История

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Естественно, что представления о совести, которые были выражены в Ветхом и Новом Завете, в более развернутом виде мы находим в творениях святоотеческих. При этом надо сказать, что появляются они не сразу, а со временем. У первых отцов Церкви, например у мужей апостольских, слово «совесть» употребляется, потому что они были людьми античной цивилизации, где слово «совесть» было обычным разговорным словом, но никакого специалного богословия совести или каких-то специальных представлений о совести мы уних не находим.

Наиболее подробно из ранних авторов о совести говорят Климент Александрийский и Ориген. Климент Александрийский, например, полагал, что совесть есть призыв Логоса в человеке. Это очень интересно, потому что в египетской цивилизации и у стоиков мы видим представления о том, что совесть есть голос Бога в душе человека; и Климент Александрийский как человек, который первоначально был ориентирован на античную культуру и только потом стал христианином, действительно, в каком-то смысле соединяет в своих представлениях о совести, с одной стороны, апостольские представления о том, что совесть – это некая часть человеческой природы, то, что дано человеку Богом и что может ошибаться или быть немощным, и представления стоические, которые гениалогически могут восходить даже к Египту, о том, что совесть – это голос Логоса, голос Бога в душе человека. В то же время Климент, понимая, что совесть – это все же некая тварная часть человеческой природы, говорит, что свою чистоту она получает от Господа. Таким уточнением он как бы ограничивает влияние стоического представления о совести как непосредственно совести Бога. Все-таки совесть не самодостаточно, а получает опору в некотором Божественном водительстве.

Наиболее подробно из святых отцов золотого века о совести говорит Иоанн Златоуст. Святитель Иоанн, по оценкам ученых, говорил о совести настолько прямо и ставил ее так высоко, что считал, что человеку вообще больше не нужны никакие водители. Некоторые современные исследователи говорят, что его можно обвинить чуть ли не в язычестве, хотя, конечно, никаких оснований для этого нет, просто он настолько высоко ставил совесть, что считал, что больше человеку не нужен ни закон, ни что иное. Только потому, что человек отпал от водительства совести, ему понадобились какие-то внешние рамки.

Святитель Иоанн Златоуст одним из первых дает подробное определение совести. Он буквально говорит, что совесть – это способность познания добра и зла, которая в человеке врождена, и продолжает: «нам не нужно учиться, что блуд есть зло, а целомудрие добро, мы знаем это от начала. Он только запретил грех, а не учил о нем». Иоанн Златоуст говорит, что Бог не учил о грехе, не говорил, почему что-то плохо или хорошо, а просто сказал, что это недолжно, а все основания мы должны были найти в собственной совести. Более того, интересно, что дальше святитель говорит, что «Он (Бог) расположил нашу совесть и волю любить добродетель, а против греха враждовать еще до их совершения на деле». Оказывается, совесть не является просто способностью рассуждать, но как бы к чему-то уже расположена. В данном случае расположена к добру и, напротив, противостоит злу.

Очень интересно, что для святителя Иоанна есть такие поступки, которые не являются плохими сами по себе, а являются плохими от того, что, когда мы их совершаем, то находимся уже в некоторой готовой, сложившейся ситуации. Например, он говорит: «Тот, кто ест идоложертвенное по неведению, свободен от обвинений, потому что оно дурно не по природе, но нечистоту производит помышление». То есть если человек не знал, что нечто является грехом, в данном случае идоложертвенное, то он менее нравственно ответственен, потому что грех – это то, что происходит в мыслях, то, из чего человек исходит, а не только то, что совершает.

Кроме того, интересно, что, с точки зрения Иоанна Златоуста, совесть неуничтожима. Он прямо пишет, что «в какую бы глубину зла мы не впали, судия души нашей не истребляется, но остается неподкупным, и никто прямо не скажет, что неправда есть добро, но выдумывает предлоги и употребляет все меры, чтобы по крайней мере оправдать себя хотя бы словами». Конечно, такое высокое представление о совести, об ее безошибочности было характерно не для всех представителей святоотеческого богословия. Особенно в аскетической литературе (о которой нужно говорить отдельно) можно видеть, что совесть все же не является абсолютным свидетелем.

Для святоотеческого периода очень важными являются представления о совести Иоанна Дамаскина, который говорит, что в человеке существуют три закона. Есть закон Божий, есть закон ума нашего и есть закон греха. И когда закон Божий входит в наше сердце, в наш ум, он возбуждает совесть, которая, как говорит Иоанн Дамаскин, является законом нашего ума, и отвращает ее от закона греха. Получается, что закон Божий и закон греха как бы борются в человеке за закон ума нашего, то есть за совесть, которая расположена, с точки зрения преподобного Иоанна, к совершению добра. Таким образом из его слов можно заключить, что совесть не является непосредственным голосом Бога в душе, потому что закон Божий есть закон Божий, а совесть есть наша способность, которая ориентируется на этот закон Божий и дальше ориентирует нас в вопросах добра и зла.

Совесть в святоотеческой литературе

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

В 2011 году в России было создано, как оно себя называет, «Стратегическое общественное движение Россия-2045». Главной его задачей является реализация следующих этапов: к 2020 году создание искусственной копии тела человека, т.е., грубо говоря, механических моделей всех телесных человеческих способностей: чтобы двигались руки, ходили ноги и т.д. К 2025 году создание искусственной копии человека, в которую помещается мозг. Уже сегодня мы знаем, что мозг с помощью некоторых сенсоров можно соединить со всякого рода электронными машинами, тем самым осуществлять управление некоторыми мозговыми импульсами. Здесь же целиком пересаживается мозг человека, эта машина подсоединяется к ее нейронным органам, и человек, а точнее мозг, потому что, конечно, существует разница, которая здесь игнорируется, во всяком случае по этому проекту, этот мозг должен управлять искусственной копией человека. К 2035 году создание искусственной копии тела человека, в которую переносится уже сознание. Здесь, как говорят адепты этого движения, человеческое сознание сканируется и пересаживается в копию человеческого тела. Хотя, что есть сканирование сознания, они сами не знают и нигде не объясняют, просто-напросто потому, что мы не знаем, что такое вообще сознание. Это задача не только технологическая, научная, но и задача философская: сознание есть некоторая тайна для человеческого познания. И к 2045 году уже создание тела-голограммы и пересадка сознания в него. Голограмма – это уже по существу нечто, созданное из энергий света, и поэтому свободное путешествие во вселенной и, самое главное, бессмертие и безграничные возможности для познания. Все это называется трансгуманизмом.

