иисусовой. Это искусство и называется иными словами умным деланием. Иисусова молитва несла в себе необходимую христоцентричность исихазма, она всецело устремлена ко Христу, а кроме того она и обладает вдобавок, сама ее формула, предельной смысловой сгущенностью, концентрацией. А непрестанной она может становиться именно благодаря своей сцепке со вниманием. Специальное, не обычное наше житейское внимание, а специальные формы – трезвение, стража – могут нести, как исихасты открыли на опыте, могут нести службу охраны молитвы, чтобы молитвенный процесс мог протекать без помех чтобы в сознание ничто не вторгалось, никакие помыслы, внешние препятствия. Создается как бы такая камера для молитвенного действия, камера с невидимыми стенками, которые создает внимание. И вот когда молитва таким образом ограждена, она может достигать совершенно необычной интенсивности. В ней аккумулируются энергии такие, каких в обыкновенных житейских практиках человек просто достигать не может. И на пределе, на пике этой аккумуляции энергии в непрестанной молитве, человек и достигает пределов своего сознания и бытия. И здесь-то он и становится, попав уже на границу, становится открытым, способным к встрече с другим способом бытия, с его воздействиями, энергиями. Иными словами, в умном делании достигается актуально стяжание благодати.