Создание трансгуманизма в России было репликой на то, что в 1998 году в Западной Европе и Америке было создано такое же трансгуманистическое общество, главной целью которого являлось создание как бы нового антропологического типа на основе современных информационных и био- технологий и тем самым создание «более совершенного» человека. «Натуральный» человек, созданный Богом, болеет, он смертен, его возможности ограничены, а тут соединение человека с машиной дает бессмертие, бесконечное познание. Потому что если мы имеем такого робота, или киборга, то болезни ему уже не грозят, если у него что-то испортилось, то он, как в фильмах про Терминатора, пошел на склад, что-то спаял и починил сам себя.

Познание здесь тоже открывается бесконечное, и тем самым трансгуманизм выступает как определенный этап эволюционной гипотезы. Впервые это слово употребил Джулиан Хаксли, английский биолог, общественный деятель, политик, который, как политик, в основном занимался созданием институтов утверждения морали на нерелигиозных основах. Джулиан Хаксли был внуком Томаса Хаксли, знаменитого пропагандиста эволюционной теории Дарвина. Собственно, всю богоборческую славу этой теории создал не сам Дарвин, а именно Томас Хаксли. Джулиан Хаксли, который сам выдвинул эту идею трансгуманизма, является внуком Томаса Хаксли.

Это могло показаться каким-то чисто футурологическим фейком, о котором, может быть, не стоит говорить. Но на самом деле на протяжении последних десятилетий были заседания в академии наук с участием академий медицинских наук, с приглашением философов, где было сказано, что следует с вниманием относиться к этому движению. У него есть определенное финансирование, поэтому оно часто организует всякого рода конференции и участвует в международных конференциях.

В связи со всем этим встает вопрос, насколько вообще это возможно. Идея создания искусственного человека как бы естественна человеку: человек создан Богом, и создан по образу и подобию Божию, и человеку в частности даны некоторые творческие способности. Благодаря им, человек познает природу и, как я не раз говорил в этих лекциях, создает по существу вторую природу. Но главный, принципиальный, так сказать, оселок возможностей человека – это может ли он создать существо, подобное ему самому. Создать не естественным образом, как это ему положил Господь Бог, а искусственным образом, создать лучше, чем создал это Сам Господь Бог.

Трансгуманизм как эволюционная утопия. Часть I

Иерей Стефан Домусчи, кандидат философских наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Обращаясь к представлениям о совести в святоотеческий период, интересно отдельно рассмотреть представления о совести отцов-аскетов, отцов, которые уходили в пустыню и вели очень строгий образ жизни: жили или отдельно, или в общежительных монастырях. С одной стороны, они развивали теоретические представления о совести, хотя их можно встретить не очень много, но гораздо подробнее они говорили о практических вопросах, связанных с жизнью совести, с тем, как она функционирует в человеке.

Если мы посмотрим на некоторые рекомендации о том, как должен жить человек, то увидим, что одной из важнейших для послушника является соблюдение собственной совести и соблюдение совести ближнего, это оказывается чрезвычайно важным. Начинающий послушник, который ничего не может, приходит к авве и говорит: «Авва, я не могу жертвовать, не могу работать, не могу молиться», перечисляет и перечисляет, и оказывается, что он вообще не может делать ничего из аскетических действий. И авва отвечает ему: «Тогда по крайней мере соблюди собственную совесть», то есть поступай так, как она тебе велит и, напротив, отвращайся от того, от чего она тебя останавливает. То есть соблюдение совести оказывается чрезвычайно важным.

Кроме того, очень важным оказывается соблюдение совести братиев, то есть не только сам живи по совести, но и веди себя так, чтобы не смутить ближних и не подать им повода ко греху. Более того, если какой-то монах, смущал братиев, которые подозревали его в неправоверии, должен был, например, анафематствовать еретиков, читать перед ними Символ веры или как-то исповедовать свою веру, чтобы их совесть не подозревала его. Если находился монах, который не хотел ничего делать, такого монаха должно было изгнать из монастыря. Почему? Потому что он погрешал против совести ближних, то есть погрешал не только против собственной совести, но еще и расслаблял окружающих, их представления о том, как должно себя вести, и игумен, заботясь о братии, должен был такого монаха изгнать. Интересно, что если этот монах не хотел уходить, продолжал ждать рядом с монастырем, и люди видели, что он погибает от голода или жажды, его должно было принять обратно, но постоянно при этом укорять: как совесть позволяет ему так вести себя?

Таким образом, аскетическая жизнь в первую очередь предполагает очень внимательное отношение к свидетельству собственной совести и тому, как твои поступки сказываются на совести ближнего, то есть на его представлениях о добре и зле. Более того, мы можем встретить много свидетельств о мучениях совести, о том, что совесть есть судья, важнейший критерий христианской жизни. Мы также встречаем, правда, не так много, но от этого эти свидетельства не перестают быть интересными, представления о мнительной совести или саму постановку этой проблемы.

Например, в «Лавсаике» есть рассказ об одном отшельнике, который приходит к Макарию Городскому и говорит, что сердце обличает его, потому что ему кажется, что он может строже относиться к себе: может больше молиться, еще больше жертвовать милостыни. И Макарий, когда слышит, сколько тот молится и сколько раздает денег, говорит ему, что сам он раздает меньше и молится меньше, и при этом сердце его не обличает. Возникает коллизия: один человек молится больше другого, и того, кто молится больше, совесть обличает, что он молится мало и должен молиться еще больше. Конечно, этот вопрос выходит за рамки только аскетической и только монашеской практики, потому что и сегодня человек может переживать, что он может помолиться в свободное время и может помолиться в другой раз, когда у него будет время, а потом, когда свободного времени у него не окажется, стане переживать, что сегодня он молился мало. Потому что, скажем, мог бы отодвинуть какие-то дела, о чем-то побеспокоиться в другой раз и все равно помолиться. Возникает такая проблема – где грань, где критерий твоего благочестия? Например, когда ты постишься, то не позволяешь себе каких-то видов пищи. А можешь ли ты поститься строже? Теоретически ты можешь сказать, что это возможно, и попробуешь строже, подумаешь, а, может быть, надо еще строже. А, может быть, прочитаешь рассказ об отшельнике, который вкушал только хлеб и воду, и попробуешь жить как он. Где эта граница? Если ответить, обобщая святоотеческий опыт, то, как напоминает преподобный Варсонофий в известных «Собеседованиях Варсонофия и Иоанна»: надо помнить слова Священного Писания «спасение во многом совете». Ты должен советоваться. В данном случае должен посоветоваться с духовником, старцем, если монах, пойти поговорить к своему авве, если мирянин, тоже должен поговорить с кем-то, кому доверяешь в духовном плане, чтобы он наставил тебя и указал именно на твой путь.

Ответ на этот вопрос можно заключить уже из общецерковной практики: Церковь специально вырабатывает некие средние нормы, для того чтобы человек не мучился, раздумывая, какую же норму ему выработать для себя, чтобы он мог принять эту общецерковную норму для некого исполнения. Человек, конечно, может молиться в большем объеме, чем правило, приведенное в молитвослове, но Церковь, в некотором смысле останавливая его, говорит, что есть некая средняя норма, можешь больше, молись больше, но если не можешь больше, пусть совесть не угрызает тебя, потому что есть некий средний уровень, который Церковь считает достаточным.

Действительно, проблема мнительной совести стоит достаточно остро даже сегодня и даже в приходской практике, но впервые об этом задумались и попробовали дать ответ на возникающие вопросы еще отцы-аскеты, которые тоже вырабатывали для себя норму благочестия.

Совесть в аскетической литературе

Иерей Антоний Лакирев, специалист по Новому Завету

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Повествование о Страстях самое одинаковое в устной традиции, это определяется, конечно, тем, что этот рассказ сформировался рано. Проходит еще совсем немного времени, и проповедь апостолов выплескивается из народа Божьего в совершенно иную среду. Это среда, которая не знает того, что они знают с детства, не знакома с пророчествами и в общем не знакома с ожиданием Мессии. Хотя, кстати сказать, в эллинистической культуре, по крайней мере, более образованным людям было известно, что иудеи верят и ожидают, что придет некто, кто изменит судьбы мира и жизнь человеческую в этом мире. Тем не менее для будущих христиан из язычников содержание апостольской проповеди оказывается во многом неожиданным. И здесь к рассказу о том, что Христос умер на кресте и воскрес, неизбежно приходится добавлять рассказ о том, Кем Он был, что Он говорил, чему учил.

После 36 года, когда апостолы главным образом проповедуют не в Иудеи и Галилеи, а на Ближнем Востоке и распространяют проповедь до самого запада Средиземноморья, у апостолов возникает необходимость рассказывать людям, кем для них являлся Иисус, свидетельствовать о своем опыте. Главным образом они, конечно, рассказывают о встречах с Ним: о том, что Он говорил и что делал. Кстати, это получается довольно точный пересказ.

У нас есть записанное уже в конце I столетия чрезвычайно важное свидетельство Климента Римского, который пишет, что однажды апостол Петр, учеником которого он был, рассказывал, ему, что просыпается каждую ночь в полночь и не может больше спать, потому что привык в это время повторять про себя слышанные от Господа слова. И потом через какое-то время, вспомнив эти тексты, апостол засыпает снова.

Понятно, что люди, которые привыкли так делать – а в иудейской культуре так делали любые ученики любых раввинов, для которых это был нормативный способ помнить то, чему их учили – будут помнить эти рассказы и эти точные слова на протяжении очень долгого времени, строго говоря, по жизни.

И, повторю, что когда проповедь апостолов выходит за пределы народа Божьего, становятся востребованными и рассказы о Христе: о том, что Он говорит, чему Он учит. Это одно.

Но возникает и вторая задача, которую приходится решать христианам I столетия. Задача очень трудная и, на самом деле, вовсе не решаемая. Заключается она в том, что, с одной стороны, они знают, что посланы к погибшим овцам дома Израилева и их задача – свидетельствовать о том, что Иисус и есть Христос в славу Бога Отца, в народе Божьем начиная от Иерусалима. Для этого они вынуждены следовать словам Иисуса, Который говорит: «Я пришел не нарушить закон, но исполнить». И среди христиан Иерусалима возникает понимание в первую очередь того, что для того чтобы свидетельствовать о Христе жителям Иерусалима и Иудеи, надо быть экспертами в исполнении закона, надо исполнять его лучше всех. «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, – говорил им в первые годы Иисус, – не войдете в Царство Небесное». Вот они и стараются делать и, кстати говоря, весьма успешно. Они не были в этом смысле лицемерами и по правде следовали закону, при этом веря в спасение, которое даровал им Господь Иисус. Здесь, в отличие от позднейших времен, нет никаких неправд.

Но одновременно с этим в их же собственной общине появляются христиане, их братья, которые не являются иудеями. Как совместить одно с другим? Постепенно это вырастает во все более трудную и неразрешимую проблему Церкви. Дело не в том, что одни не любят других: первые вторых или вторые первых. А в том, что для свидетельства иудеям надо быть верными закону, но если есть христиане из язычников, их невозможно от себя отторгнуть, и как совместить одно с другим, в общем, не понятно

Стоящая посреди преграда

Анастасия Занегина, специалист по кельтскому искусству

Все лекции цикла можно посмотреть здесь

Когда пришло время христианству проникнуть в кельтские страны, оно, конечно же, столкнулось с языческими верованиями. Крестил кельтскую страну Ирландию святой Патрик – главный ирландский святой и покровитель этой страны. День его памяти приходится на 17 марта, и по всему миру с размахом празднуется день святого Патрика, который в современной культуре заработал репутацию самого популярного святого наряду со святым Валентином. Его имя окружено множеством легенд, но что же все-таки известно о святом Патрике.

Итак, в конце IV века в Британии, в галло-римской семье, которая уже приняла христианство, родился мальчик, которого нарекли Патриком. Отец и дед мальчика были священнослужителями. В 16 лет Патрик попал в плен к пиратам, которые затем перепродали его в рабство к одному землевладельцу. Позже в своей «Исповеди» Патрик признается, что считал свое рабство наказанием за то, что забыл Божьи заповеди. Находясь в неволе, Патрик обращается к Богу и все время проводит в молитвах наедине с Ним. Спустя 6 лет он вдруг слышит голос, который повелевает ему возвращаться на родину и посвятить себя служению Господу. Претерпев различные злоключения: побег, потом повторное рабство, после явление Патрику нечистой силы, он все-таки достигает Британии, становится священнослужителем, обучается во многих монастырях и все-таки получает сан епископа (надо сказать, тоже не без сложностей) и отправляется в Ирландию, чтобы проповедовать язычникам Священное Писание.

Итак, Патрик прибывает в центр королевской власти, где при дворе короля-язычника находились многие жрецы-друиды и прорицатели, и начинает произносить им проповеди о Христе. Конечно, начались серьезные словесные религиозные бои. Самое известное противостояние Патрика и друида приходится на празднование Пасхи, которая так замечательно совпала с известным языческим праздником кельтов – Белтайном, приходящимся на 1 мая. Именно его и должны были отмечать король и его подданные. Однако святой Патрик зажег пасхальные свечи раньше священных огней друидов. Как бы не сопротивлялись друиды и остальной двор короля, Патрику удалось обратить ко Христу многих жрецов-друидов.

Источники сообщают также о многочисленных состязаниях Патрика и друидов. Известно несколько житий святого Патрика, написанных в VII веке и позже, в которых силен легендарный элемент. Многие из друидов, сделавшиеся последователями святого Патрика, стали монахами, служителями Церкви. Сообщают, что Патрик обратил в христианство так же филидов, так называемых поэтов-прорицателей. Но с филидами отдельная история, поскольку в текстах филидов и друидов нередко путали. Так филиды считались классом, существовавшим наравне с друидами и даже конкурирующим с ними. Так же филиды считались друидами, но уже принявшими христианство. Так или иначе, у прорицателей и слагателей песен появилась новая и единственно верная функция – прославлять Благую Весть.

Святым Патриком, уже под конец его жизни, была написана «Исповедь», в которой повествуется об обретении Патриком Бога и даны размышления на нравственные темы. В этом смысле «Исповедь» святого Патрика можно сравнить со знаменитой исповедью отца Церкви Блаженного Августина. В «Исповеди» Патрика рассказано о его служении в Ирландии, однако по этому тексту нельзя определить точные места, где смог побывать святой.

Все-таки территориально основную деятельность святого Патрика относят к северной Ирландии. Здесь в первую очередь вспоминается первый монастырь, основанный святым Патриком в ирландском городе Арма. Именно из него и совершались первые миссионерские поездки святого. Святой Патрик всегда отмечал первостепенную важность миссионерской деятельности, которая стала значимой чертой ирландской Церкви. А также ратовал за распространение христианской религии именно через монашеские общины.

С именем Патрика связан не только город Арма, но и город Даунпатрик, где похоронен святой. Как я уже сказала, имя Патрика окружено большим количеством легенд. Самая известная из них гласит о том, что святой Патрик изгнал из Ирландии всех змей. Существует даже такой анекдот. Когда ирландцы говорят о том, что святой Патрик изгнал из Ирландии всех змей, они скромно умалчивают о том, что он был вообще единственным, кто видел там змей. Действительно, змеи здесь не буквальная констатация, а, конечно же, метафора язычества, которое было изгнано с ирландских земель миссионером.

Так же Патрик объяснял ирландцам символ Святой Троицы на примере трилистника. Три листочка клевера, спаянные воедино, замечательно иллюстрировали мысль о том, что Бог един и троичен в лицах. Поэтому на всех своих изображениях святой Патрик держит в руках именно это растение – главный символ Ирландии.

Святой Патрик

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Термин «информация» сегодня очень модное словечко. Активно развиваются информационные технологии, везде внедряются, и на их основании происходит определенное переформирование уже устоявшихся областей науки и технологий. И это понятие развивается и технологически, и теоретически, и философски. Некоторые горячие головы иногда даже говорят, что все есть информация: и вещество, и энергия. Но это не удивительно: есть строгое, математическое понятие информации и ее использования в технологиях. А есть своеобразная мифология информации. Такого рода эксцессы уже происходили с разного рода научными понятиями. Например, на рубеже XIX-XX веков, когда в конце XIX века был сформулирован закон сохранения энергии, потом сформулирован закон Эйнштейна об эквивалентности массы и энергии, и появилось такое научно-философское движение, как энергетизм, когда говорили, что все есть энергия. На самом деле, все-таки все устроено немного сложнее, и мы можем простить, что вокруг понятия информации существует такой фольклор, когда считают, что это из него можно сделать самое фундаментальное, онтологическое понятие.

Научное знание все-таки использует совершенно конкретное понятие информации. Вообще, в этом смысле я различаю три уровня: уровень знания вообще, уровень научного знания и уровень информации. Знание – это более широкая сфера, чем сфера научного знания. У науки есть свои границы, например, существуют так называемые традиционные методы лечения, фитотерапия и т.д., существующие веками, но которые при этом нередко наукой до конца не осознаны. Есть научное знание, использующее свои определенные предпосылки, и есть информация.

Информация – это то знание, которое уже подготовлено для машинной обработки информационными техниками, т.е. то, которое выразимо на языке нулей и единиц, используемом в информационной технике. Здесь существенно то, что это знание дискретно: нули и единицы, ничего промежуточного здесь нет. Но естественно встает вопрос: а все ли в сфере знания, в сфере нашего восприятия мира дискретно? Этот вопрос, в частности в философии и философии науки, в начале XX века поднимал французский философ Анри Бергсон, очень влиятельный в то время. Он как раз объяснял, что наука искажает естественное свойство движения, а именно его непрерывность. Благодаря своим аксиомам и методам, она раскладывает это непрерывное движение в совокупность моментальных снимков. Он называл это кинематографическим эффектом. Как кинематографическое движение – съемка определенного количества кадров в минуту и чередование этих статичных кадров. Но поскольку у нашего зрения есть определенная инерция, мы воспринимаем это как непрерывное движение.

Информация так же связана с этой дискретностью, причем дискретность – это ее принципиальная характеристика. И встает вопрос: а действительно ли все существующее дискретно? Конечно, нет, потому что издавна дискретность существует в паре с понятием непрерывности. И непрерывность, по существу используя этот информационный алгоритм и вообще сегодняшние методы множеств в математике, мы раскладываем его в дискретную последовательность, некоторые дискретные множества. Вообще, вопрос о структуре непрерывности стоял еще со времен античной науки и философии и по сегодняшний день остается одним из фундаментальных вопросов познания. То понимание непрерывности, которое мы используем в сегодняшней науке, в частности сегодняшней математике, хотя здесь есть несколько разных концепций непрерывности, так или иначе раскладывает эту непрерывность в дискретность. Но непрерывность – это одно из фундаментальных понятий, поэтому определить, что такое непрерывность очень трудно.

Определения, которые существуют с античности, данное, например Аристотелем, только отчасти фиксируют какие-то свойства непрерывности и тем самым задают некую рамку моделирования этой непрерывности. В одной из таких рамок возникает та теория непрерывности, которая существует в сегодняшней математике. Но понятие непрерывности, сама по себе интуиция непрерывности – это гораздо глубже, чем та идея континуума, непрерывности, которая существует в науке.

С чем бы можно было сопоставить эту идею непрерывности, или как бы можно было ее проиллюстрировать? По моему мнению, это само понятие сознания. Сознание есть вещь таинственная. С одной стороны, оно сосредотачивается на разных аспектах, разных понятиях, вроде бы где-то оно и дискретно, но в то же время это некоторая целостность, некая связь всего со всем внутри этой целостности. Как можно выразить сознание в терминах нулей и единиц, в терминах информации? Это как раз сегодняшняя проблема, которую пытаются как-то решить, – проблема создания искусственного интеллекта. Но видно, что здесь есть некие принципиальные расхождениях именно в основаниях, а именно попытка интерпретировать непрерывность через что-то дискретное.

Есть и еще более фундаментальные понятия непрерывности, причем они очень доступны нам в жизни. Например, понятие веры в религиозной сфере. В Евангелии рассказывается история о несчастном отце больного сына, который просил Христа исцелить сына. И Христос говорит: если имеешь хоть немного веры, то все доступно верующему. На что отец отвечает: верую, Господи, помоги моему неверию. Можно ли веру оценить через нули и единицы. Единица – есть, а нуля нет. Нет, это что-то более непрерывное, то, что растет, что убывает в жизни, то, что связано с ее определенной динамикой, и выразить все это на этом дискретном языке, скорее всего, невозможно.

И, может быть, высшим понятием такой непрерывности является свойство Духа, или когда мы говорим о Боге. Бог есть Дух. Можем ли мы выразить все это на языке этой дискретности, тем более, когда говорим о Троице, Триедином Существе – это есть единство существо, но это есть три лица. Как все это выразить на таком языке. Так что понятие непрерывности при всей своей популярности имеет естественные границы своего применения.

И понятием непрерывности человеческая наука поступает как обычно: помещая все сущее в некоторую заранее предвзятую метафизическую рамку, внутри которой существует наука, как, например, то, что в рамках дискретности можно выразить все, даже непрерывное, но тем самым человек как бы создает своеобразную клетку и помещает себя внутрь ее. В советское время, во время «бури и натиска» революционной идеологии в начале 20-х годов, когда все должно было быть пролетарским, а не буржуазным, было такое понятие, что даже и тюрьмы должны были стать пролетарскими, никаких надсмотрщиков там не должно было быть, потому что пролетарский заключенный – сознательный заключенный. Поэтому появилось такое понятие – «самоокараулирование». Конечно, долго оно не продержалось, тем не менее в науке и нашей цивилизации, построенной на науке, мы имеем дело с этим самым «самоокараулированием»: человек через познание, через применение и навязывание природе определенной метафизической рамки создает для себя вторую природу и от той естественной природы, созданной Богом, по существу сам себя заключает в некоторую клетку, а потом удивляется, что возникают экологические кризисы.

Информация и реальность

Владимир Катасонов, доктор философских наук.

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Один из самых острых вопросов, который обсуждается в сборнике «Из глубины», – это вопрос о вине русской интеллигенции в этой революции. Конечно, авторы подчеркивают, что вина лежала, собственно, на всех слоях и сословиях России. Но у русской интеллигенции в этом была особая роль, обсуждения которой так или иначе касаются все авторы сборника.

Февральская революция 1917 года привела к власти людей, которые были очень сильны в плане ораторства, обращения к массам, пропаганды. Здесь участвовали многие интеллектуальные силы, которые через печать, газеты, зажигательные речи в Государственной думе умели указывать на недостатки, грехи царской администрации. Но когда им самим досталась власть и было сформировано Временное правительство, вдруг выяснилось, что эти люди, которые умеют так прекрасно говорить, ничего не умеют делать в смысле административной работы, которая очень сложна и требует определенных навыков. Поэтому возникшие рядом с Временным правительством организации социал-демократов, большевиков и эсеров по существу установили так называемое двоевластие.

Эта неспособность Временного правительства вести государственную работу привела к тому, что и на фронте все было очень плохо и не удалось реализовать лозунг «сохранение Отечества», и не удалось обуздать внутреннюю анархию, не удалось справиться с этой агрессивной, по существу выросшей на глазах силой большевизма. Еще в марте-апреле о большевиках почти никто еще и не слышал. А в 17-м году они взяли власть в свои руки, как говорит один из писавших об этом авторов, по существу подобрали ее, поскольку власть эта валялась на земле, уже совершенно бесхозная.

Русская интеллигенция здесь и показала, что эти так сказать адвокатские навыки: побеждать в спорах и говорить яркие слова и государственная работа – это совершенно разные вещи. Здесь тоже сказалась, как я уже упоминал об этом в других лекциях, то, что русский образованный слой по существу был отодвинут предыдущей администрацией от участия в политических процессах, и Государственная дума была болезненная и в некотором смысле слова припадочное образование, которое работало именно на революцию.

Но когда власть взяли именно большевики, которые шли от разработанной марксистской теории, за которой к этому времени стояли многие теоретики европейского социализма, а также российского: Плеханов, Ленин и другие, казалось бы, здесь все должно было стать устойчивым и положительным. Но вдруг обнаружилось, что и большевистские лидеры со своей идеей социализма, которую они проводили как бы по книгам, являются просто доктринерами, так же ничего по существу не понимающими в организации государственной и народной жизни.

Это постоянное идеологическое разделение на буржуазное и пролетарское оказалось совершенно бесплодным во всех сферах и привело прежде всего к тому, что специалисты-администраторы предыдущей государственной власти были отстранены от нее, а единственное, что могла делать новая власть, – это силой проводить свои законы и декреты. Но это относилось не только к сфере государственного правления, но также и к сфере науки, потому что она требует определенной устойчивости, определенного выращивания своих кадров. Но большевики сразу ввели то, что профессора должны были заново переизбираться и делать так называемые народные лекции, для того чтобы проверять их лояльность существующему режиму. Все это привело к тому, что профессура по сути стала уходить от этой власти. То же касалось и искусства. Так называемое пролетарское искусство по существу было разрушением традиционных форм, оно более было своеобразным самопиаром (как мы говорим сегодня), чем действительно созиданием того, что могло бы обратиться к сердцу человека.

Социализм, так как его строили большевики: по существу «по прописям», принципиально расходился с теми традициями социал-демократии, которые были в Европе. Об этом очень красноречиво пишет Изгорев в сборнике «Из глубины». Не случайно большевики все время осуждали социал-демократов Западной Европы за то, что они буржуазны. И, действительно, так оно и было, говорит Изгорев, потому что все то лучшее, что есть в социал-демократии Западной Европы: организация профсоюзного движения, кооперация, построение политических партий, участие в парламенте – все это имело определенный буржуазный характер, традиции именно буржуазного общества. Большевики же захотели сразу, скачком перескочить из капитализма в рай социализма, но все это по существу привело только к слому в государственной машине, и единственное, как она могла работать, – это работать только чисто силовыми действиями.

Очень скоро это обернулось Брестским миром, предательским миром, в котором Россия по существу призналась в своем поражении, а потом и большевистским террором. Социализм, такой, как он проводился в России, не имел почти ничего общего с социализмом, как его понимали в Западной Европе. Мы знаем, что эта идеология антибуржуазности, идеология, направленная против национализма, защиты собственной Родины, направленная на разжигание мировой революции – все это принципиально отличало утопический социализм большевиков от социализма социал-демократических партий в Западной Европе. Мы знаем, что в дальнейшем эти партии действительно вошли в правовое поле политической жизни Западной Европы и перестроили жизнь во многих европейских странах, построив во многих из них своеобразную форму социализма. А вот большевистский социализм, связанный именно с утопическими, чисто книжными знаниями русской интеллигенции, по существу провалился.

Русская интеллигенция была виновата в том, что она чисто формально усвоила лозунги социализма и совершенно не учитывала специфики своей собственной страны, своего собственного народа. Дело в том, что государство в России держалось не просто на правовых началах, а на религиозных: царь был помазанником Божьим. Русская революционная интеллигенция с самого начала повела агитацию против Церкви, против этих религиозных начал, она хотела исключительно своими, имманентными человеческими силами построить новое государство и новую жизнь. Но, отняв у народа Бога, поведя антирелигиозную пропаганду, она по существу разрушила основание, на котором стояла русская государственность и русская культура, и тем самым в народе обнажился тот самый зверь, что выступил во время анархии русской гражданской войны и в самой гражданской войне, справиться с которым можно было уже только террором. Так было во всех революциях, и так было и в революции русской, и вина за это во многом лежала на этом отщепенстве русской интеллигенции от традиционных культурных и духовных начал русского народа.

Революция 1917 года и русская интеллигенция

Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Начнем с центрального события в «Повести временных лет» и соответственно в истории русской земли – это крещение Руси – конец X века. Киевский князь Владимир призывает к себе представителей разных религий, беседует с ними и так далее, все это хорошо известно. Крещение Руси – это, в общем, изменение жизни совершенно невероятное, можно сказать даже революционное. Но, что касается изменений не духовных, а изменений культурных, то здесь все немного сложнее. Конечно князь Владимир, как мудрый правитель, озаботился в том числе и о том, чтобы новая вера и новая культура не сильно, не до основания потеснила прежний порядок жизни.

Что в прежнем порядке, в прежнем языческом порядке было так важно, к чему люди привыкли – это конечно к древней религии материнства и к образу матери сырой земли. Это не религия, а этот образ были трансформированы в почитание Богоматери. Совершенно удивительное событие в русской культуре, с тех пор, когда это произошло, главные храмы на Руси, они посвящались Богоматери. В основном, посвящались Успению Богоматери и первый такой храм был сооружен в Киево-Печерском монастыре, где трудился наш летописец Нестор, там была освящена в 1070-е годы великая Печерская церковь Успения Богоматери.

И вот когда в 1155 году князь Андрей Боголюбский решил покинуть Киев, покинуть русскую землю, потому что в то время русской землей называли обычно пространство вокруг Киева, а вот то пространство, которое сегодня ближе нам, то есть пространство Владимира древнего, Москвы, Суздаля, Новгорода – это не русская земля. Пространство Суздаля и Владимира – это так называемая Залесская земля, в то время совершеннейшая глухомань. Интересна история освоения этой земли, превращение этой тогдашней глухомани в одну из цветущих держав, которая находилась на русской земле, цветущих держав православного русского мира. С чего все начинается? Начинается с приезда князя. Он приезжает, привозит с собой святыню – икону, которую потом назовут Владимирской Богоматерью и будущая столица этой державы – город Владимир – строится и вообще основывается по велению Богоматери – Богоматерь является во время сна князю Владимиру с том месте, где будет потом основан княжеский замок, а в настоящий момент там находится Боголюбский монастырь.

То есть место самого города – это место Богом данное. Удивительно, этот город украшается целой серией замечательных богородичных храмов и сам собор городской тоже посвящается Богоматери – это Успенский собор. Откуда берет начало это представление православных русских людей о том, что Богоматерь является исключительной защитницей земли и исключительной защитницей града? Парадоксальная ситуация, это убеждение укреплялось воспоминанием, а воспоминание это записано в той же «Повести временных лет» не о победе, а о поражении, но только русские тогда были еще язычниками – это 866 год – нашествие дружин киевских князей Аскольда и Дира на православную столицу тогдашнюю византийскую – Константинополь. Русские, как известно, приплыли на ладьях, атаковали город с моря, так вот, можно сказать уже в последний момент православный патриарх Фотий отправился во Влахернский монастырь, взял оттуда, с молитвой конечно, ризу Богоматери, омочил ее в бухте Золотой рог и началась буря, собственно разметавшая эти ладьи киевских князей и тем самым спасшая столицу Константинополь от разорения. Воспоминания об этом событии, удивительное дело, повторяю, не о победе, а о поражении долго хранилась в русском сознании и в значительной степени на этом воспоминании основано это убеждение русских людей в особой градозащитной функции богородичных храмов.

В 1165 году появился один из самых прекрасных богородичных храмов на русской земле – это церковь Покрова на Нерли. Покрова, на Руси этот праздник тоже был учрежден во Владимирской державе. Как строилась эта удивительная церковь? Во-первых, она строилась в таком крайне неудобном месте – она стоит у слияния рек Клязьмы и Нерли. Это поемные луга, ежегодно затопляемые, чтобы там построить храм, тем более каменный, нужно было сделать искусственную насыпь. Она была сделана – искусственный холм и тем самым было положено начало ансамбля въезда в столичный город Владимир. Первая основная дорога в то время, по которой попадали в стольный город – это конечно водный путь по реке Клязьме, она в то время была судоходной. Первое, что встречали – этот храм, посвященный Покрову Богоматери. Покрову – это значит покровительству Богоматери над Владимирской землей.

Чтобы понять смысл этого строительства, этого образа, который безусловно волновал в то время всех жителей этой Владимирской земли, волнует до сих пор нас конечно бесконечно, чтобы понять смысл… в чем же смысл что ли этой красоты, хотя красота, как известно – это одно из имен Божьих. Так вот, если посмотреть на верхнюю часть храма, там помещены рельефы белокаменные. Круглых скульптур в Древней Руси не было, а были такие уплощенные рельефные изображение. И вот одно из центральных изображений – это изображение псалмопевца, то есть царя Давида библейского.

Если мы припомним 103 псалом, а надо сказать, что этот псалом знали конечно все жители Владимирской державы. Вообще Псалтырь знали очень хорошо, потому что по ней учились читать в Древней Руси. Так вот 103 псалом: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Земля полна произведений Твоих». То есть мир – это Божье творение, мир прекрасен и тот, кто созерцает красоту окружающего пространства, приближается к познанию Творца. Это вообще основа русского мирочувствия и это мирочувствие воспитывалось и утверждалось в значительной степени прежде всего на храмах и на красоте Владимирской державы.

“Что веселит грады Божии”

Василий Цветков, доктор исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

Проблема, которая очень часто определяется как одна из причин поражения Белого движения, заключена как раз в том контексте, что, с одной стороны, это героический фронт, который не жалел себя, ходил в «ледяные походы» и сражался с многократно превосходящими его силами Красной армии, а, с другой – это гнилой, разваливающийся тыл, совершенно никуда не годный, который паразитировал на фронте и был наполнен всякого рода политиками, только и мечтавшими о возвращении своих имений, о возвращении в Москву, Петроград и придумывавшие казни по отношению к представителям советской власти. А пока этот гнилой тыл так мечтает, белые войска терпят на фронте поражение и в конце концов тыл тоже откатывается в Черное море, Тихий океан и за границу.

Этот тезис обязан своим происхождением уже не советской пропаганде, а воспоминаниям и мемуарам очень многих белых, особенно тех, которые писали свои воспоминания в эмиграции, зарубежье и мучительно пытались найти ответ на вопрос, почему же они проиграли. И эта рефлексия, конечно, очень выгодно отличает многую литературу белых, в отличие от литературы красной, советской. Это как раз попытка самокритичного, покаянного, я б даже сказал, анализа своих недостатков.

Но насколько все-таки такие покаянные мотивы соответствуют реальности? Если положеть на положение белых армий, самая серьезная проблема, котоая была у белых, – это проблема со снабжением фронта, причем со снабжением не столько оружием, сколько продовольствием и обмундированием. В этом отношении можно отметить, что белые армии опирались на регионы, не очень богатые ресурсами в том же самом обмундировании. Поэтому очень часто приходилось делать закупки, платить валютой тем же англичанам за поставки обмундирования. Это привело к очень популярной частушке, ходившей в Сибири в годы Гражданской войны о том, что мундир английский, а погон российский. Действительно, мундиры и были английские.

Что касается продовольствия, то хотя тот же самый юг России контролировался белыми армиями, но крестьяне очень неохотно шли на выполнение каких-бы то ни было поставок для армии. Белые, кстати, в какой-то степени играли и в противовес советской власти, придя в тот или иной город или село, они заявляли, что продразверстки уже не будет, каких-то обязательных повинностей, которые крестьяне несут по отношению к армии и власти, тоже не будет, а будет свободный рынок, свободная торговля, будет полная свобода. И вдруг проходит несколько месяцев и белые власти заявляют о том, что тоже нужно кормить фронт и оказывать продовольственное снабжение. Крестьяне выражают недовольство, и, как показывает практика Гражданской войны, оно может даже привести к повстранчеству, каким-то партизанским действиям, и здесь уже будет не до сантиментов, по отношению к партизанам могут быть карательные акции и, соответственно, эскалация этого противостояния в тылу белых.

Но, с другой стороны, если посмотреть на положение советской власти, то и советский тыл тоже был далеко не идеальным. Тем не менее советский тыл оказался более прочным. Почему? Здесь, наверное, имеет смысл отметить, что советская вертикаль все-таки была достаточно прочной и устойчивой, поскольку опиралась на разветвленную систему местных партийных организаций, советских организаций, комбедов.

У белых этого не было и быть не могло, хотя бы по той простой причине, что когда белые армии занимали какую-то новую территорию, которая до этого принадлежала советской власти, они фактически не могли создать там нормального аппарата. Казачьи войска, естественно, исключение, потому что казачьи области выбирали свои парламенты, своих атаманов, и у них было свое самоуправление, там было намного проще. Но если речь идет о таких губерниях, как Правобережной и Левобережной Малороссии, уральских, поволжский губерниях, то здесь приходящих в города этих регионов белых местное население могло встречать и крестным ходом, и колокольным звоном, и хлебом-солью, но местного бюрократического, чиновничьего аппарата найти здесь они, к сожалению, не могли.

Причиной этого, наверное, как раз и является политика красного террора, потому что есть неоднократные свидетельства о том, что потенциально опасные для советской власти представители свергнутых классов брались на учет и при первой же опасности в отношении их применялись репрессии: их или вывозили из прифронтовой полосы, чтобы они не перешли к белым, либо, как это было на территории Украины, просто-напросто расстреливали в подвалах ЧК.

Поэтому у белых не было нормального аппарата, нормальной схемы, системы, которая могла бы создать этот прочный тыл. Ну а что же политики, речь о которых шла в начале сегодняшней лекции? Они действительно были, действительно сидели в приморских городах, но с очень и очень большим трудом поддавались на уговоры поехать куда-нибудь за пределы этимх самых приморских городов.

А если говорить о таких фамилиях бывших царских министров, как: граф Коковцев, министр финансов Барк или многие другие царские чиновники, то на этот момент многие из них уже были за границей. Тем не менее многие политические деятели Российской империи продолжали свою работу и по мере возможностей и сил оказывали поддержку Белому движению. Например, здесь уместно вспомнить Сергея Дмитриевича Сазонова, министра иностранных дел Российской империи, при котором началась Первая мировая война и который был на этой же должности министра иностранных дел в правительстве адмирала Колчака и старался, насколько это было возможно, отстаивать российские интересы перед иностранными государствами.

Но в целом тыл, конечно, оставлял желать лучшего. Наверное, можно было бы пойти на идею местной самоорганизации местного населения, то есть сделать так же, как и большевики – провести местные выборы, опереться на органы земства или на какие-то органы, оставшиеся от советской власти, если они приемлемы для белых. Но тут был тезис о том, что проводить нормальные выборы до окончания Гражданской войны нельзя. Когда Гражданская война закончится, когда можно будет составить нормальные избирательные списки, бюллетени тогда и пройдут выборы в земское и городское самоуправление, и все будет работать, как и раньше. До окончания Гражданской войны ничего подобного делать нельзя. Это тоже, как показала практика Гражданской войны, была серьезная политическая ошибка.

Что касается фронта, здесь, конечно, нужно отметить достаточно пестрый социальный состав белых армий. Необходимо сказать, что были здесь и примеры подлинного героизма, самопожертвования, наверное, наиболее яркой фигурой является генерал Владимир Оскарович Каппель, который, жертвуя собой, фактически спас остатки белых армий Восточного фронта от гибели в Сибирской тайге, выведя их ценой собственно жизни из этого великого Сибирского «ледяного похода».

Поэтому когда мы говорим о героях Гражданской войны, наверное, этот термин все-таки уместен по отношению к тем, кто, действуя согласно известной евангельской заповеди, душу свою положит за други своя. То есть, жертвуя собой, командир, офицер, солдат спасает своих подчиненных, своих сподвижников и соратников. Безусловно, можно отметить и такую черту белых армий, как ее относительно молодой состав. По статистике средний возрастной состав белых, воюющих на фронте, был от 15–16 до 20–25 лет, не старше. Позднее, уже в эмиграции, это повлияло на то, что очень многих из бывших воинов белых армий в своих воспоминаниях описывали эту эпоху как нечто героическое и в какой-то степени даже романтичное. И сейчас, когда эти воспоминания переизданы, многие наши читатели именно через призму этих военных воспоминаний смотрят на реальные проблемы, которые были в период Гражданской войны в России.

Белые армии и тыл

Александр Мраморнов, кандидат исторических наук

Все лекции цикла можно посмотреть здесь.

После прихода к власти большевиков, в конце октября 1917 года, Собор Православной Российской Церкви был вынужден реагировать на то, что происходило в сфере государственной и общественной жизни. Эти радикалы, взявшие власть сначала в Петрограде, а потом и по всей стране практически сразу стали реализовывать свою программу, свою политику, даже перевыполняя те меры, которые были намечены ранее в программе РСДРП(б). Надо отметить, что уже в первый день после революции, когда был издан знаменитый декрет о земле, в нем содержался пункт, носивший антицерковный характер, а именно отнимавший у монастырей и приходов земельные владения, которые состояли в их собственности. Собор в своих пленарных заседаниях отреагировал на это: была дана определенная оценка. Но поскольку большевики еще не настолько укрепились у власти, чтобы немедленно реализовать намеченное, то первое время каких-то принципиальных решений по этому поводу Собор не выносил. Поздней осенью 17-го года выполнение этого пункта о земле было стихийным и обусловленным общей революционной ситуацией.

Самые первые серьезные столкновения Церкви в лице Собора и Патриарха и революционной большевистской стихии относятся к январю 1918 года, когда большевики издают свой знаменитый декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, публикуют его и призывают к его реализации. На одном из последующих заседаний Собора этот декрет был оценен его членами как поход на Церковь, как сатанинская акция – именно такие, достаточно резкие оценки произносились на Соборе. Причем надо отметить, что в январе члены Собора связывали эти новые гонения на Церковь с тем, что началось еще в Февральскую революцию, в частности член Собора Афанасий Васильевич Васильев говорил, что в самом начале революции власть совершила акт богоотступничества: «Была запрещена молитва в войсках, знамена с христианским крестом были заменены красными тряпками. В этом повинны не только нынешние властодержцы (большевики – прим. А.И. Мраморнов), но и те, которые уже сошли со сцены (Временное правительство – прим. А.И. Мраморнов). Будем уповать, что и нынешние правители, которые теперь льют кровь, сойдут со сцены». В этом чаянии – а это было чаяние не только Васильева, но и многих других членов Собора, они, конечно, ошибались. Большевики утвердились у власти прочно.

Мы знаем, что тогда же, в январе 18-го года, один из народных комиссаров первого большевистского правительства Александра Коллонтай попыталась занять в Петрограде Александро-Невскую лавру под нужды новой власти. Но у нее ничего не получилось: Северная столица ответила мощными крестными ходами, и чуть позже вся страна, вся Русская Церковь, мирно собравшись на крестные ходы по всем крупнейшим городам, что она протестует против принятия декрета и его введения. Архив Собора тоже сохранил большое количество протестов с мест против декрета большевиков. Люди думали, что они еще могут свободно выражать свой протест, не будучи за это наказанными.

Но к концу работы Собора, когда в августе 1918 года принимается устрожающий декрет и поясняющая его инструкция Наркомюста, протестов уже меньше: люди начали бояться и, собственно, не зря, так как в октябре 18-го года начинается красный террор, который начался практически синхронно с закрытием третьей сессии и всего Собора.

Внезапное завершение работы Собора конечно стало следствием революции, как и само начало работы Собора в августе 17-го года было следствием другой, Февральской, революции. Надо сказать, что в течение второй и третьей сессии Собор и его члены, конечно, пытались установить контакт с новой властью большевиков, даже существовала особая делегация Собора, ставшая потом делегацией высшего церковного правления, входившая в совет народных комиссаров и общавшаяся с управляющим делами совета народных комиссаров Бонч-Бруевичем. Собор пытался донести мнение Церкви – мнение многомиллионного православного населения о том, что большевики поступают в остром противоречии с мнением миллионов людей, но революционные власти это, к сожалению, волновало слабо.

Почему фактически перестал действовать Собор? Он перестал действовать под натиском силы: большевики изъяли церковные капиталы, содержать членов Собора стало не на что, они вот-вот собирались изъять здания и помещения, в которых заседали соборяне. Именно поэтому та великая законотворческая работа, которую соборяне вели в 1917–1918 годах не была завершена, очень многие документы, выработанные отделами и комиссиями Собора, были переданы в распоряжение Высшего церковного правления Синода и Высшего церковного Совета, которые потихоньку вводили некоторые из них в действие, рассылали по епархиям. То есть по многим сферам своей работы Собор заседал не зря, уже тогда что-то пытались претворить в жизнь, но, конечно, в условиях репрессий и гонений Собор не мог сделать что-то побеждающее приход к власти большевиков.

Но, конечно, в дальней исторической перспективе историческая правда оставалась за членами Собора, которые хотели устроить Церковь так, чтобы она подлинно отвечала своим задачам служить Христовой истине, любви, служить миру среди людей, в отличие от большевиков, которые несли братоубийство и рознь в общество: классовую, материальную, культурную, и эта рознь стала огромной трагедией и для Церкви, и для нашей страны в XX веке.